Я спросила напрямик:
— Вы что, Родион Потапович, в свое время общались с этим замечательным господином, так, что ли? Я имею в виду то время, когда он еще и близко не имел подступов к президентской администрации. Насколько я знаю, он человек новейшей формации. Так что, вы знали Антона Николаевича?
— Я знал целых четырех Антонов Николаевичей, — быстро ответил он. — Один был прекрасным специалистом в своем деле, он работал дворником и был просто-таки виртуозом метлы. Второй уже умер, а третий живет в Америке и работает в институте по проблемам биологии. Что касается четвертого, то сейчас мне предстоит его увидеть, и говорить о нем я не хочу. Мое знакомство с ним ограничивается двумя или тремя встречами мельком.
Родион Потапович, как всегда, растекался мыслию по древу. К чему было сейчас поминать всуе уважаемого труженика метлы — Антона Николаевича? Так нет же — впаял своего дворника. Вторая отличительная его черта — тщательно скрывать от меня то, что, напротив, могло мне пригодиться, и пригодиться очень. Так, для меня всегда оставались загадкой каналы информации, из которых он черпал самые необходимые при ином расследовании сведения.
Прошлое моего босса, то есть род его деятельности до того, как он организовал детективное агентство «Частный сыск» и получил на то соответствующий патент, — тоже оставалось для меня прикрытым некой вуалью. Я знала, что у него имелись обширные знакомства и завязки в спецслужбах, но стоило мне предположить, что он работал в той или иной госструктуре особого назначения, как Родион Потапович словом или делом опровергал все мои доводы.
Таким образом, выходило, что он не работал ни в одной из серьезных организаций, потому что веско разбивал все мои доводы в пользу каждой из них. А я изначально знала, что это не так.
Вообще босс отличался скрытностью. Ход того или иного расследования он зачастую почти полностью держал в мозгу, не вводя меня в курс. Приходилось наверстывать все сокрытое собственными усилиями, недоговоренное — заполнять своими выводами, делать которые иной раз давалось ценой чрезвычайных усилий. А ведь ему бы только сказать!.. Впрочем, не только Родион Потапович Шульгин темнил насчет своего прошлого и своих возможностей. Я вела себя примерно тем же манером. Он знал, что я способна весьма на многое, истинного масштаба возможностей оценить не мог. Как, впрочем, не могла этого сделать и я сама.
Как говорил Акира, мой духовный отец и учитель, вся жизнь — это непрерывный ряд самопознаний и самооткрытий. И еще одно из Акиры: «Редко кто доныривает до дна собственной сущности».
— Родион Потапович, ну и где же он хочет с нами встретиться? — спросила я.
Есть одно такое место. Пускают только по клубным карточкам. Думаю, он специально выбрал такое место, чтобы вызвать у меня наибольшее доверие. Ну что же, можно сказать, что он вызвал мое доверие. Тем более что Сережа Воронов, как выразился сам Половцев, гостит у него. Вот, собственно, и все. Если честно, то меня во всей это истории до поры до времени удивляло то, что сам Антон Николаевич, причем наверняка без ведома президента, заварил эту кашу. Ведь он идет при этом на немалый риск. А все из-за людей в принципе небольших. Нас с тобой, Мария, вот еще Светланы Андреевны, Сережи. Господин Бубнов, конечно, калибром покрупнее, но чтобы сам глава администрации… не-е-ет!
И Родион Потапович присвистнул. Он явно лукавил. Лукавил по крайней мере уже в том, что назвал себя небольшим человеком, а Геннадия Ильича Бубнова калибром покрупнее. Положением, богатством, это да — но не калибром. Босс снова пускал пыль в глаза.
Пока я проворачивала в голове все эти невеселые мысли, Родион Потапович взглянул на часы и произнес:
— О-о, Антон Николаевич великодушен. Сейчас только десять утра, а он назначил на десять вечера. Ну что же, двенадцать часов — это более чем достаточно. Господин Половцев слишком замечательный человек, чтобы не приготовить ему сюрприза. Даже нет. Я могу приготовить ему два сюрприза.
И он взглянул на меня с довольной, несколько блуждающей улыбочкой, хотя в глазах угрюмо залегла тревога.
— Мария, — сказал он мне, — сейчас к тебе придет врач, мой очень хороший знакомый, и проведет с тобой процедуры. Мне хотелось бы, чтоб к девяти вечера ты была во всем своем великолепии, отпущенном тебе богом и дарованном косметикой.
Определив бога и косметику в один ряд, он снова усмехнулся, явно довольный собой.
— Кстати, Светлана Алексеевна, — повернулся он к нашей гостье и клиентке, — вас это тоже касается. Вы едете с нами. Да.
Родион Потапович что-то замышлял. Когда он начинал путать отчества, это означало, что его мозг занят чем-то более важным, чем простое соблюдение ФИО. Бывало и такое, что он называл меня Анной Михайловной, Елизаветой Петровной и даже Михаилом Сергеевичем. Что царило в этот момент в его голове, приходится только гадать.
— А куда едем-то? — спросила я.
— Есть такой элитный клуб в одном из очаровательных уголков Москвы. Дорог, ослепителен и неприступен, как хорошая крепость во время фейерверка. Даже страшно представить, кто может побаловать себя честью посещения этого заведения. Впрочем, говорят, его демократизировали. Еще бы, с таким названием — надо быть ближе к народу.
— А что за название?
— «Пилат».
— «Пилат»? В честь римского прокуратора, что ли?
— Не иначе. И ходят туда, верно, одни иуды, — серьезно сказал босс. — Например, наш дражайший Антон Николаевич Половцев, который, как оказалось, абонировал клуб на весь день и велел не впускать туда ни единого человека.
— В самом деле? — спросила я. — Оч-чень интересно.
…Перебирая потом в памяти эпизоды того дня, не устаю удивляться, как я не удосужилась поинтересоваться, чье же лицо было на той фотке, от одного взгляда на которую Светлана Андреевна Анисина потеряла сознание.
Босс не выходил из своего кабинета до половины девятого вечера. Судя по всему, он усиленно готовился к встрече: делал какие-то звонки, ворошил бумаги, изредка даже разговаривал сам с собой: я могла слышать его сдавленное бормотание, доносящееся из-за двери. Сильно пахло табаком. Босс, в точности как Шерлок Холмс, любил стимулировать свои мозговые потуги доброй сигарой. Сигареты он курил редко и презрительно называл «рассыпухой».
Наконец он показался на свет божий.
…Так я и знала!
Нет ничего мучительнее, чем собирать босса в свет. Относится он к своей внешности возмутительно. И ведь всякий раз повторяется одно и то же!
Аттракцион с подготовкой к торжественному посещению клуба «Пилат» был, как всегда, на высоте. Босс раскопал где-то костюм, который, по всей видимости, отбил у проклятых буржуинов еще дед Родиона в Гражданскую. Одна штанина явно трачена каким-то грызуном, ко всему прочему от костюма несло затхлым, лежалым духом, а также нафталином и почему-то керосином. Босс побрызгался духами «Кензо» и подумал, что в таком виде он совершенно готов для торжества. В сочетании с керосином аромат духов приобрел совершенно неповторимые оттенки, и мне кажется, что японский модельер, чьим именем духи названы, сделал бы себе харакири, учуяв, какая убойная смесь запахов образована с участием парфюмерии марки «Кензо».
Каждый раз одно и то же — я не шучу!
Мне пришлось долго разубеждать Родиона Потаповича, что это совершенно не годится, а потом буквально поволокла его к шкафу, откуда был выужен прекрасный черный костюм, новые туфли и приличный галстук. Поразмыслив, я заставила купить босса белую рубашку, поскольку резонно предположила, что рубашки-то у Шульгина имеются, но их белизна так же сомнительна, как, скажем, репутация Бориса Абрамыча Березовского.
Это к слову об олигархах…
Но мои усилия едва не пошли прахом, когда босс, примерив все перечисленные вещи, заявил, что в таком виде он напоминает самого общипанного контрабасиста из струнно-духового оркестра. Я возразила, что обычно контрабасисты — люди выдающиеся хотя бы в смысле физических кондиций, потому что не каждый способен транспортировать упомянутый инструмент.
После этого я заявила, что те тапочки едва ли не на картонной подошве и с бумажными стельками, которые он предпочел туфлям, купленным в бутике, годятся разве что трупу, которому уже все равно, в чем топтать тропы загробного мира. Он мне не внял, и я призвала в свидетельницы Светлану Андреевну, но та не вышла из своей комнаты.
Я прокляла все на свете, пока собралась сама и проследила, чтобы босс был в порядке. Он наконец-то взялся за ум. Надел стильные очки в дорогой оправе, которые он неизвестно зачем держал в нижнем ящике стола, а носил такую раскоряку, какую еще Маяковский метко поименовал «очки-велосипед», облачился-таки в черный костюм и туфли, приобретя определенное сходство с известным голливудским режиссером Стивеном Спилбергом. При этом кинематографическая ипостась Родиона Потаповича Шульгина улыбалась так, будто только что огребла очередного «Оскара».
