– Может, пешком пойдем? – немедленно отреагировал Федор Филиппович. – Ей-богу, быстрее получится.
– У меня такое впечатление, что вы сегодня не выспались, – неосторожно сказал Глеб и был вознагражден свирепым взглядом генерала.
– Твоими молитвами, – с трудом совладав с раздражением, заявил Потапчук. – Я до сих пор не понимаю, зачем тебе понадобилась эта идиотская шутка. Телефонное хулиганство уголовно наказуемо, чтоб ты знал.
– Административно, – поправил Глеб. – И потом, при чем тут хулиганство? Я действительно заволновался, когда не смог до вас дозвониться.
– Заволновался он... Я что, не имею права в ванной полежать?
– Имеете, – кротко согласился Слепой. – Но так, чтобы мобильник был под рукой.
– А он и был у меня под рукой! – сердито огрызнулся Потапчук.
– Разряженный, – уточнил Глеб.
– Ах, какой ты умный! – саркастически воскликнул генерал. Было заметно, что он смущен. – Мог бы воспользоваться своей гениальностью и придумать что-нибудь поумнее звонка в общественную приемную... Хорошо, что я вовремя из ванной вышел, успел дверь спасти, а то вынесли бы к дьяволу...
Глеб сдержал улыбку.
– Простите, Федор Филиппович. Ей-богу, ничего другого в голову не пришло. Представляете: ночь, глухомань, и тут выясняется, что Сиверс жив и здоров. И никому не дозвониться – ни вам, ни Клыкову... Что я должен был делать?
– Поэтому ты натравил на меня спецназ, а сам помчался на дачу Гургенидзе...
– Совершенно верно. Но, к сожалению, не успел.
– Еще бы! Передвигаясь с такой скоростью...
Глеб поехал немного быстрее и поспешно сменил тему.
– Кстати, – сказал он, – а как вы догадались, что это я позвонил в общественную приемную?
Федор Филиппович сердито фыркнул, достал из кармана коробочку с леденцами, повертел ее в руках и положил обратно в карман.
– Тоже мне, задачка, – сказал он пренебрежительно. – В общественной приемной твой звонок засекли. Кто в этой захолустной дыре знает, что живет на свете такой генерал Потапчук? Разве что Сиверс, но он на тот момент считался покойным, да и вообще, такие шуточки не в его стиле. Вот треснуть кастетом по затылку – это да, это он может. Он не стал бы предупреждать о готовящемся покушении, а просто бы покусился... Короче, я сразу догадался, что это ты, потому что... Ну, потому что мне тоже было трудно поверить, что Сиверс мог вот так запросто погибнуть по неосторожности... Я позвонил тебе на мобильный, но ты был недоступен...
– Выехал из зоны действия, – сказал Глеб. – Этот поселок – жуткая дыра.
– Тогда я позвонил тебе домой, – продолжал генерал. – Оказалось, что Ирина не спит... Не морщись, герой! Ты ей хотя бы позвонил?
– Черт, – сказал Глеб. – Ладно, позвоню, когда закончим.
– На ее месте я бы давно тебя бросил. Такая женщина пропадает!
– Я рад, что женат на ней, а не на вас, – сдержанно признался Глеб.
– Представь себе, я тоже... Словом, когда выяснилось, что ты на ночь глядя сорвался и куда-то уехал, оставалось только сложить два и два. Наши ребята очень быстро напали на твой след в поселке и выяснили все, что выяснил ты. Дьявол, они там вообще мышей не ловят! Все лежало на поверхности, даже копать не надо было, и никто ничего не заметил. Правда, я не знал, что мне делать с этой информацией. Подумывал, конечно, о том, чтобы отправить на дачу Гургенидзе группу захвата, но как-то не решился. Эти олигархи страшно не любят, когда к ним домой под утро вваливаются "маски-шоу"...
– Вы бы все равно не успели, – утешил его Глеб. – Я выехал намного раньше вас и не успел.
– Твое счастье, – буркнул Потапчук. – А то, боюсь, звонить Ирине пришлось бы по другому поводу... Послушай, в самом деле, нельзя ли побыстрее? С такими темпами мы и туда опоздаем.
– Хотелось бы все-таки знать, куда это – туда, – заметил Глеб, еще немного прибавляя газу.
Дорога стала чуть ровнее, под колесами шуршал мелкий гравий, время от времени гулко ударяя в днище. Неглубокие лужи разлетались из-под колес веером грязных брызг, "дворники" мотались из стороны в сторону, очищая ветровое стекло. Машина проскочила небольшой перелесок, где выпирающие из грунта сосновые корни будто пытались задержать непрошеных гостей. Федор Филиппович помолчал, а потом сказал:
– Туда – это на дачу к одному пенсионеру, отставному генералу ФСБ... Генералу Самойлову, если быть точным.
– Я почему-то так и думал, – сказал Глеб, с ходу проскакивая огромную лужу весьма зловещего вида.
– Думать не вредно, – похвалил Потапчук. – Я вот тоже думал... Как только на горизонте возник Сиверс, как только стало ясно, что тогда, в семидесятых, его гибель при попытке к бегству была обыкновенной инсценировкой, меня сразу начали одолевать сомнения. Не сам же он устроил себе побег из Лубянской тюрьмы, верно? И денежки, которые он тогда награбил, как в воду канули, и спросить, куда они ушли, не у кого... Теперь я, кажется, начинаю понимать, что это были за ограбления, зачем и почему... Видимо, после смерти Сталина финансирование "Мавзолея-2" прекратилось, а тайну нужно было хранить – так, по крайней мере, считали те, кто был в курсе. А сохранение тайны такого масштаба требует, помимо всего прочего, немалых денег. Нужно все время держать руку на пульсе событий – собирать информацию, следить, не всплывет ли где-нибудь запретная тема... Наверное, в какой-то степени они даже влияли на политику – по крайней мере, в самом начале, когда были по-настоящему сильны. Да и потом... Возьми, к примеру, Асланова. Думаешь, он даром работал? И ведь не в одиночку Сиверс положил у бункера Гюрзу вместе со всеми его людьми! Значит, была организация, а организация – это деньги. И Чистобаев, этот стукач, тоже получал за свою работу немало, хоть и пытался представиться тебе борцом за идею. Самое смешное, что он даже понятия не имел, за какую такую идею борется... Я теперь многое понимаю, Глеб. Понимаю, например, почему полковник Самойлов тогда, в семидесятых, подключил меня, стажера зеленого, к делу особой важности. Не должен был подключать, а подключил! От меня ведь тогда было больше вреда, чем пользы. Зато Самойлов всегда был в курсе хода расследования – кто что сказал, какие выдвинул версии, о чем догадался, что заподозрил... Каждый день со мной беседовал по-отечески – учил, наставлял, расспрашивал...
– Хорошее начало карьеры, – не удержался Глеб.
Федор Филиппович оставил этот выпад без внимания. Вид у него был угрюмый, как будто генерал думал о чем-то очень неприятном, а может, это просто сказывалась проведенная без сна ночь.
– Странная штука, – сказал он после долгого молчания. – Ведь мы с тобой, если вдуматься, распутали одну из величайших тайн прошлого века. А ощущение такое, будто в дерьме искупался.
– Это бывает, – заметил Глеб, сосредоточенно следя за дорогой. – Вы могли бы это знать.
– Да знаю я, – вяло отмахнулся Федор Филиппович. – Знаю, а все равно противно... Вот сижу и думаю: ну, распутали клубочек, раскрыли дело, и что дальше? Правда – вот она, как на ладошке, а что мне с ней делать? С кашей съесть или на завтра оставить?
– Это вам решать, – твердо сказал Слепой, продолжая смотреть на дорогу. – А я, если что, – могила. И вообще, Федор Филиппович, все, по-моему, решилось само собой, без нас. Все доказательства уничтожены, все свидетели мертвы... Если честно, оно, наверное, и к лучшему. По крайней мере, не надо думать, как заставить их молчать... Остался, правда, этот лаборант, Воронцов, но кто ему поверит? Достаточно стереть файлы в лабораторном компьютере...
– Уже, – сказал Потапчук.
– Ну вот! Вы ведь давно все решили, зачем же эта кухонная философия – созрело общество для правды или еще не созрело? Никакой правды больше нет, осталась одна болтовня. Лично я считаю, что ничего и не было. Григорович был старик и мог ошибиться, генетическая экспертиза тоже дает не все сто, а свидетельские показания этого Ивантеева, с которым встречался Клыков, вообще смахивают на маразматический бред. Гургенидзе убрали конкуренты, заказчика никто никогда не найдет...
– Потому что его в природе не существует, – вставил Федор Филиппович.
– А нам-то с вами что за дело? Что бы мы с вами по этому поводу ни думали, официальная версия в конечном итоге будет именно такой, как я вам только что изложил. Так почему бы не расслабиться и не поверить самому? Так спокойнее. И потом я согласен, что мы с вами раскрыли величайшую государственную тайну, которую теперь нам же придется хранить. Но меня эта тайна как-то не трогает. Какая мне разница, умер он в пятьдесят четыре или тридцатью годами позже? Какая разница, лежало его тело в мавзолее или в бункере? Мне на него давно плевать, и меня это всегда устраивало.
Он прижался к травянистой обочине, чтобы разминуться с бледно-зеленой "Окой", которая на совершенно невероятной скорости пронеслась в сторону Москвы, разбрызгивая лужи и подпрыгивая на колдобинах. В углу ветрового стекла красовался желтый квадрат с изображением человека в инвалидном кресле. За мокрым ветровым стеклом мелькнула ушедшая в плечи голова, украшенная мятой фетровой шляпой и очками в массивной черной оправе.
