Умирающий Мамочка лашел в себе силы, засмеяться:
— Вы что думаете, что я скурвился и сдам братана? Хер вам! Хочу вашими же руками вмастырить этим нелюдям… Достаньте их покрепче…
— Скажи, а где Бастанян? — спросил я.
Мамочка молчал — то ли отключился, то ли обдумывал мой вопрос, то ли решал, стоит ли говорить.
Любчик, тихо сидевший у стены, встал со стула, подошел к капельнице, из которой бежала струйка жидкости, еще дающая Мамочке жизнь, — его существование висело на этом тонком прозрачном пластмассовом проводке. Любчик сухо щелкнул пальцами — большим и средним, будто воздух с треском щипнул. Мамочка открыл глаза и осмысленно посмотрел на него. Любчик снял с подвеса капельницы стеклянный стакан с кордиамином и задумчиво стал крутить его в руках. В зрачках у Мамочки плеснулся ужас — если опер пережмет шланг, этот сладкий спасительный ток жизни замрет. И придет смерть.
А Мамочка не хотел умирать. Он надеялся отбиться и от нас, и от смерти, он еще собирался с нами рассчитаться и отомстить. Ему убитого Валерки Ларионова было мало.
Любчик опустил капсулу с лекарством до пола и показал ему, как легко сгибается прозрачно-белесый шланг. И тихо, почти шепотом спросил:
— Где Бастанян?
Мамочка быстро хрипло забормотал:
— Бастаняна нет… Убили… Третьего дня… Нарик поклялся, что армяшка не переживет брата ни на один день…
— Куда дели труп? — спросил я.
Мамочка захрипел громче:
— Куда труп дели?.. Сожгли!.. Нету его… Прах, дым… — Он обессиленно замолчал.
Любчик повесил стакан на стойку капельницы.
— Зачем вам нужен был Бастанян? — спросил я.
Посииневшими губами Мамочка прошептал:
— За ним большие деньги… Мы давно еще переправляли ему зубы…
— Какие зубы?
Долгая пауза, иссякающий вздох, Мамочка шепнул:
— У Джангира есть черт… Приносит зубы убитых… Золотые… Где берет — не знаю…
На экране монитора забилась, заплясала огненная точка сердечного пульса.
Потом вдруг остановилась, снова двинулась, она стала замедлять ход, описывая плавные нисходящие синусоиды, что-то там пикнуло, и кривая выпрямилась в ровную линию. Загудел тягучий назойливый зуммер, в палату вбежала сестра, схватила Мамочку за кисть руки — искала пульс. Быстро повернулась к нам:
— Уходите!.. Он умер…
62. Тульская область. Прокаженные
Вонг позвонил и сообщил своим невыносимо вежливым голосом:
— Товарищ генерал, человека, о котором вы говорили, я нашел…
— Где он? — импульсивно вскинулся Джангир. Вонг молчал одно мгновение, потом так же вежливо, почти ласково сказал:
— Я не могу говорить об этом по телефону… При случае я вам об этом сообщу… Я жду указаний — приступать мне к выполнению основного задания? Или подождать? Здесь он сидит крепко — можно не торопиться…
Джангир глубоко, радостно вздохнул и ощутил необыкновенную легкость, освобожденность от тех бесчисленных забот и сложных обязательств, которые он должен был все время учитывать, помнить, оценивать, принимать в расчет, завязывать на них свои решения и поступки. Все!
— Можешь исполнять его… Больше он никому не нужен!
— Я сделаю, генерал, как вы сказали. О результатах сообщу, — пообещал Вонг и отключил телефон.
Вонг говорил из кабины джипа «эксплорер», одновременно рассматривая в бинокль серый одноэтажный дом, стоящий на краю большого поселка, у самой опушки леса. И сама опушка, и серый дом, и машина, в которой сидел со своими бойцами Вонг, и тускло освещенные корпуса клиники чуть поодаль — все было обнесено трехметровым забором с кружевными «оборочками» колючки поверху. Все пространство внутри забора было вполне легальным учреждением, о существовании которого было не известно никому, кроме попавших за забор, — отсюда выхода не было. Вроде бы нормальная клиника-стационар, инфекционная больница номер восемь, подчиненная непосредственно Министерству здравоохранения. Пациенты в ней были не совсем обычные — прокаженные.
Лет двадцать назад в связи с ростом числа больных проказой здесь, на полдороге между Москвой и Тулой, разместили лепрозорий в глухом лесистом месте. Эта больница превратилась в фантом — без адреса, без памяти, вне времени.
Пациенты попадали сюда без срока — до смерти, с врачей отбирали подписку о неразглашении. Чего?
А когда сумасшедшая советская секретность наложилась на хаос и бескормицу демократической жизни в свободной России, про лепрозорий будто забыли.
Вонг, битый волк, не мог не оценить исключительного хитроумия Нарика, нашедшего себе такое замечательное логово. Вонг проказы совершенно не боялся, потому что в его родных местах прокаженных вообще не изолируют — под стражей они свободно доживают свой век среди людей в деревнях и в буддийских монастырях. Его смешили строгость охраны и чрезвычайная секретность лепрозория, порожденные постыдным суеверным страхом перед опасностью этой жутковатой болезни.
Новый демократический режим в России победил предрассудки, суеверия и нелепые страхи, прекратив финансирование больницы. Оказывается, без питания, лекарств и зарплаты таинственность этого учреждения быстро рассеялась.
Разбежалась охрана, разбрелся кто куда медперсонал. Остались только больные — желтые изможденные люди со скрюченными пальцами, отгнившими суставами, с «львиными печатями» на лбу. Получив наконец свободу, тоже никуда не пошли — им и идти-то некуда было. Решили умирать здесь.
Всегда пьяный главврач, которого Нарик обеспечил деньгами, выпивкой и продуктами из Москвы, охотно уступил ему корпус. Когда-то это место для банды Нарика разыскал Мамочка. Его привезла сюда развеселая гулящая медсестра, работающая здесь и вступившая с Мамочкой в разовый боевой секс-контакт. Мамочка не больно-то сильно испугался, что трахается с бабой в лепрозории, — огляделся, подрасспросил ее, подумал и через день приволок сюда Нарика. Нарик за тысячу долларов снял на год пустующий больничный корпус, там произвели ремонт и привезли мебель, и они получили многократной секретности и укрытости базу.
А сейчас Мамочки, первооткрывателя, Колумба лепрозорийного покоя, уже не было. Эту печальную новость привез водитель-охранник Автандил по кличке Авто.
И Нарик горевал, бушевал и безумствовал. Сколько раз он ширнулся, Нарик и сам не помнил. Перед ним на мраморном столике лежал шприц — «баян» и щепотками насыпан белоснежный чистейший «герыч» — героин-99, лучший, который Авто смог достать в Москве. Предполагалось, что в каждой щепотке обычный дозняк — два миллиграмма. Да кто их мерил! Авто пытался угомонить хозяина, опасаясь, что Нарик откинет хвост от передоза. Но закаленный многолетним ширевом организм Нарика надсадно тянул, как перегретый двигатель. Вместе с ним справляли тризну по Мамочке еще пара подхватчиков и какие-то шлюхи.
— Давай еще! — орал Нарик.
И Авто насыпал героин в стальную ложку, наливал туда немного воды и на зажигалке раскалял раствор до кипения. Тогда он затягивал резиновым шнуром руку Нарику, и Нарик сам брал шприц — не доверял никому — и безошибочно вводил его в «колодец» — толстое, опухшее по краям красное отверстие, постоянно открытый доступ в вену. Нарик, весь удолбанный, засморканный, плачущий, воющий и бушующий, сейчас был мало похож на прежнего красавчика бандита, наводившего ужас на всех.
Он смотрел, как игла входит в вену, подтягивал шток шприца, пока в стеклянном цилиндре не появлялось несколько капель крови — верный знак, что игла в вене и «колодец» он прошел нормально. Он смотрел на кровь и удивленно говорил:
— Моя кровь! Моя кровь! — Он повторял беспрерывно: — Моя кровь! Из меня выпустили всю кровь! Мой брат Ахат, мой друг Мамочка! Все погибли! Я отомщу! Я их зубами буду рвать! Я буду жрать сырым их сердце…
Вонг спокойно, терпеливо, неподвижно, будто во сне, ждал. И бойцы его не шевелились. Шли часы. Он дожидался ночи, когда все в доме загрузятся до ноздрей и отпадут.
Окно в большой комнате было забрано почти доверху решеткой, оставался только узкий лючок для открытой форточки. Гардины были задернуты, и Вонг мог видеть только вялые движения теней. Но зато он прекрасно слышал все, что там происходило, — ствол направленного микрофона «снимал» все шумы из дома.
Презрительно кривя губу, Вонг на слух фиксировал динамику состояния Нарика — приход, тяга, полет, отпад. Кто-то из собутыльников Нарика взял на гитаре аккорд, негромко запел:
Вор вора на юру познаша
И домой братка позваша.
Налил ханки, дал закуски,
Жаркой шмарой угостил.
Утром обнял,
Дал подводку,
В нужный адрес проводил.
Объяснил про все запоры
И запасные ходы,
Пожелал ему удачи
И в ментовку заложил.
Он пел горестно, со слезой. Кто-то уже храпел, подвизгивали шлюхи, Нарик зло и страстно мычал. Потом шумы стали стихать. Пригас свет в доме, только одно окно в гостиной еще светилось.
