Он потянул носом воздух.
Пожар, несомненно, приблизился.
Дышать стало трудней. Горячий воздух подрагивал, как расплавленное стекло. Гудящий рев, неумолимо надвигаясь, плотно и ровно заполнял воздух – еще далекий, но уже постоянный, почти привычный, будто поезд мчался вдали; на его отзвуки болезненно отзывался каждый нерв.
За периметр Сергей выбрался вслед за Морицом.
В бетонной стене отыскалась самая обыкновенная стальная дверца.
Скромно выкрашенная под серый бетон, дверца пряталась за котельной, мирно пускавшей в небо слабые колечки почти незаметного дыма (отапливают, наверное, подземные помещения, решил Сергей). Он боялся потерять из виду Морица, но одновременно боялся попасть ему на глаза. Что-то подсказывало, что на этот раз Мориц не должен его видеть. Когда кто-то окликнул Сергея возле котельной, он даже не оглянулся. Плевать он хотел на все оклики. Сейчас его не смогли бы остановить ни Раиса Сергеевна (была ли она когда-нибудь?), ни даже сам Ант (перебьется). Появись рядом Философ, даже ему, наверное, не удалось бы остановить Сергея.
Как можно быстрее уйти из Новых Гармошек.
Здесь он никому не мог помочь. Да никто и не ждал от него помощи. Мы живем так, как нам нравится… Если есть в Новых Гармошках обиженные, то их, наверное, не много. Правда (если верить Мишке Чугунку), Ант в разговоре с Третьим и Седьмым не упоминал о каких-то других гостях Новых Гармошек, но, может, Чугунок не все слышал.
Сумеречное пространство между бетонной стеной и котельной оказалось замусоренным, дальний угол обнесло пыльной паутиной, сверху на паутину нападала сухая хвоя. Такой же серой и пыльной показалась Сергею массивная стальная дверца, врезанная в стену. Судя по замку, дверца открывалась только изнутри. Человек, покинувший периметр таким путем, вернуться в Новые Гармошки мог только через центральные ворота.
Дверца за Сергеем мрачно громыхнула.
Он не обернулся.
Он смотрел только в сторону задымленной тайги, смутная зазубренная стена которой отступала в этом месте от Новых Гармошек почти на полкилометра. Обширная вырубка щетинилась старыми пнями, кое-где темнели заросли сухого малинника. И угадывалась натоптанная между сухих кочек тропа. Она действительно только угадывалась.
В глотке першило.
Время от времени Сергей разражался тяжелым кашлем. Морица он не видел, но деться немец никуда не мог. Даже в ельнике, который вдруг встал вокруг. Сразу потемнело. Слева и справа, окутанные сизоватой дымкой, смутно вставали сухие стволы. Справа и слева, окутанные сизоватой дымкой, безвольно обвисали плоские лапы, змеились по присыпанной хвоей земле белесоватые корни. Горячий воздух струился, сушил глотку. Он был пропитан смолой и дымом.
Я вошел в твое узкое место и я стал узким местом твоим…
Сергей бесшумно отступил в тень.
К встрече с Морицом он еще не был готов.
Он собирался идти за Морицом долго, может, до самой реки (так надежнее), или хотя бы до избенки, поставленной на излучине, а даст Бог, и до самой заимки, но собирался идти в отдалении, не показываясь ему на глаза.
Когда я звал тебя больною черепахой…
Мориц остановился под огромной елью, бесчисленные серые сучья которой (и мощные, толщиной в руку, и слабенькие, бледные, как картофельные ростки), по наклонной снисходили вниз, окружая своеобразной юбкой мощный, шершавый, покрытый желтыми потеками смолы хмурый ствол – практически до самой земли.
Мориц остановился.
Он развел короткие руки на уровне груди, как будто хотел обнять ель, но наткнулся на колючие иглы и отдернул руки. Слова Морица доносились до Сергея очень глухо, к тому же с юго-запада вновь несло удушливой гарью. А где-то впереди, перекрывая испуганный рев непривычно сухого леса, послышался рокот невидимого вертолета.
Может, пожарные, с надеждой подумал Сергей.
Впрочем, кто пошлет сюда пожарных? Аман Тулеев? Откуда у кузбасского губернатора деньги на борьбу с лесными пожарами? Его шахтеры перекрывают Транссиб и стучат касками в Москве на Горбатом мосту. У его шахтеров сейчас такое настроение, что гори все пропадом. А чем пожарники лучше?
Сергей обернулся.
Бетонная стена, украшенная цветными рисунками, давно растворилась в сизой дымке, исчезла за сухими стволами. Никто не увязался за Морицом и Сергеем. Похоже, в Новых Гармошках не интересовались людьми, уходящими в лес. Обитателей Новых Гармошек сейчас интересовал только таежный пожар, накатывающийся на периметр. Если ветер не переменится, машинально отметил Сергей, волну огня и дыма вынесет как раз на Новые Гармошки. От жгучих искр и взлетающих в небо смолистых факелов ничто не спасет. Вертолет, кстати, тоже может принадлежать Новым Гармошкам, подумал Сергей. Кто-то на нем облетывает окрестности, оценивая силу приближающегося огня. Так что, мы, кажется, действительно никому не нужны – ни я, ни немец. Даже у Анта сейчас есть гораздо более важные дела, чем гоняться за спячеными. Так что, следует торопиться, чтобы побыстрее выйти на заимку и увести оттуда людей – от Анта, и от пожара. Если, конечно, их уже не увели.
Думать так было трудно.
Еще труднее было думать о Суворове.
Ты слишком близко подошел к своему большому рулю…
Неужели Валентин прав? Неужели Философ действительно так изменился?
Он покачал головой. Почему нет? Даже в самых открытых людях таится нечто такое, о чем никто, кроме них самих, не знает. Это как тень, мрачно подумал Сергей, незаметно бредя за Морицом. Как можно рассмотреть тень в тех однообразных серых денечках, какими наполнена привычная будничная жизнь? Ведь сильные потрясения, настоящие, неожиданные, открывающие давно знакомых людей в новом свете, в будничной жизни случаются гораздо реже, чем принято думать.
Я вошел в твое узкое место…
Мориц выпрямился и, опустив голову, ступая нерешительно, но не оглядываясь, снова углубился в сумрачный, как бы затаившийся ельник. Наверное, он идет к реке, решил Сергей.
И увидел правее тропинки мертвую ель.
Настоящая лестница уродов, поразился он.
Высохшая, мертвая, в клочьях седых лишайников, нелепо и часто обвисающих с торчащих во все стороны голых сучьев. Такая же равнодушная, как немец, идущий мимо. Длинные волосы немца свалялись, тоже в некотором смысле лишайники. Может, мне уже и не надо идти за ним? Река где-то рядом. А немец сгорблен, как старое дерево. Может, он теперь будет останавливаться перед каждой елью, чтобы бормотать свои стихи?…
В общем, так и получилось.
Меня повстречали Оля и Ляля заверещали они о-ля-ля…Почему-то Мориц видел только Олю. Длинную прохладную Олю. Не Лялю, и не кого-то другого, даже не прохладную девушку Зейнеш, а именно Олю. Еще точнее, он видел перед собой призрак Оли – призрачный, подрагивающий, как раскаленный воздух. Меня не чая встретить гуляли они скучая и тихо скуля…
Конечно, чтобы откровенно скулить, такого никогда не случалось, но почему бы девушкам и не поскулить, тем более, в черновике? Если есть желание поскулить, пусть поскулят, ведь черновик я закончил.
А закончив черновик, я перестал быть собой.
Теперь я могу быть кем только угодно. Хоть Азямом.
Мориц никак не мог вспомнить настоящее имя Азяма. Зато помнил его бесцветный голос. «Я семь ломок пережил без врачей. Семь раз мог хвостом щелкнуть. Семь раз ставил боты в угол. Мне на одно только ширево надо полтора лимона в месяц».
Азям позволил Морицу увидеть, как кружит над человеком смерть.
Примерно год назад душным июльским вечером Азям явился к Морицу в общагу. Он был вмазан, плюс к вмазанному добавил водки. Хорошо вмазал. Не как Оля и Ляля. Мне описали свои страдания мол тра-ля-ля и еще тополя… Но Азяму хотелось еще добавить. Он чувствовал, что у Морица не пусто. «Проспись, старый дрозофил, – добродушно посоветовал Мориц. – А утром уколешься». Но Азям ничего не слышал. Беседа в пивном закончилась баре попойкой на двадцать четыре рубля…
Уколов Азяма, Мориц отвернулся промыть машинку, а когда поднял голову, Азям уже словил приход. Он был синий, будто его чернилами вымазали. И тело у него было холодное, как у живой рыбы. Сам вот неживой, а тело, как у живой рыбы. Известно, самое последнее дело колоться по пьяни.
Зато Мориц увидел нежную тень.
Она, как бабочка, трепетала над Азямом.
Это было очень красиво, но все же до Морица каким-то образом дошло, что это, наверное, к Азяму прилетела Смерть. А еще до Морица дошло, что долго она порхать над посиневшим Азямом не будет. «Дай помучиться старому дрозофилу», – добродушно попросил он, но Смерть Морицу не ответила. Тогда он принялся за дело: колотил Азяма по узким посиневшим щекам, лил на него холодную воду, как умел, делал искусственное дыхание. Сам умотался и мертвого Азяма умотал.
Но Азям очнулся.
