— Значит, так! Слушай сюда, сейчас мы тебе сделаем множественный перелом… Не бзди! Это не в натуре, но все будет выглядеть даже лучше, чем при настоящем переломе: рука искривится, опухнет, посинеет, ну и все такое. — И с этими словами он поджег спирт и начал нагревать в ложке мутную жидкость.
— Что там? — только и спросил Алек.
— Керосин, — глухо ответил мастер. Потом принялся ощупывать левую руку Алека и, найдя нужное ему место, стерилизовал кожу куском материи, смоченным водкой. — Ну, с богом! — выдохнул «хирург» и одним точным ударом сделал Алеку в руку повыше локтя укол из шприца, предварительно начиненного горячим керосином.
— Ну вот! Все в ажуре? — поинтересовался после операции «хирург» и добавил: — Запомни: дней пять будет болеть, жечь — хоть вой! Ты и вой… А завтра перелом тебе обеспечен.
На следующий день Алек во время утреннего построения подвернул ногу, грохнулся на стальную чушку — локоть разом разбух и пошел синими пятнами на месте предполагаемого перелома. Лагерный врач сразу же определил опасный перелом предплечья со смещением и сказал, что нужна срочная операция для вправления кости. Все произошло как нельзя удачно.
Везли Алека в городской лазарет в зеленом армейском «рафике». В машине кроме водителя сидели фельдшер и сонный охранник. В нескольких километрах от ворот ИТУ, при самом выезде на трассу, у «рафика» неожиданно пробило колесо, и фургончик, сбавляя скорость, откатился к обочине.
— Сидеть! Не двигаться! — скомандовал молодой ефрейтор, направляя на Алека автомат. Было видно, что этот салажонок, хоть и дослужившийся до черпака, очень напряжен и готов выстрелить в него в любую минуту.
— Убери игрушку-то, а то шмальнешь ненароком! — спокойно отвечал ему Алек, глядя прямо в глаза.
Ефрейтор несколько поартачился, но под свирепым взглядом отвел в сторону автомат. Водила, обозленно матерясь, выскочил из машины и стал пинать по спущенному колесу.
— Только вчера новую запаску поставил! Какие суки тут гвоздей накидали, будь оно все неладно!
И впрямь вся дорога была усеяна искривленными длинными гвоздями.
— Выйдите — все легче будет мне домкратить! — попросил он фельдшера.
— Не положено! — ответил за того ефрейтор и вновь напряженно уставился на Алека.
Фельдшер вышел из «рафика» и огляделся: кругом были поля, а до ближайшего леска за полем было достаточно далеко.
— Выводи, — не то скомандовал, не то посоветовал конвоиру фельдшер. — Куда он тут денется, ему даже бежать некуда, кругом поля, он же будет как на ладони…
Ефрейтор несколько поломался, но, пробубнив что-то «про ваше дело и свое», все же вывел закованного в наручники арестанта на воздух.
То, что произошло в следующие несколько минут, не понял никто из стоящих возле «рафика» — никто, разумеется, кроме Алека.
Внезапно со стороны дальнего леска по дороге к «рафику» подкатила серая «Волга».
— Что произошло? — высунув голову из окна «Волги», спросил моложавый, с пронзительными черными глазами генерал-майор авиации. — Может, чем помочь?
Ефрейтор вытянулся по струнке и от неожиданности проглотил язык, потому как, если сказать честно, генерала он видел впервые в своей жизни: в его саратовской деревушке генералы отродясь не водились, а в этой гнилой зоне старше полковника никого и не увидишь. Фельдшер же был толковый малый, не первый год ходил в прапорах и генералов на своем веку повидал немало.
— Никак нет, товарищ генерал, ничего не случилось, колесо спустило! Сейчас водитель все наладит и мы поедем… Конвоированного везем в больницу.
Но генерал все же вышел из «Волги» и подошел. Усмехнувшись чему-то своему, он похлопал ефрейтора по плечу и спросил, просверлив его черными глазами:
— Какой год службы?
Смущенный солдатик не знал, что ответить генералу: вроде как не положено ни в разговоры вступать с посторонними, ни подпускать их к конвою, да тут такое обстоятельство — генерал как-никак интересуется…
— Второй! — отрапортовал ефрейтор и в ту же секунду увидел, как генеральская рука вздернулась и зажатый в ней пистолет нацелился ему точно в лоб.
— Не вздумай дергаться, сынок, шлепну не задумываясь! — спокойно сказал чернявый «генерал».
Все от неожиданности замерли.
— Автомат на землю! И три шага назад! — жестко скомандовал генерал. Из «Волги» выскочили еще двое — оба с автоматами Калашникова и в цивильном.
Ефрейтор, как на учениях, положил оружие под ноги и, выпрямляясь, четким строевым шагом отошел на положенное расстояние.
— Я этих беру, а ты пацаном займись! — крикнул генералу один из тех, кто выскочил из «Волги».
За все это время замерший у боковых дверей «рафика» Алек даже не шевельнулся.
Ангел, ухмыльнувшись, взглянул на него и тихо сказал:
— Подними «калаш» и отходи к машине, а я этим пупкарям скажу последние напутственные слова.
Он прошил ефрейтора и фельдшера таким взглядом, что у тех по телу пробежали мурашки. На водилу, который окаменел у спущенного колеса, он даже не взглянул.
— Мы сейчас отъедем. У нас тут с вашим раненым кой-какой базар есть, а вы пока посидите… И не вздумайте дернуться следом…
И «Волга», оставив за собой клубы пыли и выброшенный на дорогу «калаш» без магазина, помчалась в сторону шоссе…
Глядя сейчас на Алека, я вспомнил ту лихую, как в старых американских ковбойских кинофильмах, операцию по освобождению молодого пацана. И напряженно думал, сдюжит ли… Должен сдюжить. Полгода он уже служил при мне личным помощником и посыльным, ни разу не заставив меня усомниться в его преданности, отваге и бесстрашии.
В конце концов, когда-то же надо парню настоящую проверку устроить. Вот его черед и настал.
— Вот какое дело, Алек… — начал я тихо. — Придется тебе съездить ненадолго в Дагестан…
В Махачкалу Алек приехал один, по-тихому. Вопрос с Зауром Кизлярским был решен на малом сходе, который Медведь собрал в экстренном порядке сразу после событий в спорткомплексе и убийства его посыльного, совершенного людьми Заура.
Теперь устранение дагестанского пахана стало для воров делом чести.
Вместе с Алеком Медведь продумал операцию во всех мельчайших деталях. Его не смущало то, что по старым воровским понятиям без согласия большого схода вопрос о жизни или смерти законного вора, а Заур числился в законных, никто не имел права решать самочинно. За это сход мог сурово наказать зарвавшегося, расправившись с ним самым жестоким образом.
Медведь теперь точно знал о причастности Заура к событиям во время хоккейного матча. Это дагестанский авторитет, нарушив все воровские принципы, поднял руку на смотрящего и его людей, замутил воду с общаком, пытаясь прибрать его к своим рукам. Причем действовать он стал внаглую и очень спешно, а значит, дров мог наломать немерено.
На дело в солнечный Дагестан был направлен молодой, подающий серьезные надежды парень, которому Медведь доверял и в котором был уверен. Он знал, что Алек выполнит все точно так, как он задумал. И никаких проколов тут не могло быть. К тому же Заур, как и все пиковые воры старой закалки, был по натуре фаталистом и не держал возле себя постоянной профессиональной охраны, как в последнее время стало модно у новых воров. Чувствуя себя полновластным хозяином в своей обширной вотчине, Заур принимал гостей званых и незваных без особых опасений. Самой надежной охраной для себя считал принадлежавшее ему звание вора в законе. Отсутствие хлопотной охраны, конечно, упрощало дело, хотя и не отменяло определенных проблем: Заур был не просто авторитетом, а смотрящим всего Дагестана и почти половины Северного Кавказа, то есть настоящим воровским генералом…
Резиденция Заура располагалась на окраине Махачкалы, в частном доме с расписными резными колоннами по фасаду, в котором он и жил бобылем. Баб Заур не привечал, а порой даже и сторонился, так как почти всю жизнь протянул по этапам и зонам, да и возраст его почтенный уже почти подошел к критическому, как говорят, пенсионному. Сам он из дому выезжал довольно редко, в основном по делу, объезжая своих сатрапов, промышляющих на Кавказе. Изредка приходилось ему сниматься с насиженного места и ехать совсем далеко, в Москву, или Питер, или еще куда, но лишь по случаю большого воровского схода или какой-нибудь очень серьезной разборки.
Как истый вор, по домашним делам он никогда не отвлекался, и жратву и всякое житейское барахло ему доставляли прямо на дом пару раз в неделю его верные помощники. В быту Заур был неприхотлив, потому как два десятка лет, проведенных за колючей проволокой, приучили его к спартанскому житью-бытью, ел мало и скромно. А вот в куреве себя никогда не ограничивал — безустанно смолил папиросы «Беломор» да баловался среднеазиатской дурью.
