— Ну, фартовым пришлось смириться. Подвинулись подальше от жмура, кемарить стали. Вдруг, слышат, как откинутый шевелиться стал. Вроде, встать захотел. Первым Чума засек. Ну и жутко стало ему. Окликнул жмура по имени. Тот не отозвался. Затих. Чуму сомнение взяло. Ощупал себя — нет, не спал. Напарник дрыхнет. А покойник впритирку лежит. Вовсе не там, где был. Отодвинул его Чума и снова на нары завалился. За напарника, к самой стене. Лежит, дышать боится. Прислушивается. А в ментовке тихо, как на погосте. Слышно было, как мыши под полом скребутся. И чует, как к его мурлу что-то крадется. Чума, долго не думая, хвать! И поймал что-то холодное. Это была рука покойного. Отбросил, а она через минуту и прихватила за горло. Да так, что не продохнуть. Кент задыхаться стал, а выбраться не может. Напарник к стенке придавил. Чума ногами в него колотиться стал. Тот вскочил. Рука успела отпустить горло. Ну, Чума вякает, что стряслось. Напарник не верит, хохочет. Мол, почему меня не трогает? И только легли, уже второго — Психа, жмур прихватил за горло. Так тихо, неслышно подкрался к нему. Он Чуме — в ухо! Думал, тот разыгрывает. Но кой смех? Так-то оба в двери заколотили:
— Уберите жмура!
— Опер пообещал, если не заткнутся, до утра из обоих покойничков изобразить. Обложил их матом со всех сторон. И свалил на пост досыпать. Кенты кое-как до утра доканали. Утром покойника увезли в морг. И законники вздохнули. Их вечером в тюрягу отбарабанили, вкинув за беспокойную ночь, за то, что дежурному оперу спать мешали. Сунули их в камеру. К ворам. И вот ночью, когда все уснули, а Чума с Психом раньше других, ну-ка, до того ночь не спали, а тут Псих захрипел! Ногами лягает фартовых. Все проснулись. Не допрут, что с кентом? А тот про жмура стрекочет. Не поверили ему. На смех подняли. А он, как баба — заплакал. Волей клянется, что жмур душил. Ну, фартовые его в середину положили. Мол, сюда покойный не сунется. А утром, когда проснулись, глядь — Чума мертвый! И никаких следов на шее. Но глаза чуть не на лоб вылезли у него. Фартовые родным шарам не верят. Пальцем никто к кенту не прикасался, а он откинулся. Увезли и этого в морг. А ночью к Психу опять жмур прикипелся. К горлянке лез. Законники устали всю ночь от криков подскакивать, потребовали, чтоб Психа в другую камеру отсадили, пока они из него сами жмура не сделали. Ну, перевели в одиночку! Психа там жмур враз доставать стал. Вопил он не своим голосом всякую ночь. Спал только днем. Ночью не кемарил. Отбивался. Кое-как до суда дотерпел. Приговорили его к червонцу. И что б вы думали, кент радовался, как навару, что из предела слиняет, избавится от жмура. Вякал, что на Колыме колотун застопорит покойника. Да и то, не верили ему, считали, будто крыша у законника поехала, вот и видится всякое. Его в этапе из вагона грозились выкинуть за крики по ночам. Его тыздили, как сявку. Но Псих свое твердил. Так и прихилял он в зону со жмуром за плечами. Вдвоем на Колыму прибыли. Никто в зоне не поверил в месть жмура. Все считали, что комедь ломает Псих, хочет в больничку, только бы не вкалывать. А тому не до комедий. В первую же ночь так взвыл, всех зэков со шконок сдернул. Подскочили, никого нет! Ну и выбросили кента из барака. На мороз… Его опера в шизо пристроили. Но и там жмур достал. Кент уже жизни не рад. Сколько горя натерпелся. И тогда один старик пожалел его. Дал ему свой нательный крест. Научил молиться. Но к тому еще и вера нужна была, и раскаяние. Откуда им взяться у законника? Оттого не помогло и это. Короче, влип Псих. Живого его — покойник извел. Отовсюду гнали. И администрация зоны вернула кента в предел на обследование. Затолкали Психа в психушку. Там всяких долбанутых хватало! Все в гениях! Не ниже Махно! И только Псих остался без почестей. Всякую ночь блажил так, что психи по стойке смирно стояли, со страху усравшись, а санитары по пять смирительных рубах на кента натягивали. Уж что только не пытался сделать Псих, чтобы обдурить жмура. Свое барахло, еще в зоне, другим зэкам дарил. Пайку жмуру предлагал, только бы отстал и отвязался. В психушке пообещал, если выйдет на волю, первым делом на могиле жмура памятник поставит. И впрямь, пофартило, свалил оттуда. Прихилял к могиле жмура, достал бутылку, чтоб помянуть, закусь разложил. И только открыл бутылку водки, жмур его припутал. Не стал ждать памятника. Закопали Психа в этой же могиле. Крест поставили в изголовье. Имена обоих написали. А через неделю пришли — Психа будто и не было, могила провалилась, и гроб Психа пустой оказался. Труп его за оградой кладбища нашли. Будто мертвый хотел слинять от кого-то. Там его и схоронили. Но сторож-старик рассказывал, что по ночам часто слышит, будто кто-то хрипит в той могиле, а вокруг нее — черная тень ходит. Чуть приблизишься — исчезает, словно тает в земле. Отойдешь, снова появляется. И так долго было, пока священники, сжалившись, не освятили могилу Психа. С тех пор перестал он пугать сторожа. И тень исчезла. Успокоилась. Но с тех пор законники боятся мокрить своих кентов за проколы в деле. Только очень провинившихся. Кто чью-то душу подставлял, высвечивал, проигрывал. Потому что и на том свете не все грехи прощаются. А жмуры, оказывается, умеют живых достать везде…
— Кхе-кхе-хе! — закашлялся сявка в углу. И подняв взлохмаченную голову, встрял, не выдержав:
— Не все верно ботал Лангуст! Прости меня, но я, старый, хорошо знал всех троих. И Психа, и Чуму, и Шайбу! Да, жмура так звали. Блатным он не был. Немного фартовал с кентами. Да и то, не ради башлей в малину возник. А чтобы пронюхать, кто из воров всю его семью порешил. Порезал сестру и мать. Менты это дело никак не могли раскрутить сами, не поймали убийц. Не удавалось. А Шайба их сыскал. Чума носил на шее крест матери. А Псих — сестрино кольцо. По ним узнал. Это нам доподлинно известно было. И отомстил за них. Кенты знали, за что покойный мстит. Но не ботали. Потому как за домушничанье их из закона выпереть могли. А Шайбе — большее нужно было. Видать, и у жмуров душа болит. Не все прощают…, — улегся сявка в углу. И поворочавшись немного — вскоре уснул.
Капка усмехнулась. Но вспомнила, что и ей всю ночь снилась окровавленная Тоська. В пышном, белом платье, с букетом сирени. Она просила у Капки воду для цветов. Задрыга подала ей полную банку, но в ней оказалась кровь.
В эту ночь Тоську убили…
Капка сникла, погрустнела. Неужели из ее снов никогда не уйдут покойные? И тоже будут стоять за плечами везде и всюду?
— Капка! К тебе возникли! Из Минска! — просунул голову стремач. И тут же открыл дверь перед фартовыми.
Они вошли молча. Хмурые. Оглядев Лангуста с Данилой, Капку, предложили ей разговор с тазу на таз. Задрыга увела их наверх.
Кенты спросили, как попухла малина, как взяли фартовых, кого именно и где они теперь?
— В ментовке их уже нет. Мокроту лягавым не дадут в производство. А значит, в тюрягу вогнали! Это верняк!
— На воле кто канает кроме них?
— Когда кенты вернутся из Брянска?
— Сколько фартовых в пределе?
— Есть ли башли, чтобы оплатить дело? — спрашивали фартовые.
— Кто знает тюрягу? Кто в ней канал? — спросил Задрыгу высокий, жилистый фартовый.
Капка пошла за Лангустом. Старик лучше других знал и помнил каждый угол, всякую камеру городской тюрьмы. Все ходы и выходы — наперечет, во сне не спутал бы. Но…
Девчонка остановилась беспомощно среди гостиной. Лангуст ушел вместе с Данилкой. Ушел, не попрощавшись с нею, словно боялся оглянуться в прошлое, с каким порвал навсегда.
На столе — ни записки, ни письма. Он словно растворился.
Задрыга выскочила на дорогу, надеясь увидеть, окликнуть, вернуть. Но поздно… Уходящие кенты назад не оглядываются.
Капка вернулась в дом. На плечи давила тяжесть. Она поняла, фартовые еще не раз пожалеют об уходе Лангуста и долго будут вспоминать его…
— Ладно! Сами обойдемся! Не впервой! — услышала Капка уверенное.
— Меня возьмете с собой? — попросила негромко.
— Еще чего? Соплями «ежа» мазать? Обойдемся! Хамовку к вечеру сообрази! — не попросили — потребовали, глянув на Задрыгу, как на «шестерку».
— Я с вами похиляю! Я — в законе! — осерчала девчонка.
— Заглохни, зелень! Пасть не отворяй! Не возникай много! Делай, что велели, пока лопухи у тебя на месте! Секешь? Сгинь с шаров! — приказали приехавшие.
Так с Задрыгай никто не рисковал говорить в последние пару лет. И затаила зло. Она понимала, мстить фартовым нынче — неразумно. Пусть они выпустят на волю Черную сову, а уж после этого — ее руки будут развязаны.
Законники решили разузнать в городе, где содержится Черная сова. И оставив пару сумок, какие привезли с собой, вскоре покинули хазу.
Капка позвала шестерку, поручила ему убрать в особняке, сама принялась готовить ужин.
— Может, сегодня снимут кентов из ментовки? — думала Капка, торопясь.
— Интересно, вспоминал ли меня Остап, или беда ему память поморозила? Как они там канают? — терзалась Задрыга.
