– Сегодня мы переживаем третий этап. На секретную базу среди недоступных болот высадилось несколько гондурасских агентов, называющих себя «министрами правительства в изгнании». Они хотят провозгласить «свободную от сандинистов территорию» и призвать на помощь чужие войска. Готовится крупномасштабное вторжение с севера. Как сообщает разведка, в районе Леймуса через Рио-Коко переправятся несколько тысяч «мискитос», ведомых «контрас». За ними пойдут батальоны регулярной армии Гондураса. Следом корпус морской пехоты США, ударные десантные части. Вторжение будет поддержано атакой кораблей на Пуэрто-Кабесас. Мы создали рубеж обороны и будем его защищать. Мы обнаружили секретную базу и ведем бои по ее уничтожению. Мы используем все оружие, которым располагает район. Даже старые пушки времен Первой мировой войны. В учебном армейском центре стояла старая советская пушка, подаренная нам кубинцами. Она служила учебным пособием. Мы отремонтировали ее, и она воюет. Вы сможете увидеть войска, которые ведут наступление на базу. Мы покажем вам все, чтобы вы рассказали советским людям о нашей борьбе. Вы сможете выехать завтра. Вот проект подготовленной штабом программы… – Он устало поднялся, приблизился к карте и, дождавшись, когда прогромыхает за окном грузовик, стал пояснять маршрут, ведущий через леса и болота к базе Севен-бенк, окруженной синими и красными значками борьбы. – Вам, Джонсон, следует продумать меры безопасности. Сегодня опять пришла информация о перемещении неприятельских банд в районе Рио-Вава. Возможны засады. Нельзя, чтобы повторился случай с советским инженером. Выезжайте на трех «Тойотах». Всем, включая гостя, раздайте оружие. Я, со своей стороны, обещаю поднять самолет прикрытия. Он просмотрит район, по которому проходит маршрут. У меня все…
Белосельцев смотрел на карту, где красными жилками на зеленой равнине был нанесен треугольник дорог, по которому ему проезжать. Там, незримые, шли войска, отряды мятежников выходили на засады к обочинам. Там, в незнакомых холмах, оставалась воронка взрыва, где погиб его предшественник – скрывался под легендой инженера-строителя, стремился проникнуть к секретной базе, был уничтожен в засаде, как утверждалось, попав под удар безоткатки. Белосельцев испытывал двойное чувство – нежелание заключить себя в этот красный треугольник дорог и стремление в нем оказаться. Страх попасть в этот красный капкан и неумолимое влечение к нему. И то и другое стремление присутствовали в нем одновременно. Действовали из двух близких, почти сливавшихся точек, где-то в области сердца. Он двоился, расслаивался, извлекал из этого расчленения мучительное наслаждение, наркотическое сладострастие. Помещал себя в красный треугольник дорог. В ячейку вселенской борьбы. В чертеж мировой катастрофы.
– Благодарю командование за предоставленную мне возможность, – сказал Белосельцев, вставая. – Обещаю в моих репортажах рассказать о героической борьбе, которую ведет революция здесь, на Атлантическом побережье.
– Сегодня отдыхайте, осмотрите город. Вы, наверное, знаете, в свое время из Пуэрто-Кабесас кубинские «контрас» послали на Кубу десант на Плайя Хирон. Здесь, у пирса, еще догнивает самоходная баржа, попавшая под огонь авиации Фиделя. Когда-то Пуэрто-Кабесас был оплотом контрреволюции в Карибском бассейне, оплотом гринго. А теперь это – центр революции, и гринго его атакуют. Думаю, скоро им придется атаковать те центры, откуда они сегодня ведут против нас агрессию…
Прощались. Белосельцев чувствовал красный, глядящий ему вслед треугольник.
У выхода из штаба Сесара приветствовал коренастый, в песочном камуфляже военный, седоватый, с твердыми коричневыми скулами, узкой улыбкой сухих коричневых губ и зоркими глазами, привыкшими цепко наблюдать и исследовать.
– Компаньеро Кортес, вы опять работаете экскурсоводом. – Военный дружески-насмешливо пожал Сесару руку, посмотрев на Белосельцева.
– Познакомьтесь. Советский журналист Виктор. Кубинский военный советник Рауль. – Сесар приобнял старого знакомца, повлек в сторону. Они о чем-то переговаривались, улыбались, мягко не соглашались друг с другом. Кубинец, козырнув Белосельцеву, ушел, а Сесар, проводив его взглядом, сказал:
– Кубинская разведка. Она поставляет нам информацию о намерениях «контрас». Рауль – очень влиятельный здесь человек. Интересовался тобой.
Пообедали в офицерской столовой у пирса, деревянного, на покосившихся сваях, уходившего в пустынные туманные воды, где продолжением его служила длинная солнечная дорога с множеством сверкающих выбоин, прозрачной колеблемой сеткой морских птиц.
После обеда Сесар сказал:
– Виктор, ты не обидишься, если я тебя на время оставлю? Вечером мы с Росалией найдем тебя в Каса-Бланка и вместе поужинаем.
– Ужинай сегодня с Росалией. А все вместе поужинаем перед отлетом в Манагуа.
Расставшись с Сесаром, он брел от мола по мокрому жирному песку вдоль океана. Лениво, вяло шевелилась густая вода. Города не было видно – остался за вершиной красного крутого обрыва. Это соседство багровой кручи тревожило его. Хотелось уплыть в океан подальше от сочных откосов, свисавших, словно мясистые соски.
Из песка торчал остов разрушенной баржи без обшивки, с ребристыми окисленными шпангоутами, в ошметках тины, в белом птичьем помете. Белосельцев вспомнил слова субкоманданте о самоходной барже, не достигшей Плайя Хирон. Смотрел на скелет баржи, на скелет контрреволюции.
Медленно разделся, положил одежду на бортовину, стараясь представить баржу быстроходной, пенящей море, полной энергичных бодрых людей, припавших к рулям и прицелам. Нацелили окуляры биноклей на близкий туманный остров, на долгожданную родину, отнятую у них революцией. Готовились ее вернуть в беспощадном, не знающем милосердия бою. И оттуда, из тумана, пикировал на них самолет, бомбил, отбрасывал ненавидящим встречным ударом.
Белосельцев повесил на баржу рубаху и брюки, поставил на смятый борт башмаки. Старался вспомнить, каким он был в то время, когда баржа в пробоинах, окутанная дымом, разворачивалась в крене, брала курс обратно на эту кручу. Какой-нибудь студенческий вечер, какая-нибудь вечеринка в малогабаритной квартирке в Черемушках. Песенка про красную розочку – шлягер тех лет. Он танцует с белокурой студенткой, морочит ей голову, смущает до пунцового румянца. В полутемном коридоре, увешанном шапками, шубами, целует ее неумелые, протестующие, горячие губы. То время было расщеплено на дымящуюся, в проклятиях и стонах баржу и на тот поцелуй, на песенку про красную розочку.
Он вошел в воду. Эта атлантическая вода была теплая, густая и маслянистая, не та, что в Тихом, звонкая, ясная, почти кристаллическая, рассыпавшаяся на колкие брызги. Здесь океан был желтовато-зеленый, кишащий мельчайшим непрозрачным планктоном. Тело чувствовало давление этой обильной живой материи.
Поплыл вяло, тихо, удаляясь от кручи, видя возникающие черепичные крыши домов, хрупкое кружево мола. Вдруг представил: по воде, где находилось сейчас его тело, мчится десант вторжения, быстроходные катера, нацелив удары на мол, рассекая море в боевых разворотах, пуская длинные шипящие трассы с шарами курчавых огней и взрывов, оседая от реактивных толчков. Тело его испугалось, ощутило режущее касание винтов, отточенных металлических кромок. Вынося себя из этого изрезанного пространства, поплыл бурным кролем, задыхаясь, глотая теплый рассол. Устал, перевернулся на спину, отдыхая.
В небе черный, похожий на алебарду гриф вырезал черные круги. Белосельцев выставил из воды дышащую мокрую грудь, чувствовал ею, дышащей, высоко парящую птицу. Знал, что и она его чувствует. Две их жизни соединились тончайшей вертикальной струной, натянутой от неба к земле, из птичьего сердца в его, человечье, бьющееся среди океана. Эта бессловесная связь, знание всеобщей вселенской жизни, расщепленной на их две, отдельные, вызывало в нем необъяснимое страдание.
Он лежал в океане. Вода поддерживала его, перекатывалась через грудь, отливала мелким блеском. Он чувствовал расщепленность пространства и времени, рассеченность вселенской жизни, заблудившейся в каждой отдельной твари, обрекающей ее на конечное краткое бытие.
Вдруг вспомнил о таинственном светоносном мгновении, о моментальной вспышке, случившейся с ним на псковской горе под Изборском. Стоял на тонких ветряных травах среди льнов, дорог, колоколен, и из облака, из синих лучей прянуло на него ослепительное пернатое диво, подхватило на шумящий вихрь воздуха, вознесло в бесконечную неподвижность, из которой он единым дыханием постигал и любил всю землю, все мироздание разом.
Вечером он сидел один в Каса-Бланка, в теплых сумерках на веранде, пил пиво, слушал музыку. Было в ней нечто от громкой нарядной ракушки, в которую дует чернокожий красноязыкий трубач. Карибские мелодии звучали на всех волнах – из Колумбии, Коста-Рики, с острова Сан-Андрес. Музыка была такова, что от нее рябил зеленоватый фонарь, клубилась в пивном стакане перламутровая пена.
