Сильвестру
Проинформируйте Олафа. Поставьте задачу находиться в адресе до дальнейших распоряжений.
Навигатор
Глава двадцать вторая. Бабье лето
Секретно
т. Белову
Справка (фрагмент)
В ответ на. Ваш запрос (ШТ-С560) сообщаем, что, по данным штаба ЧС и ГО, в городе находятся:
— 12 объектов первой степени опасности,(в случае ЧС количество жертв составит до миллиона человек),
— 13 объектов второй степени опасности (зона химического поражения — до 100 тыс. человек),
— 34 объекта третьей степени опасности (зона химического поражения от 90 тыс. человек).
Совокупный запас сильнодействующих ядов, находящихся на 66-ти химически опасных объектах, составляет 4600 тонн — в том числе 1300 тонн хлора, 2300 тонн аммиака, 1000 тонн различных кислот.
В черте города находятся 153 объекта повышенной радиоактивной опасности — в том числе:
— ускорителей — 12
— термоядерных установок — 4
— рентгеновских установок — 10
— горячих камер — 42
— радиохимических лабораторий — 32
— хранилищ радиоактивных отходов — 20
— хранилищ источников ионизирующего излучения — 13.
Особую опасность представляет катастрофа комбинированного характера: крупная авария на особо опасном объекте, повлекшая серьезные разрушения городской инфраструктуры и выброс отравляющих веществ в атмосферу, с возможными тектоническими подвижками, оползнями и подтоплением.
…Соисполнителем работ по созданию комплексной программы «Безопасность Москвы» выступал институт «Моспроект», отдел № 3.
Сил терпеть нервотрепку ежеминутными звонками уже не осталось. За ночь удалось подремать всего несколько часов, скрючившись в кресле, и с самого утра ныл висок, а от перезвона телефонов боль выстреливала так, что Белов тихо постанывал. В глаза словно насыпали песка, полусон-полузабытье на сдвинутых креслах облегчения не принесли, только добавили усталости. Два совещания подряд могли доконать кого угодно, но Белов с Барышниковым выдержали. Кое-как удалось вырваться из высоких кабинетов и запустить машину розыска, «нарезав задачу операм», как выражался Барышников.
Белов еще раз прочитал справку, отметил название института — «Моспроект». Совсем близко, на Маяковке. Покосился на пепельницу, полную окурков, вздохнул, собираясь с силами. Быстро, пока не раздался очередной звонок, собрал со стола бумаги, бросил в сейф.
Ткнул клавишу селектора.
— Михаил Семенович, зайди.
— Уже бегу, — отозвался Барышников. Белов успел накинуть пиджак, рассовывал по карманам сигареты и зажигалку, когда в дверь протиснулся тяжело сопящий зам.
— Рули, Миша. Я ненадолго выскочу.
— А ну как начальство дернет? — Барышников тем не менее прошел к креслу Белова.
— На пейджер скинь сообщение.
— Техника, согласись, великая сила! — Барышников удобно устроился в кресле. — Правда, чувствуешь себя жучкой на коротком поводке. В любую секунду тебя найти можно. Где, кстати, тебя искать?
— В «Моспроекте». Их спецотдел накапливал информашку по нашей проблеме. — Белов уже взялся за ручку двери. — Проветрюсь, заодно шороху там наведу.
Барышников кивнул. Раскрыл принесенную с собой папку, деловито зашуршал страницами.
Все конторы одинаковы, только вывески разные. Всюду склоки, интриги, сплетни, суета пополам с маетой от безделья, служебные романы и семейные тайны, о которых знают все, дни рожденья и проводы на пенсию. Пять лет института, чтобы получить диплом, как пропуск в коммунальный рай какой-нибудь конторы, и тридцать лет мерить жизнь от отпуска до отпуска, жить жизнью неинтересных тебе людей, урывками любя тех, без кого жить не можешь, карабкаться по служебной лестнице, надеясь обрести свободу, которой здесь нет и быть не может. Как же надо исковеркать человеческое естество, чтобы он сам, для себя и детей своих, возжелал бессмысленный и подневольный труд, отрекшись от трудного счастья быть самими собой. Клерк, служащий, слуга, смерд, раб…
«А много ты ее видел, свободы-то? — оборвал свои мысли Белов. — Не суди других, коли сам всю жизнь в холуях пробегал. Ничем ты от местных клерков не отличаешься, сам не одну пару штанов протер в казенном кресле. А то, что пару раз пиджачок на захвате порвал, так это специфика ремесла, не более. Опричник ты, Игорек, и не фига морду корчить… Короче, соберись и улыбайся».
Он сбавил шаг, давая себе время настроиться на разговор. Сейчас ему действительно нужно было стать улыбчивым, но собранным. Охране на входе пришлось предъявить удостоверение. Если служба у них поставлена правильно, наверняка уже отзвонили кому следует. Паутина интересов уже задрожала, передавая тревожный сигнал, что в здание проник чужой с неясными намерениями. А чужим в этом многоэтажном муравейнике на углу площади Маяковского был любой, не повязанный в хитросплетениях московского градостроительства. Белову нужна была информация. И без нее выходить отсюда он не собирался. Но холодную решимость вытащить информацию хоть из глотки визави следовало прятать за вежливой улыбкой и играть, как не снилось Смоктуновскому, чтобы собеседник не уловил истинного интереса за кисеей отвлекающих вопросов, и, упаси господь, не задеть того тайного, что визави прячет за душой, но на что в данный момент «органам» абсолютно наплевать.
Коридор вдруг показался бесконечным. Сердце тяжело ухнуло и на секунду замерло, готовое вот-вот рвануться из груди. Белов покачнулся, показалось, что пол ушел из-под ног. Заставил себя смотреть на светлый квадрат окна в дальнем конце коридора. Отлегло. Сердце, пол и само здание остались на месте. Он вытер испарину, защекотавшую виски.
«Спокойно, Игорь, это не то, что ты подумал. Это просто сердце шалит, — сказал он сам себе. — Без паники. Хотя это мысль — заорать на весь крысятник, что под Москвой лежат ядерные фугасы, в миг все опустеет. Любую бумажку возьмешь без визы и согласований».
Юмор был нехороший, могильный. Но подействовал. Белов почувствовал, как упруго напряглись мышцы спины. Всякий раз перед дракой бывало так; тело само собой делалось словно резиновым, готовым наносить и терпеть удары.
Он пошел дальше, скользя взглядом по номерам на дверях. До нужной осталось два шага, когда она открылась, выпустив в коридор женщину. Она выходила спиной вперед, прижав к груди стопку папок, подошедшего Белова не видела, и повернувшись, уткнулась ему в грудь. Ворох бумаг хлынул им под ноги. Оба разом присели.
Первое, что бросилось в глаза Белову, была белая ниточка шрама на кисти женщины. Он поднял глаза. Весь настрой на бой улетучился сам собой.
— Лена! Краска схлынула с ее лица, и оно сделалось таким, каким он его помнил, — фарфорово-бледным, с тонкой синей жилкой на левом виске.
— Игорь? — Она чуть отклонила голову назад. И эту привычку он отлично помнил. Как знал и помнил о ней многое.
— Я соберу. — Он стал сгребать бумажки, беспорядочно распихивая по папкам.
В свои сорок с небольшим она была еще красива, но уже другой, недолгой красотой бабьего лета. Белов скользнул взглядом по ее тонким щиколоткам и отвел глаза.
— Хватит меня разглядывать, Игорь. Он выпрямился, протянул ей папки.
— Важные бумажки?
— Не-а. Можно смело бросить в корзину, никто даже не заметит. — Она осмотрела его с ног до головы, удовлетворенно кивнула. — А ты не изменился.
— А ты только похорошела.
— Врешь, как всегда, дамский угодник. — Она взяла из его рук папки, прижала к груди. — Какими судьбами?
Белов покосился на табличку на двери. Нужный ему человек был там, а Елена здесь. Требовалось быстро сориентироваться и принять решение. «Старый источник информации надежней, чем десяток новых», — решил Белов.
— Ты здесь работаешь? — Он кивнул на дверь.
— Слава богу, не стал врать, что искал меня.
— Но это не значит, что не рад видеть, — не отдал инициативу Белов.
— Разумеется. — Что она этим хотела сказать, осталось неясным. И эту привычку неожиданно рвать нить разговора, на секунду уходя в себя, он помнил.
В такие мгновенья Елена принимала решения, и переубедить ее потом было невозможно.
— Хочешь поговорить?
— Да.
— На Малой Бронной недавно открыли кафе.
— Я буду там через полчаса.
Он проводил взглядом уходящую в дальний конец коридора Елену. Походка осталось легкой, летучей.
Под сердцем у Белова заныло от давней, разбуженной этой встречей боли.
Москва, 1985 год
Белов швырнул на стол папку?!
— На, читай!
Журавлев засопел, провел ладонью по ее картонному переплету. Почему-то всегда казалось, что на местных папках лежит толстый, спрессованный за годы слой пыли.
