— Тю! — удивился я. — Так это ты из-за Макареца расстраиваешься? Нашел, о чем горевать. Это же больной человек, Рамс. Его из психушки под подписку выпустили. Вот он и ходит, людям мозг насилует. Мне сегодня тоже попытался. Я же из-за этого не расстраиваюсь.
— Тебе тоже? — Рамс буквально расцвел, осознав, что он также не одинок. — А тебе за что?
— За то же, что и тебе. Денег хотел.
— А ты?
— А я не дал. Денег все люди хочут. Не каждый их достоин. Вот когда он начнет по команде «Апорт!» мне пиво из ларька таскать — тогда можно будет и по поводу денег подумать.
— Вах, Мишок! — сурово заметил Рамс. — Опять ты все неправду говоришь. Зачем ты постоянно бедного грузина обмануть хочешь?
— Где я тебя обманул, Рамс? Ну, дал я Макарецу четыреста тысяч рублей. Так ведь четыреста тысяч — не деньги, сам знаешь. Это, по нынешним временам, даже не слезы. — Я присел рядом с ним на скамейку, хлопнул по плечу и заговорщицки подмигнул: — А вот ты мне скажи, дорогой — зачем ты от вокзала за мной след в след ехал? Целкость тренировал?
— Какой целкость?! — он гневно сверкнул темными очами. — Я целкость в двенадцать лет потерял! Я — джигит!
— А сваны бывают джигитами?
— Сваны могут быть всем, чем захотят!
— Ух, ты! Здорово. А зачем, все-таки, за мной ехал?
Рамс немножко смутился, хотя у него это плохо получилось — он просто не умел этого делать. Потер кончик мясистого носа и признался:
— А ты город лучше меня знаешь. Всякие закоулки-шмакоулки. Я в пробках не хотел стоять, поэтому за тобой поехал.
У него был такой вид, будто он только что собственноручно втоптал в грязь свое гипертрофированное мужское достоинство. И я пожалел его, сказав:
— Да ты не переживай, Рамс. Я не в претензии. Но с одним условием — теперь мы в расчете и я тебе никакой газировки-шмазировки не должен. Идет?
— Идет, — тяжело вздохнул он и поднялся. — Совсем плохой утро, э? Сначала Макарец уволить хочет, теперь ты меня на газировку кинул. Домой приду — жена точно не даст.
— За жену не скажу, — я тоже поднялся, — а про Макареца смело забыть можешь. У него таких прав нету, чтобы увольнять кого-нибудь. Он завгар простой.
— Зачем тогда он это говорил?
— Потому что сношать мозг ближнему своему — это право у него есть. Это право вообще у любого человека есть. Ты этому только не удивляйся, хорошо?
— Пойду домой, — Рамс осуждающе покачал головой — мол, как вы, кретины, достали со своими мудреными завихрениями! — и таки пошел к воротам. Видимо, имея в виду начать оттуда путешествие к жене. Которая все равно не даст — он сам признался.
Я хмыкнул и зашел в боксы. Беседа с Рамсом неплохо подправила настроение.
Пока я общался с Макарецом и Рамсом, пока между делом носился по территории таксопарка, большинство народа успело разъехаться. Остались те, чей напарник еще не прибыл, поскольку волей клиента был отправлен к черту на кулички, да те, чьи транспортные средства были тяжело больны. Общим количеством не больше полутора десятков человек. Они неприкаянно слонялись по гаражу, изредка сбиваясь в стихийные кучки.
Из общей массы выбивался Генаха Кавалерист — жилистый тощий мужик лет на пять старше меня. Он стоял возле смотровой ямы, гордо выгнув колесом свои потрясающей кривизны ковбойские ноги, и разглядывал плакат на стене.
В смотровой яме стоял механик Вахиб и тоже смотрел на плакат. Сквозь дырку Генахиных ног.
Я решил, что на стене висит безусловно стоящая вещь, раз два таких уважаемых аксакала во все глаза пялятся на нее. Стоило присоединиться и оценить. Люблю шедевры.
Но, подойдя, не удержался и сказал механику:
— Слышь, Вахиб, а Генаха не шотландец — он Кавалерист.
— Ну и што? — Вахиб безразлично пожал плечами.
— Так у него не юбка, хрена ты ему под подол заглядываешь? Все равно ничего не видно.
— Тьфу, шайтан! — выругался Вахиб. — Сам дурак, и бабка твой с пистолетом ходил! — Развернулся и исчез под чьим-то неизлечимо больным авто. Я хохотнул и шагнул к Генахе.
— Здорово, Кавалерист. Приобщаешься к высокому искусству?
— Салют, Мишок. Не, а че? Великая вещь. Предлагаю выдвинуть на Нобелевскую.
Я присмотрелся. Действительно, неплохо. Если и не верх идиотизма, то где-то очень близко. Как, впрочем, многие агитки эпохи соцреализма.
На плакате был изображен солидного вида мужчина с поднятым вверх указательным пальцем. Мужчина чем-то неуловимо напоминал Ильича Второго, только орденов, бровей и лет поменьше. Рядом с ним красовался светофор с зажженным, почему-то, желтым цветом. А снизу шла надпись: «Водитель, помни! Светофор сохраняет жизнь пешехода!». Раньше этого плаката здесь не висело, точно помню. Видимо, завалялся где-то на складах с ностальгических времен. А Макарец нашел его, притаранил сюда и привинтил к стене. Точно, Макарец. На такое больше ни у кого ума не хватит.
— Да, тонкая вещь, — согласился я.
— Не то слово, — Генаха обвел плакат жестом знатока жанра, объясняющего тупорылой публике скрытую суть представленной работы. — Если исходить из обратного, получится: «Пешеход, помни! Светофор сокращает жизнь водителя!».
Я присмотрелся к нему повнимательнее. Понятно, что семь классов образования. Понятно, что папа — дальнобойщик, а все детство в кабине КамАЗа прошло. Но такого даже я не ожидал. Все-таки, он был Кавалерист, а не шотландец и уж тем более не философ-казуист. С какой радости его потянуло в дебри словоблудия? Я мог найти этому только одно объяснение — он, как и я, был с ночной, а значит, подобно мне, слегка повредился мозгом. Что ж, нашего полку прибыло. А эта новость завсегда приятна. Что я и отметил, похвалив его:
— Потрясающая логика. Конская до мозга костей. Нет, Генаха, ты не Кавалерист. Ты — то, что ниже.
Он повернулся ко мне. Глаза — красные-красные, как у бульдозера. Весь на нерве, поскольку невыспавшийся. После ночной частенько так бывает.
— Слышь, Мишок. А тебе никто не говорил, что ты через свой язык по голове когда-нибудь получишь?
— То есть, исходя из обратного, из-за своей головы я могу стукнуть кого-нибудь языком? Ты, Генаха, какой-то кубический футурист, в самом деле. Я такой оборот даже представить себе не могу. Ты картины рисовать не пробовал? С твоей больной фантазией нехилые деньги зашибать можно.
— Балабол, — Кавалерист вынул сигарету, нервическим жестом вставил ее в рот и закурил. И тут к нам с тылу подкрался Макарец.
— Да вы никак курить в боксах вздумали? — взвизгнул он под самое Генахино ухо. От неожиданности тот испугался и уронил с губы бычок куда-то в недра распахнутой на груди куртки. После чего принялся извиваться, хватая себя за разные части тела — пытался перехватить окурок, пока тот не закатился, например, в трусы. Я с интересом наблюдал за этим фантастически прекрасным зрелищем. Нет, я не против спорта в виде гимнастики (правда, по телевизору и под пиво), но Кавалерист вытворял такое, что заставило бы плакать от зависти саму Лену Шушунову. Я почувствовал, что уважаю его. А когда бычок таки был извлечен откуда-то из района пуповины, уважение едва не переросло в поклонение. Чуть-чуть не хватило.
А Генаха, держа окурок совсем не той стороной, какой его держат все нормальные курильщики, повернулся к Макарецу и сообщил все, что думает о произошедшем, осыпав завгара отнюдь не розовыми лепестками:
— Слышь, ты! Гусь репчатый! Ты сделай так, чтобы я тебя искал и хрен когда нашел! У меня нервы не железные. Я тебя сейчас раком нагну и налысо побрею!
Макарец перед таким натиском отшатнулся, а я мило улыбнулся и перевел слова Кавалериста в более удобоваримую форму:
— Геннадий Алексеевич имеют в виду, что ваше присутствие их расстраивает. И, если вы не превратите присутствие в отсутствие, то в вашем облике произойдут определенные перемены. Зная Геннадия Алексеевича, смею утверждать, что перемены будут значительные и вряд ли облагородят ваш облик. Геннадий Алексеевич также выражают желание, чтобы в ближайшие несколько лет вы держались от него за пределами визуального контакта. Иначе они могут совершить неадекватный поступок, за который потом им будет стыдно. И вообще, слушай на сюда, Макарец. Ты уже всех достал своими приколами. Ты сегодня даже Рамса достать умудрился. В этих боксах не курит только ленивый или совсем некурящий. Понимаю, что у тебя сегодня было трудное утро, жена не дала… Или у тебя муж? Неважно. Короче, делаю вывод — ты трахаешь мозги тем, кому тебе в данный момент хочется их потрахать. Это не есть хорошо. За это тебя, Макарец, и не любят. Если ты такой принципиальный — без вопросов. Трахай людям головы, когда они это заслужили. Только — если заслужили, и не выборочно, а подряд. А если ты просто хочешь темную, то так прямо и скажи — мужики, я хочу темную. Тебе ее в течение получаса сочинят, зуб даю. И попинать тебя весь таксопарк соберется. Я даже могу сказать, куда тебя пинать будут. Хочешь?
