Митинг — с 15 часов на площади имени В.И. Ленина…»
Неопределенная погода, тяжкая духота, длинные плоские облака в как бы затуманенном сизом небе… Такой же плоский влажноватый и сизовато-серый город, тянущийся нескончаемо. Везде похожие серые дома, дома, дома… Однообразная пестрая реклама, обращающая на себя внимание только тревожными сменами цвета… Бесчисленные прохожие, непонятно зачем выползшие в этот час на душные летние улицы… И снова нескончаемые серые дома, дома, дома… Будни. Тягучие летние будни большого города.
Валентин молча глядел в окно машины, курил и не понимал, зачем он, собственно, прилетал в этот город? Какого черта? Зачем он здесь? Такое состояние случалось с ним в Гвиане. Было такое. Но сейчас ведь он не в Гвиане. Сейчас он вообще на другом материке Он вовсе не за тысячи миль от России. Там, вдалеке, он думал иногда: если вернуться, многое, наверное, будет выглядеть не так, как прежде.
Нет. Не случилось.
Может, прав Куделькин-младший? Может, я действительно чего-то не понимаю, отстал? Когда вы улетали, дядя Валя, еще не все шлюхи были шлюхами, вспомнил он слова Куделькина.
А ведь было другое время, подумал Валентин. Время, когда я ничего такого попросту не испытывал. В принципе не мог испытывать Улыбаясь, выходил на ковер. Бросал на ковер хорвата Рефика Мемишевича… Или поляка Романа Берлу… Или Пикилидиса, грека… Или полутурка Рафика… Или Балбона… И Джона Куделькина тоже бросал…
Никто сейчас, наверное, не помнит этих имен. Собственно, никто сейчас не помнит и мое имя, подумал он. Без горечи Просто подумал. А ведь было другое время. Время, когда, уложив на лопатки очередного противника, потный, огромный, я поднимался с ковра, легким движением поправляя на груди лямки красного трико с крупными буквами «СССР», и от одного этого движения зал восторженно взрывался: «Ку-ди-ма!.. Ку-ди-ма!..»
Было, было. Всех валял, удовлетворенно усмехнулся Валентин. Ёху Гюнера валял… Берлу… Балбона…
О Куделькине-младшем Валентин не хотел думать.К черту. Тоже мне… Компьютерщик… Господин комп… Валял я этих компьютерщиков!
Он снова вспомнил Ёху Понтера. В Осло в финале Валентин вполне мог встретиться с Ёхой. Но Ёхе не повезло. Получил травму в борьбе с чехом Олдржихом Дворжаком.
Да что там… Было время, когда он, Валентин, мог выиграть олимпийские! Если б не Тоня…
Наверное, Николай Петрович, курировавший команду от Комитета госбезопасности, был прав. Брось тогда Валентин Тоню, быть бы ему олимпийским чемпионом. Не бросил. А значит, не попал на игры. По простой причине. В сумке непобедимого чемпиона Валентина Кудимова, однажды возвращавшегося из Осло,нашли книги на русском языке. Ну, Солженицын, это понятно. Но ведь была еще какая-то Дора Штурман…Какой-то Автарханов… Зиновьев… Он до того таких имен никогда не слыхал… Штурман, Автарханов… Татары, наверное.
И Тоню не увидел больше.
Это позже, гораздо позже, уже в питерском крематории, Валентин узнал, что по-настоящему Тоня входила в команду именно Николая Петровича. Выезжала за кордон с командой борцов как переводчица, а практически все время проводила с Николаем Петровичем.Неизвестно где проводила.
В Варшаве, например, все борцы жили в центре города в отеле «Бристоль», а Николай Петрович и Тоня почти все время пропадали в каком-то зеленом районе. Может, во флигеле консульства.
Это теперь понятно. Зарабатывали валюту для Родины. Для такого дела особенные требовались условия. Работали на Дело, как любил говорить Николай Петрович, которого позже так удачно шлепнули в питерском морпорту на сходнях парома «Анна Каренина».
А в Варшаве все равно было хорошо. В Варшаве Валентин часто виделся с Тоней. Если появлялась возможность, они прямо с утра выходили с Тоней в город. И, вдыхая свежий ветер с Вислы, Валентин понимал, что, как это ни странно, он любит этот незнакомый город все сильней и сильней.
Конечно, любовь Валентина была еще неразборчива. Он еще одинаково любил медлительных черно-белых, в ушастых капорах монашек. И веселых, похожих на циркачей, говорливых разносчиков мороженного. Он еще неразборчиво любил морщинистых стариков, рассевшихся на скамье у фонтана. И стайки порхающих сливочно-белых студенток. Любил стариков за то, что они предпочитали черный цвет, а студенток за то, что предпочитали белый. И еще так же неразборчиво Валентин любил серого, каменного, двумя руками схватившегося за крест святого Антония перед костелом, ему посвященном.
Но постепенно звуки и цвета начинали разделяться. Валентин как бы приходил в себя. С некоторым удивлением и тайным восхищением он начинал прислушиваться к миру. И начинал слышать голос Тони.
«Ну, Кудима! Ты сам подумай! Почему у них так, а у нас не так? Почему в Москве я живу в старой общаге и если мне квартира светит, то лет через пятнадцать, не раньше, когда я стареть начну, а они в любое время могут купить любую квартиру, были бы деньги? А? Ну, Кудима! Почему у меня в общаге на всех общий душ, подумай, один на всех, а у них в каждой квартире ванна? Почему мы их освободили, а они живут лучше? А?» И тащила за руку. «Идем, Кудима, идем… Вон в ту кафешку. Давай заглянем в нее. Видишь какое название? «Под крокодилом».
В тот день они впервые попали в любимую кафешку пана Юзефа Циранкевича.
О завсегдатае замечательной кафешки, пане Юзефе Циранкевиче, Тоне и Валентину доверительно, но и с куражом в голосе сообщил бармен, обряженный во что-то вроде концертного фрака.
Вряд ли бармен часто и просто так вступал в доверительные беседы со случайными русскими, не очень- то любили в Польше русских, но так случилось, что именно этот бармен, оказывается, любил и хорошо знал греко-римскую борьбу и был страстным болельщиком. По крайней мере, бармен сразу узнал знаменитого чемпиона Валентина Кудимова. В плечистом человеке, вошедшем в кафе «Под крокодилом», он сразу узнал знаменитого чемпиона Кудиму, только что лихо сломавшего на ковре польского великого чемпиона Романа Берлу.
Обидно, конечно, но борьба есть борьба Мужское занятие. Если и винить кого в поражении, то только самого Романа Берлу.
— Иногда после работы пан Юзеф Циранкевич заходит к нам выпить кружку пива или бокал вина, — сообщил бармен чемпиону Кудиме и его красивой пани. — Пан Юзеф Циранкевич человек серьезный. Он любит хорошие напитки. Он любит баварское пиво и светлый балатонский рислинг. Это его самое любимое вино. Мы специально держим в погребке несколько ящиков балатонского рислинга. Только для пана Юзефа Циранкевича.
— А если кто-то другой попросит у вас стакан балатонского рислинга? — с любопытством, но и с некоторым вызовом спросила Тоня. — Ну, просто человек с улицы. Никому не известный. Вот войдет в кафе такой человек, увидит на стойке балатонский рислинг и спросит себе такого. А? Вы, наверное, рассердитесь? Вы, наверное, не ответите ему? А? Вы, наверное, откажете такому случайному человеку?
— О нет! Мы решим проблему! — Бармен благосклонно улыбнулся. Ему нравился знаменитый чемпион и его красивая пани. Он вдруг спросил, не был бы поляком, если бы не спросил: — Пани подруга великого чемпиона желает попробовать балатонский рислинг?
— Желает! — с откровенным вызовом ответила Тоня и, когда бармен отошел, снова заговорила с отчаянием: — Ну ты сам посмотри, Кудима! Вся Варшава в гвоздиках! Почему у них так много цветов? Где в Москве увидишь столько цветов? У спекулянтов? И почему никто не рвет цветы, не мнет, не ходит по ним, не бросает в клумбы окурки? Ну, Кудима! Не молчи! Я вчера ездила с Николаем Петровичем в Лазенки. Там растут розы. Одни розы. Тысячи роз! Сами по себе растут. Сплошные кусты роз. И никто их не крадет и не ломает! Почему так? А «Варе»? А «Сава»? А «Сезам»? А «Урода»? — с отчаянием перечислила Тоня названия варшавских магазинов и салонов моды. — Как это получается? Ну, Кудима! Чего ты молчишь? Не знаешь? — И неожиданно выпалила: — А я знаю
— Ну? — удивленно посмотрел Валентин на Тоню, всем своим большим телом счастливо чувствуя и понимая, что они сейчас совсем одни в незнакомом красивом городе Варшаве, что они молоды, что рядом Тоня, а он, Валентин, не придурок какой-то, а сам знаменитый чемпион — Кудима, и какой-то надутый варшавский бармен, забыв свой польский кураж, с большим удовольствием и, кажется, от души угощает их любимым вином какого-то пана Юзефа Циранкевича, и впереди и у него, Валентина, и у Тони вся жизнь, долгая-долгая- долгая, необыкновенно долгая жизнь, и никто никогда им ни в чем не помешает, никто никогда не посмеет помешать им взять от этой прекрасной и долгой- долгой-долгой жизни все, что только они захотят.
