Поработав день, Аслан окончательно убедился, что пока не заживут ладони, на трассе ему делать нечего. А потому на следующий день остался дневалить в бараке.
К обеду ему привезли на старой кляче бочку воды.
Аслан перекачал ее в питьевой бак. Затопил железные буржуйки. Вымыл пол, отскоблил до холодной бледности стол и скамейки. Навел порядок на нарах. И только хотел попарить руки в чистотеле, увидел, что кто-то вошел в боковую дверь. Это был Слон.
Аслан сжался в пружину. Знал, от бугра добра не жди.
— Дневалишь? — спросил неопределенно.
— А ты промышлять нарисовался сюда? Шмонать по нарам?
— Да нет. Мне водовоз ботнул, что ты тут кантуешься. Я и возник, чтобы не скучал ты один, — ответил бугор и сел к столу, — Чифирку заделаем? — предложил тихо.
— Не хочу. Просто чай — имеется.
— Я ссаки не пью, — отказался Слон.
Аслан налил себе чай, опустил руки в чистотел.
— Покажь, что с тобой?
Аслан показал ладони.
— Долго теперь затягиваться будет. А я и не знал, что железо вот так может. Сколько лет с металлом дело имел, руки всегда целы, — хохотнул Слон.
— Всякому свое он увечит. Ты уж сколько лет на Колыме отбарабанил? А все из-за металла…
— Эх-хе-хе, Асланчик, да не во всем металл виноват. Он уж опосля в моей жизни появился. А ведь началось с другого. Тебе этого не понять, — закурил бугор и глаза его остановились на папиросе.
— Налей чаю. Покрепче, — потребовал Слон.
Аслан вылил ему в кружку всю заварку. Бугор хлебнул, причмокнул губами:
— Цимес. Отменный кайф. Не пожалел, — и, помолчав, спросил: — Обижаешься на нас? А зря…
— Не обижаюсь. Просто понял, что в чужой хате жизнь укорачивается. Вот и ушел.
— Ушел, — хмыкнул Слон и заговорил вполголоса: — Это верно, что в чужой хазе общак не надыбать. Да только не поспешил ли ты? Мы тебя добром встретили. Как своего. Хоть и без навара заявился. Могли б враз выкинуть. Хотели из тебя законника сделать. А ты забузил. Ну да кто старое вспомнит, тому глаз — вон! — примирительно похлопал по плечу.
Аслан отпил чай и спросил в упор:
Чего хочешь? Ведь не чаи гонять пришел? Выкладывай! Слон оторопел от такой бесцеремонности. И ответил:
— Поговорить хотел. Кое о чем. Да гляжу, гоношистый ты. Не дозрел до человека. Зелень. Пацан. Мужай пока. Авось, к концу ходки мозги появится. Тогда поботаем, — встал Слон.
— Я твои разговоры знаю…
— Ни хрена ты не знаешь, зелень. Если б я хотел пришить тебя, ты б давно уже в жмурах был. Думаешь, пастись сюда нарисовался? Так сам я этим не занимаюсь! Знать уже должен. И тебя не сам бы на перо взял. Такое нашлись бы желающие сделать. Усек? — по-нехорошему рассмеялся Слон.
— Теперь понял.
— Долго до тебя доходит. Ну и то ладно, хоть не совсем впустую. Ты в очко играешь? — спросил внезапно.
— Нет.
— Ох и зануда ты. Скучный, как параша, — поморщился Слон.
Аслан вскипать начал. Вытащил руки из чистотела. Сравнение с парашей не понравилось ему.
— А знаешь, с этой игры и завязалась моя судьба с фартовыми. Давно это было. А и теперь помнится. Пацаном я тогда был. Моложе чем ты теперь. От жалости научил меня один из воров в очко играть. Чтоб с голоду не сдох. На шаньки, конечно. Я и рад. Наловчился быстро. На голодное брюхо в башке живей мозги заводятся. Ну и начал дураков околпачивать. Поначалу ровесников. С которыми вместе попрошайничал. Но на них много не сшибешь. У самих в карманах ветер. А жрать охота. Потом проигравшие подворовывать начали, чтоб со мной рассчитаться. Знали, я за долг из-под земли их достану. И приносили… Так-то и стали «голубятниками», Это те, кто белье у хозяек с веревок снимает. А потом, за это самое, воры нам шею наломали. С месяц мы дышали тихо. Но голод довел. И тогда — сбились мы в свою малину. Пацаны всегда злей взрослых. Они им силы не прощают. А уж коль в детстве добра от них не видел, в зверя вырастает. Зубастого, отчаянного. Он взрослым за свое детство до гроба мстит. Всем подряд, — присел Слон забывшись.
— Это ты верно говоришь, — вздохнул Аслан и отвел глаза.
— Мы ту малину, которая нам шею крутила поначалу, в клочья разнесли. И пахана ихнего… Ему хуже всех пришлось. За то, что нам целый месяц не жравши пришлось сидеть. Они тогда у нас запросили «пить». Да хрен в зубы. Голодные пацаны хуже зверей. На добро неспособные. Ну, а когда мы воров потрамбовали, обчистили до нитки и, не будь дурьем, смотались в Ростов, подальше от мести. Но фартовые нашли нас. Мы пятерых тогда ломали. А они нас всем хором накрыли. Кодлой на нас поперли. И если б не случайность, прописали бы в жмуры.
— А что за случайность? — перебил Аслан.
— Закопать живьем хотели нас. Но не совсем живьем. Поначалу «склянками» испытали. Потом…
— А что это — склянки?
— Бьют бутылки и на осколки нас кидают. Встать не моги. А чтоб не залеживался, сверху кипятком поливают. Всех поровну. Пацаны орали не своими голосами. А я молчал, как проклятый. Со страха, наверно.
— Что ж вас выручило?
— Алкаши. Они в этой хазе жили. И мусоров позвали. Те шухеру навели. Еле успели смыться. Правда, не все. Но воров замели. И троих пацанов. Так-то всей кодлой на Колыму отправили. И сроки влепили, как взрослым, — вздохнул Слон.
— Они живы?
Как видишь. Я в числе троих был. На Колыму нас тогда в одном вагоне везли. В телятнике. Вначале хотели фартовые из нас шнырей сделать. Не вышло. А уж как на мозги давили, вроде из-за нас они в ходку попали. И мы должны их кормить. Ну да не тут-то было. Мы им свой счет… И снова вражда. Трамбовались каждый день. Думали, не доедем.
— Ох и дураки, лучше б смылись все вместе, — оборвал Аслан.
— Это до нас только в зоне дошло. Но когда в одном бараке нас поселили, волей-неволей пришлось нам притерпеться. И воры признали нас. Вскоре в закон приняли.
— И много тебе дали тогда?
— Червонец. Но в зоне добавили. Я — в бега.
— Отсюда? — удивился Аслан.
— Нет. В Сусумане. Я там первую ходку отбывал.
— Убежал оттуда? — загорелись глаза Аслана.
— Накрыли. Овчарка, падла, на дереве учуяла. И снова добавили. А через три года у меня желтуха. Ну и выпустили условно-досрочно по состоянию здоровья.
— А сколько лет тебе теперь? — поинтересовался Аслан.
— Да уж пять десятков скоро. Ты руки парь. Чистотел — трава знатная. Это точно, — отвлекся Слон.
— А эта ходка вторая? — спросил Аслан.
— Шестая, — отмахнулся бугор.
— Так ты на свободе и не жил?
— Почему ж? Я только в первой застрял. Из остальных — как рыба. Вот и опять на меня ксивы готовят на условное. К весне — слиняю. Опять желтуха начинается. Я знаю, как ее оживить в себе. А она — заразная. К тому ж опасна.
— А загнуться не боишься? — удивился Аслан.
— На воле я чифир не пью. Там марафет натуральный. Снова на иглу сяду. Кайф лафовый.
— Я тоже пару раз анашу курил. Из конопли сами делали, — сознался Аслан.
— Ну и как?
— Голова кругом и тошнило. Не привык.
— Анаша — говно. Морфий — вещь. Но его с иглы. И через минуту — отключаешься. Все заботы по хрену. И ничего другого не надо.
Аслан молчал. Он не сказал тогда Слону, что чуть не умер на бабкином чердаке, накурившись анаши. С того дня на конопляное поле смотреть не мог. Далеко обходил его.
— А ты давно на игле? — спросил бугра.
— Да еще до первой ходки. Но тогда не всерьез. Зато потом — постоянно. Я водяру не признаю. От нее нутру хреново. А утром башка, как котел, во рту — как парашу вылизал. И печенка, как сявка, скулит. А вот от иглы — люкс. Все в ажуре.
— Я на игле не был пока. А водки хоть ведро выжру — не берет меня. Из-за этого на свадьбы перестали звать. Расход большой. Я если ужрусь, что редко бывало, дурной становлюсь. Люблю трамбоваться. И сам ни хрена потом не помню, — признался Аслан.
— Да ты и тверезый такой, — рассмеялся Слон беззлобно.
— Это когда осерчаю. Но по пьянке — беда. Кого хочешь отмолочу. Вот и сюда, как влип? Мусоров отметелил. А один из них — окочурился. Разве я того хотел!..
— А почему у тебя статья воровская? — изумился Слон.
— Так это довесок. Я всего два ящика водки в ларьке взял. Ну, без продавщицы. Утром отдал бы ей деньги. Так развонялась, милицию вызвали. Мол, откуда знают, может больше водки взял. Ну, я же домой не заходил. Враз на свадьбу и принес оба ящика. Вся свадьба подтвердила.
— За мелочь влип, — качал головой Слон.
— Конечно, мелочь. Я ж до того с ведро водки выпил. Ну а друг и скажи, мол, теперь гостям не хватит. Я и принес. Два. По ящику в каждой руке. А дома вина добавил. Видно, заершило, — признался Аслан.
— Так ты дважды свой. Лягавого ожмурил. Это — дело чести для всякого вора. Чего ж молчал?
— Честь в бесчестье — невелика утеха. Я, между прочим, с радостью променял бы и эту честь и большую Колыму — на маленький Нальчик.
— Не скрипи. Пройдет это. Настоящий человек не должен переживать, попадая в тюрягу, зону. Ведь все проходит. И никуда не денется от тебя твой город. Захочешь ли ты в него вернуться? Там каждый начнет тебя судимостью попрекать, называть уголовником. Так всегда бывает в захолустных городках. Ты подумай о другом, пока молод. Поезди, погуляй, мир посмотри, обзаведись надежными кентами, чтоб на всю жизнь. Домой настоящие люди возвращаются под старость. Когда все увидел, узнал, попробовал. Когда больше желать нечего. Тебе к чему домой торопиться? Что ты в жизни увидел? Колыму? Так о ней ты никому не расскажешь. Стыдиться будешь. А чтоб забыть ее скорее — проветриться надо по свету. Пока в силе — бери фортуну за горло. Чтоб было что в старости вспомнить, — смеялся бугор.
