Все та же знакомая дверь, полосатый половик… Сколько раз во снах он приходил сюда, но что-то всегда мешало позвонить и войти. Зато теперь это не сон. Влас нажимает кнопку звонка, слышит торопливые шаги. Вот кто-то разглядывает его в глазок.
— Мам! Открой! Это я вернулся! — срывается голос, дрожит подбородок.
На очертенных холодах выдержал и выжил, выстоял без слез и жалоб, а тут колени дрожат, подкашиваются ноги. С чего бы так? Пытается сдержать себя, заслышав, как изнутри ключом торопливо открывают двери.
— Вернулся! — онемел Влас, увидев изменившуюся до неузнаваемости мать.
Седая, совсем старая, она смотрела на сына, вытирая слезы, катившиеся по щекам.
— А где отец? — спросил, оглядевшись.
— Умер он. Два года назад. Не выдержало сердце… Да оно и неудивительно. Сама едва выкарабкалась из больницы, а зачем выжила и не знаю. Уж лучше было б заодно…
— Прости ты меня, мам! — шагнул к ней.
Хотел обнять, но она отстранила его руки. Строго посмотрела в лицо:
— Совсем стариком стал. Вон как весь сморщился, износился, а ведь жил что сыр в масле. Все испортил и испоганил. Ничего уж не вернуть.
— Мам, я все исправлю.
— Да где уж тебе? — Отошла на кухню, не поверив в услышанное.
Влас понял, мать не простила ему ничего. Встретила холодно, без радости и надежды. Ему показалось, что она и не ждала его.
— Расскажи, как ты живешь? — спросил мать.
— Да что интересного? Со школы я ушла еще до суда, потом болезнь, инвалидность. Получаю пенсию. Копеечную. Видно, за то, что не сумела вырастить тебя человеком. Слишком баловала, передоверила самому себе. Вот и получила. Коли своего упустила, чужие тем более своих не доверят. Сейчас я получаю меньше уборщицы и не знаю, как жить станем.
— Не пропадем. Я на работу устроюсь.
— Да куда возьмут тебя? Ведь ничего не умеешь, а тюремное образование не для воли. — Поставила жидкий чай, достала пару сосисок. — Ешь вот, что имею. Другого ничего нет.
Влас к вечеру вспомнил о письме, какое его просили передать. Да и поднадоели ему упреки матери, жалобы на жизнь, откровенное пренебрежение к нему. Когда он, отыскав письмо, собрался выйти, мать, строго оглядев, сказала:
— Смотри помни, откуда вернулся. Не опозорься еще раз…
— Мам, остановись! Поимей жалость, вконец запилила. Пощади! Я не меньше тебя пережил и давно выскочил из пацанов! — поторопился закрыть за собой двери.
Письмо он передал лично в руки пышнотелому улыбчивому мужику, какой тут же позвал Власа в дом и, накрыв на стол, угощал как давнего знакомого, расспрашивал о кентах, о зоне. Потом спросил словно невзначай:
— Ты устроился где-нибудь?
— Собираюсь завтра что-нибудь найти.
— А куда лыжи востришь? Имеешь на примете клевое дельце?
— Откуда? Мне не до выбора! Пойду, где возьмут. Лишь бы башляли!
— Ох и тяжко тебе будет. Нынче у фраеров полный облом. За работу не платят. Да и где теперь клевое место сыщешь? Вышибалой в бардаке иль в личной охране у какого-нибудь козла? Так и там не обломится. Не уважают судимых, недавних зэков. Не берут таких. Даже на самую поганую работу не примут. Желающих полно стало. Врубился?
— Да я без претензий, — не поверил Влас.
— Теперь всем не до выбора. Недавние интеллигенты в лоточники да в челноки смылись. Там сытнее, а тебе и вовсе не обломится ни хрена. Давай к нам. Так и быть, возьмем в угонщики, если не разучился с колесами кентоваться, — улыбнулся весело.
Сашка, так представился новый знакомый, не торопил Власа с решением, не говорил о своих условиях. Сделав предложение, ни на чем не настаивал. Добавил лишь между прочим, что нынче с ним «пашут» не только бывшие зэки, но даже менты и гаишники. Никто не в обиде, «хавать все хотят», вот и крутятся кто как может. На зарплату не только прожить, сдохнуть страшно, хоронить не на что будет.
— Я еще подумаю, — глухо отозвался Влас, ничего не пообещав.
Ушел он от Саньки, когда на улице совсем стемнело. Брел знакомыми проулками, опустив голову, думал о своем. Если верно то, что узнал, как жить дальше?
Влас уже сворачивал к дому, когда услышал за спиной быстрые шаги и отскочил в сторону. Ох и вовремя! Кирпич раскололся у самых ног. Не отскочи, получил бы по голове, а вот встать после того сумел бы или нет — это вопрос.
Влас рванулся за убегавшим пацаном. Нагнал его в сквере. Вмазал по подбородку — тот в кусты улетел с воем. Влас хотел добавить, но перед ним внезапно выросли двое.
— Чего прикипаешься к пацану? — подошли вплотную.
— Он на меня с кирпичом наехал.
— Как же ты на мослах стоишь? — ухмыльнулся коренастый, коротко постриженный парень и стал оттеснять Власа в темноту кустов.
Тот все понял: надо защищаться от сообщников. Влас дрался свирепо. Ему вдруг стало обидно, что такая долгожданная воля оказалась хуже зоны. Здесь могли убить ни за что, и это его — недавнего зэка. Особенно взбесил его нож в руках одного из парней. Его Влас не пощадил, вломил так, как тот получил бы в зоне. Второй, увидев расправу, вскоре сам исчез.
Влас пришел домой весь в пыли, потрепанный, рассказал матери, но та не поверила:
— Нападают на богатых, а с тебя что взять? Наверное, за старое взялся или с бывшими дружками встретился?
— Я правду сказал, — ответил устало.
На другой день Влас пошел искать работу, но ему все казалось, что за каждым его шагом кто-то следит. Оглядывался, но за спиной никого не было. «Чертовщина какая-то, своей тени стал бояться», — злился Влас и заставлял себя забыть вчерашнее. Он обошел несколько заводов, но ему везде говорили о сокращениях, отсутствии заказов, сетовали на предстоящее неминуемое банкротство и… отказывали.
Только в двух местах спросили, кто он такой. В остальных даже не поинтересовались.
— Своим уже жрать нечего. Сворачиваем производство. Куда там чужих брать, наших поддержать бы хоть как-то.
«А я чужой… Всюду. И дома… Даже в зоне такого не слышал, не получал в зубы ни за что. Там умели делиться всем, а здесь озверели вконец. Как жить дальше?» — обхватил руками голову и сел на первую попавшуюся скамью.
Домой идти не хотелось. Что скажет матери? Чем успокоить? Она еще вчера сетовала: мол, теперь до пенсии не дожить, а о лекарствах совсем забыть придется, квартплата за двоих увеличилась. Вот только пенсии не повышают. Как дальше быть? Хоть живьем к мужу под бок беги, только там ничего не нужно.
Влас пытался пресечь стенания и жалобы, но бесполезно. Мать не знала иной темы. Ее ничто другое не интересовало.
«Куда ж податься?» — мучительно думал он.
И вдруг услышал:
— Вот и встретились! Что? Не узнал? — присел на скамейку парень с синюшным подбитым глазом и распухшим лицом.
Влас напрягся, огляделся по сторонам. Мимо шли люди, не обращавшие на них никакого внимания.
— Да ты не дергайся! Не хочу наезжать, хотя нас тут много. Стоит только захотеть, разнесем в клочья. Но зачем без понту? К тому ж, видать, ты из своих: лягавым не высветил. Значит, договоримся, — подвинулся ближе. — Ты кто? Тот самый Влас, который тряхнул банк вместе с кодлой?
— Тебе-то что с того? — оглядел парня.
Тот заговорил тише:
— Слышал я, ты в зоне отбывал, теперь на волю вышел.
Со своими корефанами дышать станешь иль сам по себе фартовать будешь?
— С ними пока не виделся. Как стану канать, еще не определился. Но никак не врублюсь, тебе что за дело до меня?
— Я не сам по себе к тебе подвалил. Шевели мозгами. Разговор имею. Если фартовать станешь, секи, ты в городе не один. Всякий дом своих хозяев знает, все на пределы поделено. Сунешься — накроем. Разборки не миновать. Либо с нами, либо лежи на дне тихо. Дошло? С тобой, когда надумаешь, можем потрехать.
— Оглядеться надо. Я из-под запретки только вышел. По новой влипать туда не хочу. — Власу вспомнилась зона.
— Короче, покуда не дергаешься — дыши, а сунешься в наши пределы — не взыщи. На сход загремишь. Забьют тебе стрелку, включат счетчик. Не отбашляешь — снимут кентель. Так мне велено передать, я тоже не сам по себе и не с жиру…
Влас задумался, хотел ответить парню, что не до приключений ему, но когда оглянулся, на скамье было пусто.
Целых две недели потерял он в поисках работы. Куда пи обращался, нигде не брали. «Не нужен», «ничего не можем предложить», «к сожалению, мы разорились», — слышал повсюду.
«Черт, что за жизнь? Город словно подыхать собрался. Живому человеку средь людей места нет», — шел домой обозленный. Только хотел перейти улицу, рядом машина затормозила резко, его окликнули:
— Влас! Хиляй сюда шустрей!
Это был Сашка, тот самый, кому он передал письмо из зоны.
— Садись! Подброшу! — заулыбался широко и поинтересовался: — Ну, как канаешь на воле?
— Хреново! Везде непруха, словно черт на хвосте зацепился. Никак определиться не могу. Измотался и устал от невезухи.
