— Мне сейчас дурно станет, — с чувством прошептал Иванов. — Неужели ВСЕ?! Неужели мы его вывели?
— А красавцев, кстати, — двое, — заметил Костя. — Оба круглые, оба без волос, и оба имеют доступ к информации.
— Но плешивый — только один, — веско заметил Иванов. — Мохов просто бреется наголо. Хлопцы — будьте здесь, мы с Костей пошли к Ибрагиму…
«Пирожок» хозяина «Азамата» нашли не сразу, он просто затерялся среди скопища как попало припаркованной военной техники.
— Вылезай, шашлык! — Иванов постучал по крыше «пирожка» и с опаской покосился на двух бойцов, которые с матюгами копались в моторе стоявшего через одну машину «ЗИЛа». — Пришло время расставить все точки… Ой… Костя… Костя!!!
А Костя и так уже замер как вкопанный, наклонившись к открытому окну с водительской стороны.
Со стороны могло показаться, что Ибрагим спит, уронив голову на баранку. Но, увы, разбудить его уже не могла даже самая страшная канонада этой войны. Потому что под левым ухом хозяина «Азамата» торчала рукоять десантного ножа, загнанного в плоть почти на всю длину лезвия…
12 сентября 2002 г., с. Старые Матаги.
Утро туманное
Утро седое
Нивы печальные, снегом покрытые
У жены была пластинка Елены Веровой. Древняя такая пластинка, вся зацарапанная. Было время, мы частенько слушали ее на табельном проигрывателе «Рапсодия», который мне выдали для мордухвоса (морально-духовного воспитания солдат).
Солдат воспитывать было бесполезно, они бегали в самоволку, пили водку, без контрацепции дружили с девчатами и смертным боем лупили узбеков с базара, которые имели наглость посягать на их вотчину — общагу педучилища. Я получал выговора за отвратный полиморсос (политико-моральное состояние), но проигрыватель в роту так и не отдал — дома он был нужнее, поскольку за неимением средств моя семья в тот период не имела никакой другой развлекательной техники. Видимо, я был плохим офицером, потому что сомнительный лозунг «Прежде думай о Родине, а потом о себе!» мне всегда нравился гораздо меньше, чем проверенное «…своя рубашка ближе к телу…».
В лозунге не было конкретики. Надо было указать, о чьей именно родине следует думать. Вдруг имелась в виду родина Джорджа Вашингтона или товарища Лумумбы? А про рубашку все понятно, она — своя…
В общем, утро двенадцатого сентября было как в том красивом романсе. Кругом туман, нивы эти самые, частично минированные всеми кому не лень. Только без снега. Какой тут снег, сентябрь на дворе…
Мы с Васей поменяли Глебыча с лейтенантом Серегой вчера, как только стало темнеть. Выдвигались по одному лишь Васе известным тропкам, в сумерках я тут потерялся бы в два счета. Вася уложил меня на позицию, проводил предыдущую пару к «бардаку» и неслышно вернулся — как призрак возник из мрака. Я, хоть и крутил головой во все стороны и слушал во все уши, таки не заметил его приближения. Лежу, бояться устал уже — с час прошло, не меньше, заскучал… Вдруг сзади:
— Гхм…
Подпрыгнул от неожиданности, обернулся, смотрю — сидит на краю окопа, ногой болтает. Я от такой дрянной шутки на мгновение даже дар речи утратил.
— Не заметил?
— Ну ты… Ты просто моральный урод, Василий! Разве можно так людей пугать?
— Значит, пока годен еще. Не потерял квалификацию…
Страшный человек наш Васятка. Если мальчугана вышибут из армии за скверное поведение и начнет он от безысходности промышлять на гражданке тем, к чему привык за последние десять лет… Можно лишь горячо посочувствовать цивильным ребятам, на которых он будет охотиться. Тут ни секьюрити не помогут, ни самые передовые системы охраны…
В подобном мероприятии я участвовал впервые. В рейды ходить и в засадах сидеть доводилось, но это были войсковые операции с кучей народу, отработанным взаимодействием и соответствующим обеспечением. А вот так, вдали от подразделения, без прикрытия, вдвоем на вражьей территории, — не приходилось. Чувствовал я себя подлодкой в автономном плаванье. Всплывешь не там, где надо, — моментом засекут, и экстренное погружение не поможет, забросают глубинными бомбами!
— Ты ночью бодрствуешь, я — днем, — поделил смены Вася. — Хорошей охоты…
И полез в спальник, устраиваться на ночлег.
— Это почему так? — возмутился я. — Я в этом деле чайник, а ночь — самое опасное время!
— Самое опасное время — день. Если днем не засветился, ночь — самое зашибись время, — возразил Вася. — Никто тебя не заметит ночью. А ты, чайник, блин, все равно заснуть не сможешь. Вот и бодрствуй. Только НСПУ не тронь.
— Я, между прочим, не первый год в армии, — слегка обиделся я. — Меня этим вашим НСПУ еще в училище пользоваться научили. Чтобы не было зеленого отсвета, надо сначала прижать к глазу, потому включать…
— Не хочешь, чтобы засекли, — не тронь. — Вася был непреклонен. — Все время об этом думать не будешь. Сосредоточишься на обстановке, отвлечешься — и на тебе, зелень на щеке. В принципе и так видно, если как следует приглядеться, и приборов не надо.
— Это, может, тебе видно! Ты посмотри, темень кругом, как у негра где!
— Хм… Ну ты сказанул — у негра. Бывало и понегрее, это еще не та темень! А не видно — слушай лучше. Уши в порядке?
— В порядке.
— Ну и зашибись. Хорошей охоты…
И в самом деле — не заснул я. Было мне, братцы, зябко, жутко и морочно. Ночь холодная, сырая, до костей пробирает — Вася-то в спальнике, ему хорошо… Не видать ни фига, темень — хоть глаз выколи. Ночные птицы зловеще кричат, где-то совсем вдалеке какие-то дикие животные воют — злобно так, душераздирающе… В селе огоньки вспыхивают, перемещаются, загадочно, многообещающе… По какому поводу, спрашивается, вспыхивают, чего перемещаются?! Не по нашу ли душу? Кругом какие-то шорохи, шуршанье, все казалось мне, что ползет кто-то прямо к нам… В общем, как волосы дыбом встали в самом начале смены, так до самого утра и торчали.
А Вася, гаденыш, свернулся калачиком в спальнике и уже спустя пять минут этак уютно засопел. Он у нас не храпит, но, когда погружается в фазу глубокого сна, начинает тихонько сопеть, как обожравшийся хомяк. Я несколько раз, как совсем муторно на душе становилось, тихонько толкал его.
— Отвали! — бормотал бесшабашный разведчик сонным голосом. — Дай поспать, не мешай…
Под утро, часов в пять, Вася самостоятельно проснулся и скомандовал:
— Собирайся потихоньку, переезжаем.
— Куда? Зачем?
— Надо. Рядом тут.
— Не вижу смысла. Тут все отлично оборудовано, замаскировано, обжито… Пришли мы незаметно, никто нас не засек. Чего тебе еще надо?
— Мы — незаметно, — согласился Вася, продолжая сворачивать спальник. — Но до нас тут сидели другие. Как они себя вели здесь, мы не знаем. И вообще, нельзя так долго торчать на одном месте. Это… это просто неприлично! Надо уважать врага. Давай, собирайся, надо до свету успеть…
Я не стал спорить — Вася разведчик, ему виднее. Собрались мы, увязали вещмешки, сняли масксеть и поползли. «Переехали» метров на двести влево и чуть ниже — Вася заранее позицию приглядел. С полчаса поработали лопатками, там небольшая котловина была, но требовалось чуть дооборудовать. Натянули сеть, срезали несколько веток в кустах — бойницы проделали для лучшего обзора.
— Я отползу, как светать начнет — посмотрю, — сказал Вася, выбираясь из нашего убежища. — Ты не скучай тут.
Через полчаса начало светать. Вася приполз, опять по-армянски, сзади.
— Я тебя заметил, — мстительно сообщил я. — Шуршал.
— А я и не прятался. — Вася ухмыльнулся. — Пока туман, не видно ничего. Нормально замаскировались. Жить можно…
Мы не спеша позавтракали сухпаем, и Вася предложил мне укладываться спать. Теперь его смена. Я в спальник влез, но заснуть так и не смог. Ночные страхи остались позади, но теперь казалось мне, что мы тут как на ладони и все нас видят.
Вася был спокоен, как будто дома, на тахте лежал и телевизор смотрел. Достал бинокль, приспособил самопальную бленду из голенища кирзового сапога и принялся этак с ленцой наблюдать за окрестностями. Интересно, почему наши спецы все делают сами? Сколько с ними вожусь, все — сами. Стволы тряпьем мотают, на форму дополнительные лоскуты и лохмотья пришивают, чтобы на пузе ползать было сподручнее и на кочку походить издалека; зеркала какие-то мастырят, чтобы из-за угла глядеть; бленды из сапога убитого товарища режут и так далее… Видимо, те, кто выпускает экипировку для них, сами никогда в рейды не ходили. А додуматься, чтобы сделать как надо, — ума не хватает. Уроды, одним словом…
***
Первая встреча — последняя встреча…
