Я понял, что они не хотят уходить. Потому что они могли уйти из ратуши, но они остались в ней. Погибли все командиры наших воинов. Уцелевшие, разрозненные бойцы не смогли бы перекрыть все отходы с площади. Тем более что горели, чадя, машины возле ратуши, дым набегал и со стороны городского пожара — все условия для прорыва. Одни бандиты прикрывали бы отход из оружия, которым они были увешаны с ног до головы, другие уходили бы перебежками. Но бандиты предпочли остаться внутри. И скоро ты поймешь, Эустакио, почему они никуда не спешили.
Что? Да-да, я понимаю, о чем тебе не терпится поскорее узнать. Сможешь ли ты, как и прежде, получать знаменитые „булочки от Геринельдо“, которые я пересылаю тебе с вашим шофером, милой, доброй, порядочной девушкой по имени Летисия? Не волнуйся, друг Эустакио. Моя пекарня не пострадала, и через несколько дней знаменитые „булочки от Геринельдо“ снова будут радовать наших добрых горожан. Но до булочек ли нам теперь, мой друг Эустакио?»
— Туда! Там наши! — догадался Денис Грубин и вытянул руку с «калашом» в ту сторону, где над заревом, над клубами густого черного дыма развевался до слез знакомый триколор.
— Я бы на их месте вывесил советский, красный, — перекинул из одного угла рта в другой потухшую «беломорину» Сергей Порохов. — Оно и заметнее, и понятнее, и державнее.
Они шли от вертолета, посаженного на футбольном поле. Шли по улицам, по которым метались обезумевшие жители, голосили растрепанные женщины, жались к матерям перепуганные дети, всполошенно били крыльями куры и петухи, ошалело носились свиньи и коровы. Они шли мимо полыхающих домов, и их обдавало нестерпимым жаром, шли мимо домов, превратившихся в груду тлеющих головешек, шли мимо домов, вспыхивающих на их глазах. На ботинках оседал пепел, лица пачкала сажа.
— Хорошо парни поработали, — одобрительно кивнул Денис Грубин.
— Чувствуется старая советская школа, учись, — выплюнул изжеванную «беломорину» Сергей Порохов. И грустно вздохнул: — Хоть бы нам кусочек работы оставили — так ведь нет, все сами, черти…
Злобные взгляды жителей Текесси прожигали их, людей европейской внешности. В спину им кричали проклятия. Какой-то коротконогий усач выбежал им наперерез с охотничьим ружьем, но Сергей дал очередь из «калаша» ему под ноги, и тот, выронив оружие, скрылся в черных клубах.
В окне одного из домов, выходящих на площадь, мелькнул силуэт человека с оружием. Сергей Прохоров от живота врезал по окну короткой очередью. С криком из проема вывалился латинос в камуфляже и упал на камни городской площади. Этот боец оказался единственным и последним, кого «морским ежам» пришлось подавлять огнем.
Они пересекли площадь, где еще не осела пыль, поднятая рухнувшим колоколом, подошли к зданию ратуши, по стенам которой ветились глубокие трещины — свежие, судя по виду.
— Эй, есть кто живой? — по-русски крикнул Денис в дверной проем, предусмотрительно не входя внутрь.
— А то как же! — по-русски же ответил откуда-то сверху мужской голос. — А ты как думал?
Спустя некоторое время из окна второго этажа раздался другой голос, на этот раз женский:
— Сто сорок три семнадцать! Ответный «Сова»!
— Пятьдесят третий бис. Ответный «Крокодил»! — тут же прокричал Денис Грубин.
— Это действительно наши, — устало произнесла Любовь Варыгина, отвернувшись от окна.
И только тогда они осторожно, по остаткам лестницы, сметенной падающими полутора тысячами килограммов меди, спустились вниз.
— Давайте в темпе, — такими словами встретил странную группу из людей разного возраста и пола «морской еж» в расстегнутом камуфляже, из-под которого выглядывал перепачканный сажей тельник. Покачал ногой изогнутый осколок меди, каких вокруг валялось в избытке. Уважительно покачал головой. — Данька в «вертушке» перехватил переговоры по радио. Сюда движется целая армада на вертолетах. Раненые есть?
— Есть, как не быть, — ответил ему мужик в футболке с надписью «Рыбфлот». — Но ничего серьезного, смогут идти сами.
— Ну так пошли! — кое-как раскурив промокшую «беломорину», поторопил Сергей Прохоров. — Чего ждем?..
…Еще через два года Раккаль ибн Халиль, жрец огня, из простого уборщика мужских туалетов первого этажа вырос до ответственного за чистоту технических помещений всего левого крыла боготского аэропорта. Он снял себе недорогую квартиру и даже смог откладывать понемногу на черный день… Однако покоя в душе его не было. Пламя сжигало его изнутри, требуя выхода, и он не знал, как, каким образом унять, умилостивить, укротить свое божество…
Озарение пришло неожиданно. Попивая «Доктор Пеппер» из банки после смены в комнате отдыха и бездумно глядя в телевизор, он вдруг понял, в чем его предназначение.
Репортаж с футбольного матча прервался экстренным выпуском: в этих Аллахом проклятых Штатах обрушились два здоровенных дома — после того как в них врезались захваченные исламскими героями пассажирские самолеты.
Это и было знамением.
Вот оно, понял ибн Халиль, скидывая ноги со стола и едва не пролив «Доктор Пеппер». Вот его великая миссия. Жечь, испепелять, предавать очистительному пламени — но не абы как, а ради великой цели. Какой? Неважно. Кого? Еще более неважно. Во имя Магомета, какую цель преследовали мученики в тех самолетах? Кого они покарали?! Однако о них говорит весь мир, весь мир трепещет перед их мужеством и силой!
Значит, он должен быть вместе со своими соотечественниками, должен встать в их ряды, сжимая в руках огненный меч. Значит, он должен вернуться на родину, в Ирак. Но не простым туристом, нет, — он докажет, что достоин нести гордое имя Воин Ислама. Он вернется на чужом, укрощенном им, раскаленном и пышущем жаром жертвенном коне, и о Раккале ибн Халиле тоже узнает весь мир, и соратники откроют ему свои объятия… Это не так уж сложно: работникам аэропорта предоставляется большая скидка на билеты в любую часть света, работников аэропорта таможенный контроль проверяет спустя рукава, поэтому пронести на борт какого-нибудь лайнера несколько килограммов тротила не составит труда… Денег разве что пока мало, но ведь торопливость есть удел глупцов, не так ли?
Несколько лет Раккаль ибн Халиль посвятил воплощению своего плана в жизнь.
Он умел ждать. Как неприметный, едва тлеющий в камине уголек ждет малейшего сквозняка, чтобы вспыхнуть вновь, скатиться на ковер — и наесться досыта.
— Живем, братва! — В который раз Мишу пробило на радость. На этот раз пробило после сообщения по бортовому радио, что самолет завершил набор высоты и можно отстегнуться, можно перемещаться и к вашим услугам то да се. В иллюминаторах засияло желтое солнце посреди фиолетового неба, белые же тучи громоздились внизу, как взбитые сливки на экзотическом коктейле.
— Слышь, Борисыч, — Мишка хлопнул по плечу задремавшего было старика, что сидел прямо перед ним, — давай отметим это дело. Душа просит! Короче, смажем лыжи, или как это у вас на фронте называли. Наркомовские сто грамм, да? Че, зря я в дьюти-фри бегал, чуть не опоздал!
И из полиэтиленового пакета, родного брата тому, в котором Мишка таскал по джунглям баксы, он выдернул литровую бутыль полурусской водки «Smirnoff». Судя по всему, по дороге из дьюти-фри он успел где-то принять на грудь граммов триста-четыреста — веселье из него так и перло… хотя, может, это была всего лишь радость от того, что все живы и все летят домой. Кто знает?
— Танюха! — Переводчица, сидевшая рядом с любимым шефом, аж вздрогнула от громкого крика прямо в ухо. — В Питере снимем катер и всей гоп-командой в Кижи, а? Что думаешь? Или на Валаам. Там нас не одна падла не подстрелит, я им подстрелю! Правильно? Там и фонд наш распишем, как пульку. Кто генеральный, кто коммерческий, кто по связям с прессой, кто завхоз. Борисыча, думаю, в завхозы поставим. Я согласен, так и быть, на коммерческого. А тебя, Леха, спецом по морской проблематике пустим. Типа в море еще полно тайн и загадок, которые помогут человечеству. Одни дельфины чего стоят! Давай треснем за тех, кто в море?
— Чего ты разошелся? — громко пробурчал Леха, сидящий через ряд. Моряк был хмур. Видимо, оттого, что не на пароходе идут, а на самолете летят. — Куда народ гонишь? Нам еще лететь не перелететь.
— Душа, Леха, душа русская просит! Напоследок-то! Думаешь, нас в Москве сразу так и отпустят на все четыре? Щас! Промурыжат в КГБ месяцок-другой, допросы там, подпись, протокол, отпечатки пальцев… Мы ж не хухры-мухры… — Тут Михаил покосился на соседей-колумбийцев и предпочел за лучшее в подробности не вдаваться. — Посадить не посадят, но нервы на кулак намотают, факт.
— А как же твой бизнес? — лениво поинтересовался Борисыч.
— А что бизнес? Пацаны как узнают, где я побывал, — я в такой авторитет войду, что только держись. Тем более, блин, коммерческий директор фонда с уставным капиталом в хрен сосчитаешь сколько бабок! А я еще и у Любки справку какую-нибудь выцыганю, что, мол, Родину защищал на невидимом фронте… — Он вдруг осекся и, понизив голос, опять сунул лицо между кресел: — Бать, а ты-то сам как думаешь выбираться? Ты вроде как, получается, перебежчик…
