– Плюнь на это, Андрей Николаевич! Скажи, что его жизнь в опасности.
– Тогда он мне скажет, что это проблемы службы безопасности, а не его личные.
– Так ты ему и объясни, что выполняешь служебные обязанности и потому предупреждаешь.
– Ну ладно, не учи меня, Федор Филиппович, я постараюсь. Тем более, через полчаса я его увижу.
– Вот и давай, действуй.
– А ты мне не приказывай, не начальник.
– Помню, помню, извини.
Полчаса Глеб и генерал Потапчук пили кофе, курили и не произнесли ни единого слова. Молчанка уже становилась невыносимой пыткой. Глеб то и дело поглядывал на часы, то и дело на часы поглядывал и Потапчук.
– Хуже нет, – прервал молчание генерал, – чего-то ждать. Особенно когда не знаешь, чего ждешь.
– Да, это противно, Федор Филиппович, я с вами согласен.
Развить эту глубокую мысль не дал телефонный звонок.
– Слушаю! – сказал Потапчук. – Ты…
– Я выяснил. Правда, стоило мне все это…
– Ну ладно, Андрей Николаевич, не торгуйся, говори, что выяснил.
– Завтра в это время Степаныч собирается посетить кладбище.
– Какое кладбище? Чего он там забыл?
– Завтра десятая годовщина со дня смерти его матери.
– Десятая? И где она похоронена?
– На Ваганькове.
– Черт подери, так это же в городе!
– Вот я тебе и говорю, – хмыкнул Решетов.
– Ладно, я тебе перезвоню. Спасибо за информацию. Между прочим, что он тебе сказал?
– Он сказал, что мы его лишили всякой личной жизни и чтобы на кладбище никого из нас не было.
– Мало ли что он сказал! Ну спасибо тебе еще раз.
Если появится еще что-нибудь – звони.
– Хорошо.
Решетов отключил телефон.
Федор Филиппович пересказал Глебу то, что узнал от Решетова. Глеб торжествующе воскликнул:
– Я же вам говорил, Федор Филиппович!
– Что ты мне говорил?
– Я говорил вам, что Барби знает какой-то секрет.
Вот он, тот секрет!
– Как она о нем могла узнать?
– Какая разница, – Глеб улыбался. Его настроение сразу же улучшилось. Вот это всегда было ему по душе – определенность, когда получаешь возможность действовать с открытыми глазами. – Здорово! Просто замечательно!
– Я тебя не совсем понимаю.
– А что тут понимать, Федор Филиппович? Это как дважды два. Ведь давным-давно всем известно, вернее тем, кто интересуется нашим нефтяником, что завтра, то есть шестнадцатого января, исполняется десять лет со дня смерти его матери. Он никогда не пропускал этой даты и каждый раз непременно приходит на могилу. Во г вам разгадка, и Барби надо искать именно там.
Так что запускаем наш вариант. Конечно же, он рискован, но тем не менее. А сейчас, извините, Федор Филиппович, я хочу поехать на кладбище. А вы еще раз свяжитесь с генералом Решетовым и скажите ему, что мы воспользуемся второй машиной Черных и двумя джипами с охраной. Мы должны попасть на кладбище хотя бы на полчаса раньше, чем там появится Черных.
– Да, гениально ты придумал, Глеб!
– Я за это получаю деньги, генерал. И к тому же мне это очень нравится – придумывать. Неплохо бы еще реализовывать задуманное.
– Тогда за дело! – у генерала Потапчука тоже поднялось настроение, и его уже охватил охотничий азарт.
Он чувствовал, что добыча близка, что еще один день – и Барби будет у них в руках.
– Но, Глеб, надеюсь, ты понимаешь, что ее надо взять живой?
– Думаю, генерал, это ничего не изменит – живой ли мы ее возьмем, или…
– Почему же не изменит?
– Она все равно ничего не скажет.
– Вот это уж предоставь моим людям. Думаю, она выложит все.
– Сомневаюсь.
– И все-таки надо попробовать взять ее живой.
Глеб сунул за брючный ремень свой армейский кольт. Генерал хмыкнул, увидев оружие в руках Глеба.
– Да, генерал, теперь я его буду носить с собой.
– Пожалуйста, пожалуйста. Я уверен, что ты не станешь стрелять в голубей.
– Я тоже в этом уверен.
С этими словами генерал Потапчук и Сиверов покинули конспиративную квартиру. На лифте спустились вниз, Глеб сел в свой автомобиль, генерал устроился на переднем сиденье и попросил подкинуть его до перекрестка, где стояла черная «волга» с двумя антеннами и за рулем дремал водитель генерала.
Пятнадцатого января, когда Москва еще тонула в утренних сумерках, когда люди спешили на работу, Марина села в свой «ниссан», запустила двигатель и, обогревая выстуженный за ночь салон, включила печку. Она медленно отъехала от гостиницы «Украина». Ее путь лежал на Ваганьковское кладбище. Она собиралась попасть туда еще раз до того, как все должно решиться.
Нужно было наметить окончательный план действий и подготовить надежные пути отхода.
На этом старом знаменитом московском кладбище была небольшая церквушка с колокольней. Могила, которая интересовала Барби, по идее должна была неплохо просматриваться с церковной колокольни.
Марина брела по аллее, прислушиваясь к поскрипыванию снега под ногами. Она была спокойна и уверена в себе.
У церкви толпились люди, и Марина, сама не ведая зачем, направилась сперва туда. Она не имела привычки посещать храмы, не была религиозной, но какая-то сила подталкивала сейчас Марину к церкви.
Тяжелая дверь скрипнула, и на Марину дохнуло запахом горячего воска. Это был давно забытый ею запах, древний, как сама жизнь.
В маленькой церкви было немноголюдно. Марина натянула на голову капюшон куртки, зная, что женщинам в храме следует покрывать голову. Не перекрестившись, она прошла по центральному нефу, свернула направо и остановилась. Священник вел службу. Это был немолодой мужчина с негустой седой бородкой, бледным, морщинистым лицом и большими голубыми, наивными, как у ребенка, глазами. Его риза поблескивала золотом, так же поблескивали в мерцающем свете десятков свечей оклады икон.
Какая-то старушка, маленькая, согбенная, тронула Марину за плечо.
– Доченька, детка, что ты убиваешься?
– Я? – вопросительно взглянула на старуху Марина.
– Ты, ты, родная.
– Да нет, что вы, я не убиваюсь, у меня все хорошо.
– Это тебе только кажется, родная. Тебе обязательно надо причаститься и пройти исповедь.
– Мне – исповедь?
– Да, да, – зашептала старуха, опять тронув Марину за плечо. – Вот, возьми, родная, свечку, зажги, поставь и помолись.
Марина послушно взяла тонкую свечку из дрожащих старушечьих пальцев.
– Пойдем, деточка, я тебе покажу, куда поставить.
Старушка подвела Марину к одной из икон.
– Это, деточка, Николай Чудотворец. Проси его о чем угодно – все сделает и от бед убережет.
Марина подошла к иконе, наклонила свечу, зажгла и долго – это у нее никак не получалось – пыталась установить в углубление.
– А ты капни туда немного воска, – посоветовала старушка.
Марина так и сделала. Свеча ровно застыла в подставке, трепеща тонкой прядкой пламени, оплывая воском.
– А теперь помолись, помолись, родная. Бог он ведь всех нас любит и отпустит тебе твои грехи. – Старушка опустилась на колени.
Марина открыла было рот сказать, что нет у нее никаких грехов, но осеклась, сообразив – грехов за ней столько, что хватило бы на всех присутствующих сейчас на утренней службе. А прихожане истово крестились, их губы шептали слова молитвы, повторяя за седобородым батюшкой с большими голубыми глазами.
А Марина смотрела на образ Николая Чудотворца, и мысли ее витали очень далеко. Она вспоминала детство, вспоминала бабушку, которая несколько раз водила ее в церковь, но не здесь, не в Москве. Они тогда ездили в Троице-Сергиеву лавру, и Марина была просто поражена торжественностью службы, пением хора, сиянием свечей, великолепным убранством храма. Она навсегда запомнила те посещения церкви.
И сейчас чувство прежнего восторга и трепета могло бы вернуться, если бы не мысли о завтрашнем дне.
То ли священник выделил Марину, потому что в церкви не было больше молодых женщин, то ли по какой-то другой причине, но он, продолжая читать молитву, медленно приблизился к Сорокиной. Старушка, которая дала Марине свечу, поднялась с каменных плит пола и поцеловала ему руку.
Марина отвела глаза от иконы, посмотрела на священника. Священник улыбнулся. Его улыбка поразила Марину – простодушная и открытая, как у ребенка. Он что-то произнес на старославянском, старушка перекрестилась.
Марина склонила голову.
"И зачем я сюда пришла? – подумала она и тут же нашла ответ:
– Наверное, потому, что больше уже никогда мне не войти в церковь, я больше никогда не увижу эти иконы, сверкание окладов, не увижу этих набожных старушек, нищих на паперти. Не увижу и этого кладбища, занесенного снегом. Я уеду отсюда, вернее, убегу за тем, чтобы никогда не вернуться".
– Пути Господни неисповедимы, дочка, – донесся до ее ушей шепот старушки.
«Неисповедимы… Неисповедимы… Неисповедимы…» – эхом зазвучало в сознании Марины.
