Игоря толкали, пихали, наступали на ноги, в нос бил тяжелый запах потных тел, мокрой ткани и табака.
– Ну где же он? – спросил кто-то рядом голосом грубым и хриплым. – Невтерпеж глянуть на него.
– Сейчас будет, – ответил другой голос, звучавший так, словно его обладатель говорил через силу. – Его там свои встречают. В царском павильоне, который теперь не царский, а вовсе народный.
Тут Игорь сумел оглядеться.
Он стоял на большой, забитой народом площади. Кого тут только не было. Старики и мальчишки в обносках, солдаты в потрепанных шинелях, рабочие в черных тужурках и кепках, матросы, интеллигентного вида юнцы в очках; женщины молодые и старые. Лица светились надеждой и ожиданием.
Впереди, за цепью вооруженных людей с красными повязками на рукавах, виднелось небольшое здание, похожее на старинный вокзал. Около крыльца стоял броневик, темно-зеленый, точно лягушка.
Западный ветер пах весенней влагой, по темно-синему вечернему небу бежали клочья облаков.
– Вот он, – сказал хриплый, оказавшийся солдатом в каракулевой шапке и с винтовкой за плечами.
Из-за здания вокзала вышли несколько человек. Впереди всех шагал невысокий мужчина с бородкой и в кепке. Движения его были порывистыми и стремительными, в руке трепетала пачка листков.
Толпа загудела, двинулась вперед, на оцепление, полетели крики: «Ура! Даешь! Слово! Речь! Речь!»
Человек с бородкой что-то сказал и зашагал к броневику. С помощью двух человек из свиты забрался на него. Ветер стал теребить полы длинного черного плаща, попытался вырвать листки.
Игорь подумал, что лицо бородатого ему знакомо, что он видел его совсем недавно, но вот где – вспомнить не смог.
– Здравствуйте, товарищи революционного Петрограда! – прокричал бородатый, и стало ясно, что он немного картавит.
– Ура! Даешь! – отозвалась толпа.
– Товарищи! Революционная ситуация требует от нас решительных действий! Такой шанс… – вещая, бородатый махал правой рукой, точно рубил перед собой воздух, а бороденка его грозно топорщилась.
Игоря стиснули со всех сторон, и на какое-то время он потерял возможность следить за речью. Соседи будто не замечали его, напирали, как на пустое место, но, встретив препятствие, удивленно останавливались. Вскоре сумел отвоевать немного пространства.
– Никаких уступок революционному оборончеству! – завопил оратор в этот момент. – Война остается империалистической по своей сути! Она ведется в интересах мирового капитала, в интересах буржуазии!
И тут Игорь вспомнил – этого человека он видел в сумасшедшем доме на окраине Донецка, только там оратор был без бороды. От осознания того, где и когда он оказался, покрылся холодным потом.
– Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности пролетариата, – продолжал разливаться соловьем человечек на броневике.
Игорю он напомнил университетского преподавателя философии, который мог говорить часами, но совершенно непонятно о чем.
Но толпа слушала речь жадно. Люди пожирали глазами оратора, ловили каждое слово, точно новообращенные христиане, явившиеся послушать проповедь какого-либо святого, и глаза их горели.
Фанатичным, истовым огнем.
– Никакой поддержки Временному правительству! – оратор вновь ударил по воздуху. – Вся власть Советам рабочих, солдатских, батрацких и крестьянских депутатов! Только Советы способны…
Темнело, ветер становился все более холодным, но люди не расходились.
Через какое-то время Игорь осознал, что задыхается, что на плечи словно легла незримая тяжесть. Захотелось вырваться отсюда, выбраться из видения. Он поднял руку, ущипнул себя за шею.
Ничего не произошло.
– Ты чего пихаешься, Василий? – хриплым шепотом спросил солдат в каракулевой шапке, глянув прямо на Игоря.
– И ничего я не пихаюсь, – сдавленным голосом отозвался его товарищ, низкорослый и усатый, с красным бантом на штыке винтовки.
– Тише! Тише! – зацыкали на них со всех сторон.
– Да здравствует социалистическая революция! – завопил человечек с броневика. – Ура, товарищи!
– Ура! Ура! Даешь! Советам власть! – заревела толпа, и звуковой волной Игоря повалило и потащило куда-то.
А потом он обнаружил, что вновь стоит и что вокруг люди. Но промозглая сырость весеннего вечера сменилась жаркой духотой летнего дня, а старинный бронетранспортер – вполне современным БТР.
На нем стоял человек, и в отличие от лысого с бородкой – настоящий гигант. Ветер развевал седые волосы, коричневый костюм того покроя, что так любили советские лидеры, выглядел безупречно. Человек кричал, вскидывая руку в победном жесте, но что именно – Игорь расслышать не мог.
Мешал рев толпы.
Рядом с оратором на броне толпились другие люди – в деловой одежде, военной форме и даже в спортивных костюмах. Несколько держали видеокамеры, обвис на шесте помятый российский триколор.
Такие же флаги поднимались и над толпой, а впереди за БТРом и людьми на нем, громадным надгробием вздымалось белое здание.
– Мы победили! – прорвался через вопли крик седого, и толпа заорала еще громче, точно ожил долго спавший вулкан.
– Ура! Ура! – понеслось со всех сторон, и Игоря стиснуло, потащило. Перед глазами у него помутилось. Он попытался вырваться, заработал локтями и как будто выскочил на поверхность воды.
Сел, жадно хватая воздух ртом.
Он сидел посреди комнаты незнакомой квартиры, на пушистом ковре тигровой расцветки. Горела лампочка над широченной кроватью, застланной алым покрывалом, тускло блестели стекла книжных шкафов. В окно колотил дождь, слышалось журчание, раскаты грома.
Около кровати стояли Олег и Иван.
Голова у Игоря болела так, словно череп разбили на куски, а потом склеили обратно. Пульсирующие толчки крови особенно сильно отдавались над правым ухом, волосы там склеились. Немножко поташнивало, и все вокруг казалось нереальным, призрачным.
Олег обернулся.
– Очнулся? Здорово тебя о стенку приложило, но ничего – жить будешь. Встать сможешь?
– Смогу.
С некоторым трудом поднялся на ноги, оперся на один из шкафов. Увидел, что на красном покрывале лежит Сергей, а перед глазами замелькали вспышки-воспоминания: Сергей входит в квартиру, хлопок, рывок Олега, человек в черной одежде, толчок в бок и удар…
– Что с ним? – спросил Игорь.
– Ничего хорошего, – сказал Сергей и закашлялся.
На серой футболке расплывалось багровое пятно, а лицо хозяина квартиры было белым, словно гипсовая маска. С волос на лоб стекали капли воды и застывали, будто замерзали.
– Счастье, что выстрела никто не услышал, – сказал Олег. – Мы тебя и его в квартиру занесли. Понятное дело, что брызги крови остались, но их отмывать – только внимание привлекать.
– Умираю, сука, – пробормотал Сергей. – Они все же достали меня, ублюдки проклятые… Эх, напейтесь, что ли, на моих поминках, ради бога! Нажритесь так, чтобы заблевать всю Москву…
– Не разговаривай, тебе вредно, – сказал Олег.
– А что… мне… может… быть… полезно?
Слова выталкивал из себя с трудом, голубые глаза неистово блестели, а губы кривились.
Некоторое время полежал, тяжело и хрипло дыша, а затем тихо, еле слышно, начал читать:
Седые вербы у плетня
Нежнее головы наклонят.
И необмытого меня
Под лай собачий похоронят.
А месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам…
И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.
На последнем слове он сильно вздрогнул всем телом. Изо рта полезла кровавая пена. Еще несколько судорожных вдохов, и глаза Сергея остекленели, а на лице застыла залихватская улыбка.
Игорь сглотнул, к горлу подступил ком. Он знал, что этот человек мертв, более восьмидесяти лет покоится в могиле, но это знание в этот момент было настолько же бессмысленным, как и теорема Ферма.
