тоже
быстро закруглился, после того как услышал, что кто-то из зала крикнул:
— Хорош! А премии сколько дадут?
Тут по плану должно было выступать районное начальство, но секретарша напутала и вызвала Потапова. Когда он с интонацией пишущей машинки
прочитал последнее слово с ходившей в его руках ходуном бумажки, директор
и зам облегченно перевели дух и захлопали громче всех. Зал поддержал. Свой
ведь! Да и трудно вот так выступать. Понимали. Не каждый сможет!
Логически продолжая ошибку, позвали на сцену Смирнову. На ее речи
Синельников собирался уже отдохнуть, или, как говорят на БАМе, расслабить ре-зинку на трусах. Раскинулся на стуле. Давай, мол, Мария! Мечи нам всю правду.
Мария Сергеевна не заставила себя долго ждать и взлетела на сцену в
распахнутой шубке, надетой на нарядное платье цвета ягод калины. Точно на середине она остановилась и откинула воротник назад, открывая алые плечики. Это
сделало ее похожей на раскрывающуюся в вазе розу. Затем она медленно обвела
зал глазами, облизала мгновенно пересохшие от волнения губы и, шумно набрав
воздух в легкие, хрипло крикнула «так, так, так!» прямо в сигаретный туман. Повернув голову в сторону президиума, Мария Сергеевна с благодарностью посмотрела
20
на зама. Брови у того от удивления поползли вверх, но он сдержанно и одобрительно кивнул на всякий случай. Зал заинтересовался происходящим, заулыбался
и захлопал. Он первым понял, что эта докладчица не чета предыдущим.
Глубоко вздохнув и выдохнув еще раз, она вдруг наморщила лоб и
быстро начала шевелить губами, как бы стараясь что-то вспомнить, затем лихорадочно зашарила по карманам шубы… скорее просто не замечая, чем не
обращая внимания на нарастающий смех. Выудив из одежды что-то похожее
на квитанцию, она явно обрадовалась и попыталась ее прочитать, прищуривая
глаза и двигая листок то ближе, то дальше от глаз.
— По-лу… Не вижу ни…, — начала она незатейливо про себя.
Как бы не так, про себя! Зал услышал, оживился и захлопал еще громче с криками:
— Машка! Не робей!
Она и не собиралась, а только повернулась к Синельникову и на весь
зал шепотом спросила доверительно:
— Слышь, Григорич! Не та бумажка-то! У тебя еще одной нет?
Теперь уже любому было понятно, что докладчица приняла для куражу, да видно, не рассчитала.
— Мария, а ты в… поищи, — выкрикнул кто-то из зала, и он утонул в
хохоте. Народ разогревался!
Лица у президиума застыли, как на старомодной черно-белой семейной фотографии. Особой белизной выделялись два из них.
Но первый акт еще даже не начинался. Так, разминочка, не более.
Представительница народа, услышав последнюю реплику, отверну-лась от агонизирующего президиума, прищурилась и медленно стала приближаться к краю сцены.
— Вы че, — начала она тихо, постепенно набирая обороты и громкость с
каждым словом. — Приперлись! Сидят тут… Козлы и лизы! Рожи пьяные! Твой
сынок — кретин, Винокуров, не ржи. И ты, и жена твоя! Че-то вас не позвали в-в-выступать, — ехидно и с вызовом прокричала она в зал, взгромождая ладони по
обе стороны бедер. — А не хотите слушать, я уйду, — заявила Мария и притворилась, что направляется к ступенькам.
Отпускать такую артистку со сцены народ не желал и дружно зашумел, возражая.
— Ладно. Тогда я коротенько и своими словами, — объявила докладчица
более миролюбиво.
От этого заявления Синельников поперхнулся, оттянул галстук вниз и
расстегнул непослушными пальцами верхнюю пуговицу рубашки. Он уже представлял огромный гвоздь, забиваемый в крышку гроба его карьеры. Даже точно
знал, кто будет молотком.
21
Ораторша тем временем, приободренная вниманием зала, продолжила:
— 15 лет. И ни… для себя не построили, б…! Ни…! — последнюю фразу
она произнесла трагически, по слогам, кивая на каждом головой.
— Вот так, — добавила Мария, заканчивая свою непродолжительную
речь, потонувшую в аплодисментах.
— Теть Маш! А у тебя без бумажки лучше получается, — похвалил ее из
зала детский голосок, когда все успокоились.
— А то, — ответила девушка, перекрывая хохот, и бросила короткий
взгляд на застывший президиум.
Внезапно озорные искорки появились в ее глазах, и она, крикнув распевно:
— Но мы-то есть! Значит, все еще б — у–у — у–дет! — дивно раскинула руки
и пошла лебедушкой прямо к главному начальнику.
Было в этом что-то захватывающе жуткое. Как если бы вы случайно
оказались свидетелем отчаяния человека, стоящего на краю высокого моста и
готового прыгнуть вниз. Но народ сердцем понял. Сейчас он жил и чувствовал, как единый организм, и Маша была его частью, его кровиночкой. Захлопали, да
как!!! Девушка подплыла к президиуму и церемонно, по-русски поклонившись до
пола, протянула свою розовую ладошку надутому начальнику. И тут случилось
неожиданное. Толстяк резко и брезгливо оттолкнул ее руку и заголосил:
— Не трогайте меня… вы!
Зал, как один, включая Винокурова и его рыжую жену, вскочил в него-довании на ноги, готовый защитить, прийти на помощь. Раскрасневшаяся, посе-рьезневшая Мария повернулась к людям, успокаивая порыв жестом поднятой
раскрытой ладони. Распрямив гордо плечи, как к исполнению государственного
гимна для победителей на Олимпийских играх, она вдруг звонким, красивым
голосом затянула «Коробейников». Народ уже давно распирало изнутри, и он
в тот же миг присоединился единым аккордом. И… полезли местные Иваны да
Марьи на сцену, пританцовывая и припевая. Начальство тем временем тихонечко вывели с заднего хода.
Народное гулянье в чем-то сродни бунту. Пока не отгорит, лучше не
трогать. Само пройдет, как простуда. Но береженого все же Бог бережет!
Рано утром делегация, сократив свой официальный визит, уезжала.
Толстый, садясь со своим помощником в машину, качал головой, раздраженно
повторяя — Ужас! Ну что за люди здесь живут! Что за люди!
Когда машина отъехала, Синельников в сердцах рубанул рукой морозный воздух и крикнул вслед:
— Что за люди? Да разве вам когда-нибудь понять! Люди как люди!
Наши, русские… Твою мать!
22
крАжА
У Марии Сергеевны украли лук. Из огорода. Факт может показаться не-значительным городскому жителю, но для сельского! Чтоб понятней было — это
как если бы у вас увели старую, но на ходу машину, прямо из-под окон, только что
помытую, с запаской и ключами. Обидно? А-а-а! То-то же! Ну, так вот! Люди узнали
о краже рано утром, потому что голос у Марии Сергеевны — обычный, деревенский.
Это значит, что когда она кричит вслед своему мужу, уходящему на работу, скажем: «Степа! Да у тебя вся жопа в опилках!» — то слышит все село. Ну, а сейчас.
Мария Сергеевна сидела на лавке около дома и качалась взад-вперед
со скрещенными на груди руками, как неутешная вдова. Пронзительное «украли» уже отзвучало в ушах сограждан, и теперь ее голос гудел в субнизком
