Вика приоткрыла дверь, просунула голову, убедилась, что Максимов не спит, но все равно постучала пальцами по косяку:
— Можно?
— Угу. — Максимов не удержался и широко улыбнулся.
— Что смешного, Макс?
— Ничего. Просто подумал, какое счастье, что у нас не общаются с помощью тамтамов. Представляешь, какой грохот бы стоял! С нашими привычками подслушивающая аппаратура — сплошное баловство и напрасная трата денег. Пока лежал, все секреты твоего двора узнал.
Вика присела рядом. От рук пахло масляными красками, две синие капельки сохли на раскрасневшихся щеках.
— Как работалось? — спросил Максимов.
— Так себе. — Вика поправила выбившуюся из-за уха прядку. — Звонил Черный. Завтра состоится прием в честь Великой крысы. Мы приглашены.
— Почему — мы?
— У нас так принято. Женщина не может без мужчины. И не только в смысле физиологии. Считается, что для активизации женского начала рядом с ведьмой должен находиться слуга-мужчина. Мы их называем — пажами. Иногда требуется защита или выполнение сугубо мужской работы. Таких возводят в сан рыцаря.
— А спонсоров у вас нет? — не без иронии поинтересовался Максимов.
— Их называют купцами. Они должны уметь зарабатывать большие деньги, но не умеют их тратить с пользой и удовольствием. Этому мы их учим.
— Занятно. — Максимов сел, поджав по-турецки ноги. — А вы, значит, используете всех в своих интересах.
— Не используем, а управляем, — назидательно произнесла Вика. — Эта страна всегда управлялась умными женщинами через глупых мужчин.
— Спорить не стану, потому что бесполезно И в каком дворце сей раут состоится?
— Обычно мы используем светские мероприятия. Выставки, премьеры и прочее. В Москве это не проблема. Среди чужих легче затеряться, а своих мы узнаем по только нам понятным знакам.
— И что легендируют под смотр на этот раз?
— Вернисаж Муромского. Тебе эта фамилия ничего не говорит?
— Нет. И даже не стыжусь.
— Дикарь! — Вика хлопнула его по колену. — Это же лучший мастер в стиле «ню». Я у него уроки брала.
— И он, естественно, предложил тебе позировать в обнаженном виде.
— Естественно! Он же всех наших писал. Погоди! — Она легко вскочила, выбежала из комнаты. Вернулась через минуту, от дверей бросила Максимову толстый альбом. — На, приобщайся к искусству.
Максимов поймал гладкокожий альбом, развернул. С ходу оценил качество печати.
— По нашим временам, для еще живого художника — просто роскошь какая-то, — пробормотал он.
— Говорю же, он наш.
— Уже уяснил. Для чужого так не стараются. Обложку украшала претенциозная надпись «Портрет тела» и женский торс, вписанный в раму. Максимов листал страницу за страницей и все больше убеждался, что название было не позой, а кредо, девизом художника. С глянцевых страниц на него смотрели женские тела. Именно смотрели, кокетничали, грусти ли, смеялись и плакали. Они жили своей обособленной жизнью, рассказывали свои истории на странном безмолвном языке. Лица женщин скрывались под масками — кошки, птицы, собаки, лошади с великолепными женскими телами, выписанные в добротной манере старых мастеров. Кто бы ни был Муромский, он был истинным мастером.
Максимов догадался, почему Вика осталась стоять в дверях и притихла, словно чего-то ждала. Решил сделать ей приятное. Развернул к ней альбом.
— А это — ты.
Чтобы было легче сравнивать, она подняла руку вверх и изогнулась, едва прикасаясь грудью к косяку. И хотя на ней в этот момент была длинная майка, прикрывающая бедра, сходство с обнаженной полуженщиной-полупантерой, точащей когти о дерево посреди зелено-фиолетового моря сельвы, оказалось абсолютным.
— Что скажешь? — Вика вернулась в мир людей, но что-то от большой черной кошки, так точно подмеченное в ней художником, осталось.
— Нет слов, — вздохнул Максимов. — И тут все — барышни из Ордена крыс?
— Нет, конечно. — Вика свернулась калачиком на тахте. — Муромский теперь в моде. Считается престижным заказать у него портрет.
— Тела, — уточнил Максимов. — И повесить в гостиной.
— Ой, только без морализаторства! Видел бы ты фотоальбомчики, что наши светские барышни показывают друг другу. А про клубы любителей домашнего порно не слышал?
— Ну где нам, сиволапым. У меня и дома-то нет, — усмехнулся Максимов.
— Ты, Макс, вообще… — Вика попыталась подобрать нужное слово. — Черт, из головы вылетело. Как звали Белого рыцаря?
— Лоэнгрин. Рыцарь-Лебедь.
— Вот-вот. — Вика прищелкнула пальцами. — Стоит тебя спросить, кто ты и откуда, как ты уйдешь и не вернешься.
Максимов мог многое рассказать о самом странном персонаже при дворе короля Артура, об Ордене Круглого стола, священном Граале и обо всем, что скрывала этим символом, но решил, что сейчас не время.
— Дорогой альбомчик. — Он перелистнул несколько страниц. — Портретная галерея загадочных незнакомок.
— Это каталог, — поправила его Вика. — Выставка Муромского будет кочевать по Европе весь год. Я слышала, что через неделю откроется вернисаж в Мадриде. Скорее всего, основная часть работ уже там, в Москве покажут старье из частных коллекций. Но нашим главное — повод. Потусуются, покрутят хвостами. По сути, это ежегодный смотр. Тебе интересно, что я болтаю?
Максимов накрыл ладонью только что открытую страницу, замер, зажмурившись.
— М-да. — Он покачал головой.
— Что, Макс? — насторожилась Вика.
— Слушай, а в каких ты отношениях с этим Муромским? — спросил он.
— С Юрой? В нормальных. Он, кстати, не такой старый, как ты мог подумать. Лет сорок с небольшим. Просто классическая школа…
— Ты можешь немедленно организовать с ним встречу? — оборвал ее Максимов.
— Телефон есть. А как я тебя представлю?
— Как мецената, коллекционера с пачкой баксов, как угодно. Только срочно.
— Учти, он очень дорогой художник.
— Верю. — Максимов усмехнулся. — Каталог этого года издания, так?
— Да, — кивнула Вика.
Максимов повернул к ней альбом.
На картине, едва проступая из тревожного багрового полумрака, выступало тело молодой женщины. Повернувшись левым боком к зрителю, она закинула руку за голову, во второй тянула вверх серебряный кубок в форме бутона цветка, зажавшего в лепестках череп. Лица женщины, как на всех работах Муромского, не разглядеть, его закрывала остроносая полумаска неизвестного зверя. Но «портретное» сходство художник сохранил полностью. В лунном свете, струящемся из окна, отчетливо были видны все складки тела. И самое главное, показалось, модель специально демонстрирует их, — круглая черная родинка на бедре и крестообразная капелька под левой лопаткой. Чтобы развеять все сомнения, под репродукцией стояло название, написанное на трех языках: «Лилит. Май 1996 года».
У Муромского была дурацкая привычка распахивать настежь двери, даже не посмотрев в глазок. Никакие воспитательные беседы не помогали, и друзья очень скоро махнули рукой. Натуру не переделать.
Юра прибыл завоевывать Москву из Мурома, за что и получил прозвище, ставшее псевдонимом. Вакантные места под холодным московским солнцем всегда в большом дефиците, и осада столицы затянулась на долгие десять лет. За это время бывший первый муромский художник утратил провинциальные ухватки, но столичного лоска так и не приобрел. Как и все, большую часть дня проводящие за мольбертом, Юра мечтал, чтобы его работы покупали желательно при жизни. Но жизнь долго держала его в черном теле. Почти восемь лет все его имущество состояло из картин, подрамников и чемодана с красками. Картины музеи и коллекционеры покупать не спешили, а к собственной жизни он относился с философским спокойствием человека, выросшего в русском городке, где испокон веку кривая убийств держалась лишь за счет пьяной бытовухи. Отсюда и привычка распахивать двери перед каждым позвонившим.
Муромский замер на пороге, удивленно разглядывая гостью. Всякий раз, сталкиваясь с красивой женщиной, Муромский на секунду столбенел, и взгляд его делался по-детски беспомощным. Некоторым нравилось, но Лилит ничего приятного не находила в том, что с тебя не сводят маслянистых тюленьих глаз.
— Муромский, мог бы и одеться, если ждешь даму, — капризным голоском произнесла Лилит.
По случаю жары Муромский работал в одних шортах, и черный ворс, покрывавший все тело, был заляпан разноцветными капельками краски. На огромной загорелой лысине красовался отпечаток руки.
— А, это ты. Не узнал. — Муромский отступил назад. — Проходи. Как договорились, ненадолго.
Лилит переступила через порог, в квартире бывала не раз, сразу же повернулась налево, поправила перед зеркалом парик.
— Как я смотрюсь?
