— Хорошо, командир.
Старший и Чиж, прижимаясь к стене, подобрались к самому повороту, за которым была небольшая площадка и лестница, ведущая на станцию.
Старший пригнулся, одними губами дал отсчет:
— Три, два, один. Пошли.
Он кувыркнулся через плечо, перекатился через спину, приходя на колено, вскидывая автомат, выбирая курок и… никого не увидел. Следом вылетел Чиж, почти так же, перекатиком. Секунду спустя — остальные. Они так и застыли, подняв автоматы и приоткрыв рты.
— Твою мать, где они? — спросил старший. — Черт, они должны быть здесь.
— Может быть, они солдат на станции завалили? — предположил Чиж.
— Мы бы услышали стрельбу, — возразил старший. — Было тихо.
— Может, ножами? — продолжал отстаивать свою версию Чиж.
— Тридцать человек? — усмехнулся командир. — Да с раненым на руках? Нет, здесь что-то другое.
— А если они пошли не в переход, а поднялись наверх? — спросил третий спецназовец.
— На блокированную площадь? Эти парни — солдаты, а не камикадзе.
— Но куда-то же они делись? — риторически поинтересовался Чиж.
— Хрен их знает! Ладно, рассредоточились — и за мной. Проверим станцию.
Прижимаясь к стене, штурмовики двинулись вниз. Они успели пройти пять ступенек, когда из-за ближней колонны отчаянно рокотнула короткая очередь. Все три пули угодили Чижу точно в голову, вышибив мозги.
— Они здесь! — крикнул старший, приседая.
Их застали врасплох. Каким-то образом боевикам удалось прорваться на станцию и без единого выстрела уничтожить три десятка солдат. Старший понял, что подняться наверх уже не успеет. Опустившись на колено, он вскинул автомат и несколько раз выстрелил. В следующую секунду выпущенная из «АКМ» длинная очередь ударила его в грудь, точно в центр. Бронежилет защитил тело, но не смог полностью погасить кинетическую энергию пуль. Штурмовик упал на спину, ударился затылком о ступени и, потеряв сознание, покатился вниз. И тут же пули начали крушить кости рук и ног, разрывая человека на куски.
Остальные штурмовики еще пытались отстреливаться, однако очереди доставали их. Один за другим спецназовцы падали, сползая вниз. И здесь их добивали с сумасшедшим отчаянием, боясь того, что они очнутся, встанут, и уж тогда все, тогда держись.
Когда последний спецназовец затих, изодранный в клочья свинцовыми градинами, лейтенант вышел из-за колонны и, подняв руку, скомандовал:
— Прекратить огонь!
Действительно, куда уж больше. В этом сумасшедшем бою каждый из солдат успел выпустить по рожку, а некоторые и по два. Тридцать стволов на тридцать выстрелов — вполне достаточно для пятерых. Зрелище было ужасным. Кровь ручьями стекала по ступеням на мраморный пол.
— Надо доложить наверх.
Лейтенант прижал руку к животу, почувствовав, что его сейчас вырвет. Отвернувшись и отойдя за колонну, офицер несколько раз глубоко вздохнул, покрутил головой и слабым голосом позвал радиста:
— Свяжись со штабом, доложи, что мы их… — лейтенант замялся и закончил неуверенно. — Что террористы уничтожены. Задача выполнена.
* * *
«Ми-24» медленно выплыл из-за крыши «Детского мира» и завис над площадью.
Посмотрев вниз, Крекер даже присвистнул:
— Ого, ну и техники понагнали!
Вся Лубянская площадь была забита БТРами, за которыми безмолвной цепью застыли солдаты. «Линии противостояния» протянулись от Рождественки к Театральному проспекту, до Большой Лубянки, и от Никольской до Новой площади. Тяжелые пулеметы БТРов уставились в стеклянные двери метро. Неподалеку стояло несколько милицейских машин. Мигалки их были включены, и голубоватые всполохи испуганными птицами скользили над серым асфальтом. Площадь напоминала музей восковых фигур. Даже при появлении вертолета солдаты не шелохнулись. У здания Комитета совещались милицейские чины — пара военных полковников и несколько плечистых ребят в штатском.
На боку у Пастуха запиликал вызов переговорного устройства. Тот нажал клавишу и, повернувшись, сообщил остальным:
— Они готовы выходить.
— Отлично, — расплылся в улыбке Крекер. — Ну что, старый, постреляем?
Папаша Сильвер был настроен более серьезно.
— Прикрой ботало, — посоветовал он.
— Снижаемся, — приказал Пастух пилоту. — Сядешь между оцеплением и «Детским миром», чтобы борт перекрывал выход из метро.
— Хорошо, — кивнул пилот.
— Давай.
Вертолет качнулся и начал плавно опускаться вниз.
— Когда скажу, развернешься пулеметами к цепи, а потом резко вверх.
— Сделаем, — еще раз кивнул пилот.
— Ну и отлично.
Солдаты начали задирать головы. Папаша Сильвер внимательно наблюдал за реакцией отцов-командиров. Один из военных, полковник, уже бежал к месту посадки вертолета, широко открывая рот, что-то вопя на ходу. Что он кричал, никто из боевиков разобрать не мог из-за шума винтов, но по характерно искаженному лицу, по багровым пятнам на щеках, по вскинутой руке можно было догадаться, что он поминает по матери всю вертолетную команду до Адамова ребра. Следом за полковником сорвался с места один из милицейских бонз и тоже зашагал — почти побежал — к цепи, размахивая руками, показывая: улетай, улетай, чтоб тебе!
Однако для пилота гораздо более весомым аргументом оказался пистолет, приставленный к голове. Вертолет снизился и завис в метре от земли, покачиваясь, чуть подрагивая, словно тяжелый бильярдный шар в струе воды, бьющей из фонтана. Лопасти подняли пыль, и та закружилась по площади, подхватывая листья и швыряя их в лицо солдатам и набегающему военному полковнику, пухлой рукой придерживающему фуражку, и толстому колышущемуся милицейскому бонзе, тоже согнувшемуся, да так, что необъятный живот выпирал из-под бронежилета и трясся где-то на уровне колен, смешно бултыхая голубую форменную рубашку.
Как только вертолет завис, боевики выскочили из метро. Первым бежал Леденец, несущий на плече Бегемота. За ним — Ватикан с Чубчиком. И замыкала Белоснежка с Дофином. Папаша Сильвер распахнул дверь грузового отсека с противоположной стороны. Леденец, не говоря ни слова, не обращая внимания на солдат и БТРы, повернулся спиной и усадил Бегемота в вертолет. Тот, понимая важность каждой секунды, упираясь ладонями в пол, отполз в глубину отсека.
Пастух внимательно наблюдал за ничего не понимающими солдатами. Он видел, как стоящий у цепи человек в штатском, судя по всему, фээсбэшник, поднял рацию. Лицо его сначала приняло изумленное выражение, а затем стало меняться, точь-в-точь как в компьютерных клипах. Гримаса изумления постепенно превращалась в маску ярости. Тряхнув рацией, он заорал что-то, видимо, матерное, но тут же понял, что его не слышат, и принялся ожесточенно щелкать тумблерами.
Пастух обернулся:
— Заканчиваем, ребята. Начинается большой переполох.
Ватикан сбросил на пол грузовой кабины Чубчика, и в эту секунду башня ближайшего БТРа дрогнула, развернулась, пулемет пошел вверх, нацеливаясь в кабину вертолета.
— Отходим! — крикнул Пастух пилоту. — Разворачивай машину!
Папаша Сильвер махнул рукой Белоснежке: уходи! Леденец, помогая девушке, подхватил долговязого, нескладного Дофина и ловко перебросил себе на спину. Они бросились к «Детскому миру», и Ватикан на ходу всадил очередь в одну из дверей. Та осыпалась градом осколков.
В это время Крекер поднял пистолет, дважды нажал на спуск, переместил оружие и выстрелил еще раз. Военный полковник и милицейский чин рухнули будто подкошенные. Солдаты пока еще не начали стрелять — сказывалось первое изумление. Вертолет, качнувшись, развернулся на месте, и Пастух, сбросив предохранительную крышку, нажал на гашетку. Геликоптер наполнился тяжелым металлическим гулом. Четырехствольный пулемет с ужасающей скоростью выплевывал двенадцатимиллиметровые пули. Огненный смерч пронесся по улице, сшибая фигурки солдат, как кегли, с глухим звоном ударил по БТРам. Из бронемашин открыли ответный огонь.
Сидящие в грузовом отсеке Крекер и Папаша Сильвер подняли автоматы. Шквал свинца, словно огромным плугом, прошелся по асфальту, увеча его, оставляя на сером длинные черные дорожки.
Пастух нетерпеливо махнул рукой:
— Поднимайся!
Пилот послушно послал вертолет вперед и вверх. Огромная тяжелая машина по-стрекозиному легко прошла над самыми башнями БТРов и, задрав нос, начала подниматься в облака, на высоте около двухсот метров зависла под немыслимым углом и, развернувшись на месте, снова пошла вниз. Пастух вдавил гашетку, и пулемет выплеснул из стволов огненный тюльпан. Солдаты, пригибаясь, бросились врассыпную. Они заползали под днища БТРов, вскидывали автоматы, открывая ответный огонь. Стоящие у «Лубянки» тоже поднимали оружие, выцеливали темный силуэт, ястребом падающий с неба, и начинали стрелять. Кабину вертолета заполнил частый, как удары отбойного молотка, металлический грохот. Рокот винтов, звон стреляных гильз и рев двигателей БТРов, сухой кашель «Калашниковых» и басовитое дробное пение станковых пулеметов — все вместе напоминало симфонию смерти, написанную сумасшедшим композитором. Площадь затянуло асфальтовой пылью. Солдаты, словно зеленые муравьи, продолжали разбегаться, ища укрытия. Казалось, еще немного, и вертолет рухнет прямо на площадь, запылав гигантским костром. Машина мчалась на ряды бронетехники неотвратимо и уверенно. Примерно в десяти метрах над землей вертолет неожиданно резко увалился на левый бок и ушел над Театральной площадью к центру.
