Теперь Лев Карлович на «конспиративной квартире» и не появлялся. Без всяких инсценировок и ухищрений вечером сразу ехал к Анюте, предварительно позвонив жене: у меня запарка, буду к полуночи, ужинай одна…
Порой совершал глупости, никогда ранее ему не свойственные: средь бела дня, не прячась, ездил с Анютой по дорогим магазинам, кормил обедами в фешенебельных ресторанах — в рабочее время, между прочим, открыто и нагло! Анюта на людях (и не только на людях) вела себя нарочито вульгарно: громко болтала с напускным хохлятским «шоканьем», прилюдно целовала своего спутника и висла на нем.
Спутник все понимал, молча терпел и только улыбался: это не более чем защитная реакция на враждебный окружающий мир, система обороны хрупкой нежной души…
Просто терзало душу какое-то странное щемящее желание: показать всему миру, какое у него есть сокровище, как он счастлив, обладая этим чудом… Вспоминал с усмешкой свинорылого купчика на вечеринке у жены, с его «гарнитуром» из близняшек, и только головой качал. Понятно теперь, почему такие люди, вроде бы благоразумные, солидные, позволяют себе поступать таким образом. Однако, чтобы понять это, нужно самому испытать в полной мере, что это такое — не просто похоть и вожделение, а всепоглощающая поздняя любовь к прелестному юному созданию!
— Ну что ж — так оно в жизни и устроено… Седина в бороду — бес в ребро, — философски бормотал Лев Карлович, поглаживая вечерком бархатную попку своего сокровища. И, блаженно жмурясь, добавлял: — Стыдно-то как, господи… Но как приятно, черт подери…
* * *
В середине июня позвонила Люба:
— Приезжай вечерком, разговор есть…
Лев Карлович не стал уточнять, насчет чего разговор. Люба в курсе всего, знает, что теперь ее кумир к бледненьким коленкам равнодушен, весь целиком — в своей новой страсти. То есть разговор будет сугубо деловой, можно даже не опасаться, что притащит опять какое-нибудь юное создание, нуждающееся в ста баксах на пропитание.
Приехал в восемь вечера, сидел как на иголках, все посматривал на часы: хотел побыстрее разобраться с проблемами и мчаться к своему солнышку.
Люба, как обычно, была слегка «под градусом», но взволнована сверх меры — даже больше, чем в мае, когда привела Анюту.
— Что такое, Люба? Проблемы?
— Смотри, — Люба положила на стол видеокамеру с ЖК-дисплеем и включила воспроизведение.
Вообще-то в зале стоял прекрасный домашний кинотеатр — можно было бы с комфортом просмотреть запись там… Но Лев Карлович об этом даже и подумать не успел: настолько поразило его то, что он увидел на крохотном экране видеокамеры.
Ну что вам сказать… Это была любительская съемка в одном, статичном ракурсе, сверху вниз. Небольшой такой ролик про Льва Карловича и Анюту — в их первый вечер. Но со всеми подробностями, в число коих входила и окровавленная простыня…
— Лю…ххы… — У Льва Карловича от возмущения даже дыхание перехватило. — Эт-то что?!!!
— Тихо, тихо, родной мой! — Люба сбегала на кухню, притащила стакан воды. — Да ты не волнуйся так, ты чего? Это моя личная камера, для себя записывала…
Лев Карлович, стуча зубами по стеклу, выпил воду, помотал головой, ткнув пальцем в камеру, убитым голосом спросил:
— И много у тебя такого добра?
— Много… — Люба невинно разулыбалась. — Все, что есть, — все мое.
— Все подряд снимала?
— Ну, как тебе… Ну да, в общем…
— Где камера была?
— А вот… — Люба привскочила, колыхнув дородным телом, влезла на пуфик, потянулась к круглому деревянному панно с Деметрой (Лев Карлович с Кипра привез). — Вот тут у меня дырочка…
— В голове у тебя дырочка!!! — злобно крикнул Лев Карлович. — Это ж надо такое придумать… Сама додумалась иль надоумил кто?
— Ну что ты, Левушка? — Люба слезла с пуфика и притащила из коридора черный пластиковый пакет. — Это же так — чисто для меня. Никто никогда — ни в жизнь! Да я и не хотела показывать… Просто подумала — так, подстраховаться…
— Под… Что ты сказала?! Подстраховаться?!
— Ой, ну… — Люба тяжело вздохнула, достала из пакета кожаную папку и положила ее на стол. — На, смотри. Все равно скоро все узнаешь…
И этак воровато посмотрела на часы.
— Что я узнаю? — Лев Карлович, наливаясь ужасным предчувствием чего-то гадкого и неотвратимого, медленно раскрыл папку…
В этот момент зазвонил его мобильный, доселе мирно дремавший в кармане пиджака. Номер этот знали только три человека: жена, Николай, начальник СБ, и личный секретарь Виталик. И пользоваться им этим номером было предписано только в самом крайнем случае, например, когда решался вопрос жизни и смерти или личной свободы.
— Понимаешь, я ведь ничего такого не прошу, — забормотала Люба, глядя в пол и нервно теребя носовой платок — тот факт, что Сенковский смотрит бумаги и одновременно говорит по телефону, ее не волновал — она просто не обращала на это внимания. — Просто я тебя знаю…
— Слушаю, — Лев Карлович в правой руке держал телефон, а левой стал перебирать бумаги, лежавшие в папке, и машинально просматривать заголовки.
— Извините за беспокойство… — звонил Николай, голос его был переполнен непривычным смущением и чувством глубокой личной виноватости. — Понимаете, мне поздно доложили…
— Я слушаю, слушаю, — в папке были сплошь копии, заверенные нотариусом: копия свидетельства о рождении, экспертизы ДНК, экспертного заключения об установлении факта отцовства, выписка о восьмилетнем образовании и какой-то заклеенный плотный конверт…
— Минут сорок назад курьер передал Наталье Марковне пакет…
— …Ты у нас еще в самом соку… Еще лет двадцать будешь орлом… — продолжала бормотать Люба. — Страсть проходит — это сейчас ты по уши влюблен…
— Погоди, Люба! — Лев Карлович досадливо поморщился, прижал телефон плечом и принялся вскрывать конверт. — И что?
— Она у себя в офисе была, на Кутузовском… Просмотрела — там какие-то документы были… Потом вызвала водителя и помчалась куда-то…
— «Куда-то»?!
— Ну… У нее же водила — Юра Логинов. Мастер… В общем, оторвались. Мои их потеряли.
— Угу… — Лев Карлович открыл наконец конверт и вытащил стопку фотографий.
— Лев Карлович, вы сейчас в Филях?
— Угу…
— Я еду к вам.
— Зачем?
— Я подозреваю, что они сейчас тоже едут к вам.
— Что?!!
— Постараюсь перехватить ее и отвлечь. Но вы там сами посмотрите — не знаю, успею ли…
Фотографии были следующего содержания: молодая Люба с грудным ребенком на руках, Люба постарше, держит за руку голенастую девчонку в школьной форме, еще несколько фото в том же духе…
— … А скоро ведь привыкнешь… Ко мне привык и к ней тоже привыкнешь… найдешь себе другую забаву… Поэтому прошу: удочери ее официально…
…На последней в стопке фотографии была Анюта. Теперь, когда все снимки лежали рядом, отчетливо прослеживалось фамильное сходство между голенастой девчонкой, Анютой и… Любой.
Лев Карлович вздрогнул и замер. Непослушной рукой развернул веером бумаги, в копии свидетельства о рождении прочел: «Кравченко Анна Львовна, родилась 12 января 1989 года в станице Немчиновская Краснодарского края…»
«Кравченко Анна Львовна» — это страшное сочетание фигурировало и в экспертизе ДНК, и в установлении факта отцовства, и в школьной выписке…
…и на обороте фотографии Анюты.
— Люба…
— Да, родной мой?
— Это что же… Ты тогда — к бабке вроде, а сама…
— Ну ты же мне сказал: будет ребенок — знать тебя не желаю! Ну и как мне было…
— Так это что же получается… — голос Льва Карловича был хриплым и слабым, как у смертельно раненого. — Получается… Анюта — моя дочь?!!
— Ой, родненький… Ну… Ну а как ты хотел? Как я могла по-другому заставить тебя официально удочерить ее?! Ведь родная кровинушка, а как сирота мыкалась бы! Все досталось бы твоим оболтусам…
— Лю…ба!!! — Лев Карлович, схватившись за сердце, сложился пополам и медленно сполз с кресла на пол.
— Ну что там, пора, нет? — раздался из-за двери голос Анюты.
— Она здесь?!!
— Ой, родненький, да что ж это с тобой…
— Она все время была здесь… — лицо Льва Карловича побагровело до черноты, на губах появилась пена. Грудь сдавило стальными тисками, в горле как будто образовался комок — ни вздохнуть, ни выдохнуть. — Лю-ууу..
— Ой, да что ж это… — Люба растерянно топталась рядом: кумир всегда отличался железным здоровьем, на «явке» даже аптечки не было. — Воды, корвалолу?! Может, «Скорую»?!
— Я-аааа…
— Что, родненький?!
— Яду, сука! — едва слышно прошептал Лев Карлович, закатывая глаза. — Убей меня, дура… У… Погоди… Жена… Жена что — сюда едет?! Это ты — курьера?!
— Ну, понимаешь…
— Боже мой… Боже мой… Значит, она все знает…
