Вадим прикрыл глаза. Записка Домингоса лишь подтверждала его догадку, основанную на словах мулата тогда в машине, когда он просил поберечься. Видимо, просчитал он Пашу и решил подстраховать Вадима. Откуда еще мог добыть оружие и взрывчатку в Сьерра-Марино Панфилов — только через Домингоса. Вот и подсуетился он, грехи отмаливая, приставил к нему своего парня-мотоциклиста. Получается, что Домингос спас его, и причем не в первый раз.
Олег Петрович махнул рукой:
— Друг, значит, друг. Если это его работа, молодец. Нам он не нужен, а ты захочешь — поблагодаришь. Меня уже тянут от тебя, заканчиваю беседу. Я сегодня улетаю. Врачи сказали, что кризис миновал и ты хоть и не очень скоро, но на ноги встанешь. Я переговорил кое с кем, порешал вопросы. Через пару-тройку деньков сюда завернет аэроплан и захватит тебя. Здесь делать больше нечего, долечишься в Москве. Остальные подробности дела узнаешь там. Сейчас еще рано, да и здоровье тебе не позволяет всего знать... Пока, до встречи!
В общем, Дед не сказал почти ничего, а подтвердил только уже известное: теракт в Сьерра-Марино организовал Панфилов, и убить его также хотел он. Известно все, кроме главного — зачем это ему было нужно. Оставалось только гадать, глядя в потолок.
Надежду он видел во время отлета. Действительно, как и обещал Олег Петрович, через трое суток в Сьерра-Марино приземлился «ИЛ-76» Министерства по чрезвычайным ситуациям. Ребята работали на землетрясении и на обратном пути сделали крюк почти в тысячу километров, чтобы забрать Вадима.
Уже в аэропорту, когда эмчээсовские врачи перегружали его на свою каталку, появились Надежда, Христа, Хервасио и Руэнтос. Время поджимало, и прощание получилось скорым и сумбурным. Полковник ободряюще тряс кулаком и клялся извести в Сьерра-Марино остатки гидры терроризма, приведшей Вадима в столь плачевное состояние. Пустившая слезу Христа бестолково повторяла, как ей жаль, что Вадима не будет на свадьбе, а Хервасио, по своему обыкновению, отмалчивался. Потом все посмотрели на безмолвно стоящую бледную Надежду и отошли в сторонку.
Она приблизила свое лицо к нему и прошептала:
— Вадим, почему так все случилось? Почему все шишки и удары валятся именно на тебя?
— Ничего страшного — все зарастет, — с трудом шевеля губами, сказал Вадим. — Видишь, я живой...
— Я рвалась к тебе в госпиталь, но меня не пустили. Этому страшному Деду разрешили, а мне нет. Он так грозно кричал на врачей, что они хотели даже полицию вызывать, чтобы его утихомирить, но потом махнули рукой и пропустили. А еще он звонил, самолет у Шойгу так бесцеремонно требовал. Господи, о чем я говорю? Вадим, милый, выздоравливай. Мне так страшно за тебя. Сегодня пришло распоряжение из прокуратуры возвращаться, и я скоро буду в Москве. Как тебя найти?
— Я сам с тобой свяжусь. Хотя... — Вадим назвал ей цифры домашнего телефона. — Правда, меня трудно там застать. Я сам тебя найду.
— До вылета осталось десять минут, пора загружаться, — деликатно кашлянув, сказал врач-эмчээсовец. — Надо спешить.
— Вадим, поправляйся скорее, я очень за тебя волнуюсь, — произнесла Надежда и коснулась его лба губами.
Руэнтос и молодые Аррианы одновременно забубнили и замахали руками на прощание. Каталку уже подвезли к самолету, когда на глаза Вадиму попалась стоящая поодаль легковая машина. Стекло боковой дверцы опустилось, и там показалась сначала ладонь, поднятая в приветствии, а потом, в глубине — улыбающаяся физиономия Домингоса.
«Все приехали провожать...» — усмехнулся про себя Вадим и пошевелил в ответ пальцами — все, на что он был способен.
* * *
Дверь распахнулась, и в палату зашла молоденькая медсестра, катя перед собой инвалидную коляску. Ее сопровождала санитарка баба Варя — легенда и живая история ведомственной больницы и самый информированный источник новостей. Если судить по ее воспоминаниям, то возникало подозрение, что она начала здесь трудиться еще при Гершеле Ягоде, когда и организовалось сие лечебное заведение. На крайний случай — при Лаврентии Павловиче, это уж точно. Вырвалось как-то, что встречалась она с ним: «Глаза под пенсне, как у жабы, а смотрят, будто лапают...»
Медсестра весело сказала:
— На прогулку собираемся. Как я вчера и обещала, доктор разрешил нам погулять на свежем воздухе. А баба Варя пока порядочек здесь наведет.
— Как же, наведет, — заворчала та. — Утром только мыла. Чисто все, так нет, гостей важных ждем, еще раз мыть надо.
Эта информация Вадима обнадежила и взбодрила. Если гости важные, то и новости могут появиться интересные.
Вторая половина мая выдалась на удивление теплой. Вадима вывезли в аллею, обсаженную дубами, и оставили греться на солнышке. Теплые лучи нежно гладили щеки и навевали покой и умиротворение. Он, чтобы занять себя, начал сжимать и разжимать пальцы и разминать кисти рук — максимум того, что сейчас было доступно. Вчера он пробовал подняться и сесть на постели, но рухнул на подушку. Как ему пытался объяснить хирург, если бы одна пуля прошла на миллиметр левее или другая — на пару миллиметров правее, то с ним бы уже разговаривал не он, а святой Петр. В общем, повезло.
«Да уж, повезло... — усмехнулся про себя Вадим. — Всем бы такое везение. Решетом работаю: то саблей тычут, не успел оклематься — из „узи“ полосуют. Скоро живого места не останется».
Позади послышалось шарканье ног.
— Катерина! — раздался голос бабы Вари. — Вези больного. Требуют его. Приехал этот, громогласный. Помню, в пятьдесят четвертом или пятьдесят пятом году здесь у нас лежал весь в дырьях, как и Вадик. Тогда шустрый был, а сейчас, смотрю, важный такой. Но постарел малость.
«Дед, не иначе. Наконец-то пожаловал», — догадался Вадим. Его повезли не в палату, а прямо в кабинет главврача. Там действительно находился Олег Петрович и, кого он не ожидал увидеть, Стариков. В сторонке сидел незнакомый Вадиму молодой человек, вероятно, сотрудник Станислава Сергеевича. Главврач, сославшись на неотложные дела, удалился вместе с медсестрой, оставив их в кабинете.
— Я рад, Вадим Александрович, видеть вас в относительном, скажем так, здравии, — как всегда сухо, поздоровался Стариков.
— Да он уже ничего, — прогудел Олег Петрович. — Видели бы вы его тогда...
— Жаль, что все произошло так трагично, но не наша с вами вина в этом, — не обращая внимания на реплику Деда, продолжил Станислав Сергеевич. — Не вина, но беда — общая и непоправимая...
Начало беседы удивило Вадима. Что-то не нравился ему этот пролог. Не похоже это было на Старикова. Вадим дал бы голову на отсечение, что Станислав Сергеевич взволнован, хотя тот, кто его не знал, сказал бы, что он совершенно спокоен.
— Доктор нам сообщил, что вы быстрыми темпами пошли на поправку и, несмотря на некоторые затруднения, скажем... в движениях, в остальном вполне адекватны.
«Что же тебе надо от меня, сухарь ты четырехглазый», — досадливо подумал Вадим. У него уже появилось предчувствие, что эта преамбула к разговору неспроста и основные гадости еще впереди. На эту же мысль наводил и вид Олега Петровича — смущенно-напроказивший. Таким он его видел впервые.
— Вадим Александрович, прежде чем перейти к основной части нашей беседы, хотелось бы услышать ответы на некоторые интересующие нас вопросы. Вы не против?
— Пожалуйста, задавайте, — пожал плечами Вадим.
Станислав Сергеевич внимательно посмотрел на него:
— Вы, будучи в Сьерра-Марино, получали деньги с некоторых счетов в Цюрихе и Штутгарте? Если да, то какие суммы? Откуда вам стали известны номера и коды? И последнее — на какие цели ушли эти деньги?
Вадим был несколько удивлен этими вопросами. Он думал, что речь сразу зайдет о гибели Осколовых и участии в нем Паши Панфилова. Но раз речь зашла об этих деньгах, он подробно рассказал о требуемом. В том месте, где шла речь о передаче Пашей записки от Николая Владимировича, Стариков перебил его. Он достал из папки листок бумаги и показал Вадиму:
— Не эта ли записка?
На небольшом листке были напечатаны знакомые номера и коды счетов, с которыми он работал.
— Нет, — отрицательно покачал головой Вадим. — Там еще был текст, в котором Николай Владимирович просил исполнить меня его просьбу. И ту записку я сжег, как он и просил.
— Перескажите, пожалуйста, подробнее, что там было написано, — попросил Станислав Сергеевич и переглянулся с Олегом Петровичем.
Вадим почти дословно помнил текст записки и без труда передал ее содержание. Лицо Старикова во время рассказа оставалось спокойным и бесстрастным.
— Еще одна просьба. Вспомните, пожалуйста, ваш последний разговор с Николаем Владимировичем, состоявшийся здесь, в больнице.
Это также было нетрудно. Вадим очень хорошо помнил ту встречу и рассказан подробно и о ней.
— Так вы говорите, Осколов назвал случившееся «семейным делом»? — после долгой паузы сказан Станислав Сергеевич, и уголки его рта дрогнули в горькой усмешке. — Что же, пусть будет так... С чего бы нам лучше начать? — Он посмотрел на Деда, но тот лишь пожал плечами.
