Валентин кивнул. Прислушиваясь к тяжелым шагам Куделькина на лестнице, он налил себе коньяку.
Вопросы? Да ну. Не было у него к Куделькину никаких вопросов. Выпил, наговорился. И достаточно. Не осталось вопросов. Осталась только настороженность.
Абсолютно понятно, что компьютерная фирма, в которой якобы работает парень, всего лишь прикрытие. Теперь это абсолютно ясно, пришел Валентин к окончательному выводу. А в основной конторе Куделькина- младшего, похоже, что-то не складывается. Что-то там у них сильно не складывается. Вот Куделькин-младший и нервничает. Каша у него в голове. Ну и хрен с ним. Копаться в его каше я не буду. Пусть сам переваривает. Куделькин-младший хотел выговориться, и я дал ему такую возможность. Но на этом все. Выговорился, и хватит. Хорошего помаленьку. Завтра улечу. Кажется, в голове Куделькина-младшего, подумал Валентин, не мало накопилось дерьма. Жестокого, откровенного. Но я в этом разбираться не буду. Незачем. Со временем разберется сам.
Вздохнув, он пошел разбирать постель. Он не хотел спать. Он знал, что сегодня ему обязательно приснится сон, который несколько лет мучил его в Гвиане. Он орал во сне, стараясь проснуться, но это далеко не всегда получалось. Чаще всего он видел часто повторяющийся сон до конца, и, когда просыпался, простыня и подушка под ним были мокрые от пота.
А снился ему самолет. Ему снилось, что он просыпается в самолете и знает, что сюда до него не дотянется ничья рука. Даже рука Николая Петрович, бывшего полковника КГБ, почему-то в том мерзком сне всегда живого, хотя Валентин прекрасно знал, что Николая Петровича подстрелил снайпер в питерском морском порту еще несколько лет назад.
Во сне этой важной детали не было.
Вот почему, проснувшись в самолете, так ему снилось, Валентин с наслаждением понимал — не дотянется сюда в самолет ничья рука, даже рука Николая Петровича. И когда к Валентину приблизилась стюардесса и негромко спросила, что он выпьет, он с наслаждением ответил:
— Коньяк.
Хороший французский коньяк.
Что еще может пить в самолете человек, прошедший десять кругов ада? Так сказать, ангел десятого круга.
И когда стюардесса принесла ему коньяк, кофе и отдельно лимон на блюдечке, Валентин так же негромко, чтобы не разбудить спящих рядом пассажиров, спросил:
— Как мы летим?
Стюардесса улыбнулась..
— Хорошо летим.
— Я имею в виду маршрут, — объяснил Валентин.
— Париж — Москва, — улыбнулась, отходя, стюардесса. Он, похоже, сильно ее удивил.
Париж — Москва? Валентина пробило потом.
— Как так Париж — Москва? — снова подозвал он стюардессу. Сердце его колотилось.
— Наш обычный рейс, — ответила стюардесса.
— Это прямой рейс?
— Да, — улыбнулась стюардесса. — Никаких посадок. В Москве будем через сорок минут.
Во сне Валентину и в голову не приходило подумать, как, собственно, он попал на борт московского рейса? Во сне он тяжко умирал от мертвого ужаса — оказаться вновь перед Николаем Петровичем, полковником КГБ. Сейчас, думал во сне Валентин, я не уйду от него так просто. До ужаса реально он представлял себе крематорий, на этот раз не питерский, а московский. И не был он привязан на этот раз к металлической колонне. Нет, скрученный по рукам и ногам, он был заколочен в гроб. В обычный деревянный гроб, уже стоящий на тележке. Легкий толчок, и тележка покатится в зев печи крематория.
Но Николай Петрович не торопился.
— Видишь, как оно получается, Валентин Бори- сыч, — негромко журчал его голос, приглушенный еще и крышкой гроба. — Выбор у тебя был. Это ж не я тебя, это ты сам залез в гроб. Вот ты меня обвинил, что я скрывал от страны большие деньги. А зря. Я не скрывал. Я хранил. Из больших денег, порученных мне партией, на себя я не использовал ни цента. Я даже наоборот, во много раз приумножил большие деньги. А ты, Валентин Борисыч, чуть не испортил все дело своим тупым, бычьим упрямством. Это ж не мои деньги, пойми! Они мне только поручены. Они хранятся для Дела. Мало ли что говорят вожди на баррикадах. Будущее, Валентин Борисыч, оно строится не на баррикадах, а в тихих закромах, очень тихо и незаметно. Эти большие деньги, Валентин Борисыч, может, позволят нам впредь обходиться без баррикад. Вообще без баррикад. Понимаешь? Так что отдыхай Валентин Борисыч, бык сраный. Если встретимся когда, то уже не здесь, уже не на нашей грешной земле. А там, на небесах, я надеюсь, дурь из тебя выбьют. Ты ведь не думаешь попасть в рай, а Валентин Борисыч? Вот-вот… Полежи, полежи в гробу, то ненадолго. Сейчас я докурю сигарету, и закатим мы тебя, Валентин Борисыч, бык сраный, упрямый, прямо в огонь. Не понимаешь ты отношений одного интеллигентного человека к другому интеллигентному человеку. Спи спокойно, дорогой товарищ.
Дикий сон. Жуткий.
Валентин просыпался в холодном поту. Казарма, смертельно надоевшая за год, казалась ему дворцом. За стеной угрюмо тянули одну ноту обезьяны-ревуны, напоминая приближение сразу нескольких полицейских машин. Но мерзкий угрюмый рев обезьян казался Валентину фанфарами. Он напоминал ему, что Николая Петровича нет, совсем нет, что он не в России, очень далеко от России, да и сама Россия сейчас, наверное,сильно изменилась, и ему хотелось попасть в Россию
Именно сейчас.
Увидеть деревянный дом в Лодыгине, увидеть соседей. Ни от кого не прячась, повозиться с ребятишками,покопаться в огороде. Вдохнуть запах поздней сухой осени, дыма, ползущего над полями, над тихой рекой с отраженными в ней березами… Но сама мысль, что для этого, как в постоянном жутко повторяющемся сне, придется подниматься на борт «Каравеллы», летящей рейсом Париж — Москва, пугала Валентина до дрожи.
Жуткий сон. Сон, порожденный тем, через что ему в свое время пришлось пройти, пришлось пройти и его друзьям, в том числе и Джону Куделькину-старшему.
А Куделькин-младший в это время никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Наконец попал.Дверь распахнулась. Пахнуло из темноты духотой закрытого помещения. В конце длинного коридора тускло блеснуло зеркало. Плотно прикрыв за собой дверь. Куделькин включил свет.
Да, покачал он головой. Крутой дед Рогожин за свою долгую, честно прожитую жизнь заработал только однокомнатную квартиру. На большую ровеснику Октября, видимо, лет не хватило. Дать ему еще восемьдесят,ухмыльнулся Куделькин-младший, заработал бы, возможно, трехкомнатную. Да и с этой деду повезло. Дед получил ее перед самой перестройкой. Так сказать, ускорение. Годом позже крутой дед ничего бы уже не получил. Все эти крутые деды, подумал Куделькин,мастера только стучать кулаками по столу.
Он прошел в комнату и осторожно поставил черный потертый «дипломат» возле ножек стола, как об этом просил Лыгин. И осмотрелся. Выцветший ковер на стене. На секретере и на полке несколько толстых книг. Похоже, крутой дед читает только толстые книги. Видно, в них больше мудрости. Старый сервант с посудой. Продавленный диван, застланный вытертым пледом в клетку. Два продавленных кресла. Стулья. Картинки и фотографии на стенах. В коридоре старое трюмо с тусклым зеркалом. Обыкновенная, удручающе обыкновенная обстановка
Лет пять назад, вспомнил Куделькин-младший, крутой дед Рогожин подрабатывал в какой-то клинике. Кажется, на Серебренниковской. Самым обыкновенным работягой на подхвате. Свезти в морг мертвеца. Что-то поднести. Посторожить. Нашлась какая-то добрая душа, пристроила к делу деда.
Поморщившись, Куделькин-младший вспомнил одну из бесчисленных, рассказанных Рогожиным историй.
Однажды в клинике в поварском цеху травили тараканов. Понятно, рабочие обрадовались, что начальство ушло, что никого нет, и устроили в отравленном цеху пьянку. Сами себе хозяева! Когда крутой дед Рогожин пришел утром на службу, он увидел страшную картину. На полу кучи дохлых тараканов, и там же, на полу, в тех же самых тараканьих позах валялись рабочие. Передохли, испугался крутой дед. Но опытная сестра-хозяйка быстро растолкала спящих. Это была очень опытная сестра-хозяйка. Вот ведь как водочка взяла, довольно озирались рабочие, поднимаясь и дружелюбно поглядывая на сестру-хозяйку. С дихлофосом, оно лучше усваивается. Крутой дед плюнул и отправился на рабочее место.
