Громко щелкнули открываемые замки. Борисыч осторожно поднял крышку. Половину объема чемодана занимал деревянный ящик, похожий на коробку из-под сигар, а рядом лежал незапечатанный конверт. Борисыч взял в руки конверт, достал из него сложенный вдвое лист тетрадной бумаги, развернул. Всмотрелся, отведя лист на расстояние вытянутой руки.
— Это почерк Рамона, — наконец выговорил старик, и голос его дрогнул. — Ошибки быть не может. Его руку не спутаешь. Легкие, летящие линии, точки ставил так, что иногда продавливал бумагу, обязательная черта над заглавной буквой, никаких полей. И его подпись внизу… Надо перевести. Таня, Люба?
Любовь уже направлялась к Борисычу, ее место у бойницы заняла Летисия.
— Если это действительно рука самого Че, то один этот документ дорогого стоит. — Люба взяла лист аккуратно, за углы.
— Читай, а! Хоре уже ахать!
— Ты, Мишаня, не на меня смотри, на улицу, — отрезала Любовь.
— А если Че Гевара жив? — высказался Вовик, куривший на ржавой шестеренке от сломанных башенных часов. — И пишет, где его можно найти? Во круто получится! Я бы с ним выпил текилы на брудершафт.
«Тому, кто держит в руках это письмо, — начала читать Любовь Варыгина. — Я понимаю, что ты можешь оказаться кем угодно. Не обязательно, что мы с тобой дышали одним тревожным воздухом поднявшейся с колен Кубы или делили на двоих последнюю обойму под белым небом Бельгийского Конго. Ты мог обо мне даже не слышать. Тогда спроси. Спроси, если не собираешься ограничиться тем, что прочтешь это письмо.
У тебя в руках деньги и мои слова. Это мои слова, но не мои деньги. Но и не деньги кубинского народа, как тебе могли сказать. Все, что заработали своим трудом освобожденные кубинцы, осталось в распоряжении правительства Фиделя. У тебя в руках деньги хитрого, подлого диктатора Фульхенсио Батисты, которые он получал от жирных, трусливых янки, а взамен старательно плясал под их империалистическую дудку. Это деньги, которые привозили на остров жадные, ненасытные воры под маской джентльменов и богатые, циничные проститутки под маской леди. И оставляли в кубинских банках, полагая, что этот остров куплен ими, что он навечно в их пухлых, не знавших труда руках. Но они просчитались. Они не успели перепрятать наворованное.
По близорукости своей ли, сознательно ли, но Фидель идет неверной дорогой. Его путь лежит в пропасть, откуда нет возврата. Разве мы с ним мечтали о многочасовом краснобайстве с трибуны? Разве мы мечтали о парадах в нашу честь? Разве мы мечтали о наших портретах во всю стену?
Он тоже превращается в диктатора. Он окружает себя подхалимами и ворами. Он плодит бюрократов со скоростью бездушного конвейера. Все, что ему нужно, все, о чем он думает, — это удержаться на вершине власти.
Я взял деньги Батисты не себе. Все, что нужно мне, — это карабин, приют в крестьянской хижине и двенадцать единомышленников. И я могу взорвать любую страну. Если, конечно, она пожелает быть взорванной.
Боливия станет моей последней попыткой. И деньги эти станут опорой нового, молодого, истинно свободного государства. Если ты читаешь это письмо, значит, попытка провалилась. Раз она провалилась, значит, я ошибался.
Я могу ошибаться лишь в одном: строй менять бессмысленно. Значит, причина не в строе, а в человеке. Значит, надо менять человека.
Человек по природе своей порочен. Дай ему много денег — и он начинает презирать неимущих, он перестает трудиться. Дай ему власть — и он становится диктатором. Дай ему полную свободу — и он тут же превращает ее в безнаказанность.
Но человек добр по природе своей. Бедняки отдавали мне последнее. Люди бескорыстно помогали больным, помогали несчастным. Общая беда заставляет забыть людей все их мелкие ссоры, все их никчемные претензии друг к другу.
Человек талантлив. Человек невообразимо талантлив. Сколько нераскрытых возможностей! Сколько погубленных способностей, сколько невостребованных гениев! В любой никарагуанской или чилийской деревушке вы найдете моцартов, эйнштейнов, эдисонов. Но им никогда не стать моцартами, эйнштейнами и эдисонами, потому что они бедны, они безграмотны и вынуждены работать за жалкие гроши. А они бедны, потому что другие сказочно богаты. А другие сказочно богаты, потому что алчность заставляет их грабить и грабить, брать даже тогда, когда награбленное не помещается в закрома, когда известно, что тебе столько не истратить за всю оставшуюся жизнь. Что заставляет их поступать так глупо и бесчестно? Нечто, кроющееся в самой природе человека.
Значит, надо что-то делать с природой человека.
Я пройду свой путь до конца, даже если ошибаюсь. Потому что другого пути у меня нет. А ты можешь попробовать.
У тебя сейчас есть деньги, большие деньги. Я скажу тебе, что бы я сделал с ними, будь у меня вторая попытка и иная стезя. Я основал бы фонд, я поощрял бы любые исследования и изыскания, направленные на исследование человека, на улучшение человеческой природы.
Я верю, что науке по силам справиться с этой задачей. С которой не справился мой карабин. Надо только работать. А ученому нужна техника, ему нужно есть, ему нужно содержать семью. Фонд поможет ему. Пусть ученый работает.
На земном шаре не осталось белых пятен, зато их хватает в человеке. Мозг человека — словно Земля доколумбовой эпохи. Не открыты континенты, каждый второй остров — необитаем. Сейчас держатели денег предпочитают продавать и перепродавать и не пытаются изменить человека, превратить его в сильную, творческую, задавившую в себе пороки личность. Это понятно. Их устраивает человек покорный, человек-червь. Ты хочешь оставаться червем, читающий эти строки? Если да, то проешь, пропей, прогуляй эти деньги, проиграй их в казино. Купи себе виллу, яхту, женщину, еще одну виллу, вторую яхту и целый гарем. А на смертном одре подумай, кто тебя вспомнит через десять лет.
Dixi.
Э. Г., 21 сентября 1965, Богота».
— Это похоже на завещание, — наконец нарушил молчание Алексей.
— Это и есть завещание, — негромко сказал Борисыч, зябко засовывая руки в карманы брюк. — Завещание Че Гевары. Последняя воля неистового Рамона.
Любовь отдала бумагу Летисии, коротко объяснив ей, чье это письмо.
— Ну, теперь открывай шкатулку, отец, — хриплым голосом напомнил Михаил.
В деревянном ящике лежали бумаги разных цветов и размеров. Печати, подписи, водяные знаки. Так выглядели большие деньги.
— Неужели здесь все восемь миллиардов? — спросила неизвестно кого Татьяна.
— Конечно, нет, — уверенно откликнулся Вовик. — А проценты? Забыли, пиплы?
— Ты ж у нас ученый, — взглянув на него, задумчиво проговорил Михаил. — Про таких, как ты, писал товарищ. На таких, как ты, хотел бабки истратить.
— А я его зауважал, — сказал Вовик, прикуривая. — Мощный был мужик. Энергетикой бьет через годы.
— Теперь понятно, почему командиры «лесных братьев» никому не рассказывали, кто конкретно из нас им нужен, — догадался Алексей. — Счета-то на предъявителя, кто первый их захватит, тот и хозяин восьми миллиардов.
— Восьми с половиной, — поправил Миша.
Со стороны могло показаться, что реплики произносят актеры на сотом спектакле в пустующем зале — столь бесцветны, тусклы и бездушны были их слова. Но это только со стороны…
— Это последняя воля покойного, — с нажимом повторил Борисыч. — Вы понимаете? Люба?
Варыгина сообразила, что хочет услышать от нее старик.
— Отдай государству, и деньги растворятся, — с неохотой, но признала она. — Никакого фонда. Но просто хапнуть, просто поделить… миллиард тебе, миллиард тебе… Этого я тоже не позволю. Либо воля покойного, либо отдаем государству.
— Что значит — «не позволю»?! — тут же вздыбился Михаил. — Мы честно заработали, чуть под пули не попали…
На последнем слове бизнесмен резко затормозил, вспомнив, что пули еще далеко не отсвистели.
Что-то сказала Летисия.
— Твоя ненаглядная, Леша, — перевела Таня, — говорит, что нельзя присваивать деньги, про которые написал великий Че. Нарушить волю покойного — великий грех, Бог покарает… — Она помолчала, несмело сказала: — Ребята, если хотите знать мое мнение…
В кармане Леши опять засвиристела рация. Он молча вынул металлическую коробочку, выдвинул антенну, протянул Татьяне. Та произнесла в микрофон несколько слов по-испански, выслушала ответ… и вдруг резко отдернула приемопередатчик от уха, как будто рация едва не укусила ее. Широко распахнутыми глазами посмотрела на Алексея. Прошептала:
— Леша… Это Падре нам звонит… Сам… Дон Эскобара…
— Кто? — ахнул Миша. — Тот самый?!
— Переговоры будет предлагать, — хищно оскалилась Люба.
— Дай сюда. — Алексей бесцеремонно забрал у переводчицы рацию, сказал всем: — Цыц. — После чего по-русски обратился к предводителю Медельинского Картеля: — Алло, Эскобара? Пошел ты в жопу, Эскобара, не до тебя сейчас.
