«Признаться, я думал, вы давно догадались об этом, — сказал голос в «катафалке». — Я представляю государство».
Цепочка мнимых улик и мнимых виновников будет тянуться до бесконечности именно потому, что так выгодно государству, и тягаться с этим монстром — бесполезное занятие. Путь в никуда. «Преступление и наказание» — это цикл государственной машины, одно неизбежно влечет за собой другое.
Государству нужно, чтобы винтик Швец функционировал в заданном режиме. Если бы он ему мешал, его бы давно убрали и поставили своего человека, способного без труда свернуть дело. И коль скоро лаборатория принадлежит государству, то ему ничего не стоит перепрофилировать вышедшего из повиновения Швеца простым приказом: как человек государственный, получающий зарплату от государства, вы обязаны сделать так, а не иначе. Это будет аналогом введенной в мозг программы. Но его действия регламентируются законом, и поэтому с ним говорит другое государство — скрывающее свое истинное лицо, не то, в котором он живет и на которое работает, а преступное, имеющее умысел исподволь изменить существующий порядок и ход истории, вышедшей из-под контроля. И бессмысленно искать некую фашистскую организацию, которая готовит государственный переворот: мощная, всеподавляющая, располагающая психотронным оружием организация — это и есть не что иное, как само государство.
Искать нужно Нику.
Искать нужно живого, конкретного человека.
В 11.15 в кабинет постучался Шевелев.
— Рот большой?
— Средний…
— Дайте средний. Такой?
— Уголки губ чуть приподняты…
— Вот так?
— Да…
— Да.
— Верхняя губа уже…
— Поднимите губу к основанию носа… так?
— Точно!
— Морщины у него были?
— Две… вот тут…
— А на лбу? Одна на лбу от бровей, неглубокая…
— Смотрите на экран.
Володя Шевелев внимательно выслушал Петра. Уточнил время исчезновения и все, что удалось узнать у Кольки.
— Сделаем так, — сказал он после долгой паузы. — Я пойду к себе, мне нужно сосредоточиться. Если картинка нарисуется, сообщать тебе не буду — сперва вызвоню человек пять ребят, пусть каждый поищет автономно, потом сверим. Многого не обещаю, но, может быть, удастся приблизительно установить район, где ее держат.
— Да хоть жива ли…
— Жива. Это я и сейчас могу сказать. Жива.
— Сьюзен, привет! — Женька появился в приемной агентства со сломанном гвоздикой, подобранной по пути.
— Спасибо. Ой, как ты загорел! На юге был?
— Где я только не был! Как тут у нас с налогом на добавленную стоимость, справляемся?..
Он прошел по коридору, постучал в кабинет начальника охраны.
Седой здоровяк по прозвищу Якудза, человек хмурый и немногословный, уставился на Женьку так, будто он явился с того света,
— Привет, Якудза — протянул Женька руку. — Не узнаешь?
Якудза молчал.
— Есть для меня что-нибудь? — кивнул Женька на журнал. — Поиздержался в отпуске, так что теперь могу работать, не отвлекаясь на посторонние мысли о том, как потратить деньги.
— В графике тебя нет, — сказал Якудза. — Нужно было заранее позвонить. Сегодня три машины ушли без охраны.
Женька почесал в затылке.
— Три машины я бы, пожалуй, но потянул, — подумал он вслух, — особенно если они ушли в разных направлениях… Придумай что-нибудь, а? Ей-богу, деньги нужны.
— Зачем? — усмехнулся Якудза.
— Свободу люблю. А деньги — это свобода.
— Сиди здесь, — приказал Якудза и вышел из кабинета. Женька снял со стены нунчаки, принялся рассекать ими воздух в миллиметре от стакана на столе; перебросил из руки в руку, не прекращая вращения, сшиб ногой спичечный коробок с сейфа. Когда через десять минут вернулся Якудза, он застал Женьку за чтением журнала «Япония», взятого у него в шкафу.
— Получай оружие и патроны, машина в час от 214-го.
— Патронами сыт не будешь.
— У тебя одно на уме… Зайди в бухгалтерию. Маршрутка будет у водителя. «КамАЗ» 43–91. Все?
— Куда ехать-то?
— Тебе не все равно?.. В Минск.
— О! Международный — это я люблю: оплата в валюте. Ладно, счастливо оставаться!
До выезда оставался час. 214-й склад находился на Ивановской, в пятнадцати минутах езды автобусом. Задерживаться в агентстве не стоило, не исключено, что его ищут.
За все два года, что Женька проработал в «Стрельце», ездить на 43–91 ему не доводилось. Это была одна из четырех машин, на которых ездили приближенные к Рахимову охранники. Да и Минск считался привилегированным рейсом.
«Расту!» — подумал Женька, распахивая двери бухгалтерии.
Принципы менять было поздно, но если бы можно было изменить жизнь, Илларионов изменил бы ее, даже не начиная сначала.
— Садимся дружно! — подхватил он внучку и усадил к себе на колени.
Клава и Катя сели на обувной ящик в тесной прихожей.
— А там, куда мы едем, уже зима? — спросила Леночка.
— Зима, — ответил Илларионов, — послезавтра ты будешь кататься на саночках с гор.
— С Уральских?
Женщины заулыбались.
— С Уральских. Горлышко береги, шарфик завязывай.
Помолчали.
— Сели, посидели, встали и…
— Пошли! — выкрикнула внучка и соскочила с дедовых коленей.
Чемоданы нес он сам. До этого проверил газ, воду, свет, запер дверь. Только внизу чемоданы подхватил водитель. «Что же вы не позвали, Алексей Иванович?» Катю усадили вперед, Леночку с большим плюшевым медведем — посередине.
— Старайся есть хорошо, на воздухе больше бывай, — наставлял Илларионов жену.
— Как ты тут без нас?
— Переживу, обо мне не думай. Денег вам на первое время хватит, там подошлю. Старики помогут, сообща не пропадете.
Поезд уходил с Казанского. Приехали за десять минут (Илларионов подгадал, чтобы не затягивать прощание). Водитель, вопреки возражениям, не позволил Илларионову нести чемоданы.
— Береги себя, Алеша, — только и сказала Илларионову жена.
Он стиснул се в объятиях. Все, что можно было сказать, выглядело бы фальшиво. Илларионов не переносил фальши. Он пошел, потом побежал за поездом. — Ключи взяла? — крикнул он Кате в окошко на всякий случай.
Та кивнула.
Леночка махала ему ручкой в белой варежке, и это было последним, что он увидел в окошке вагона.
Обратно ехать машиной Илларионов отказался. «У меня три дня отгулов, — объявил он с деланной веселостью, — так что поезжай-ка ты, братец, сам!» Он сел в метро и отправился в Сокольники и там бесцельно бродил по шуршащей под ногами красно-желтой листве, наслаждаясь воспоминаниями о первых прогулка по здешним аллеям с Клавой, Леночкой, Катей. Теперь ему казалось, что радость этих прогулок была в его жизни единственной.
«КамАЗ» 43–91 выглядел с иголочки. Сверкающий на солнце дюралевый фургон и яркая оранжевая кабина делали его похожим на игрушку. Он стоял перед воротами склада № 214, готовый к рейсу, загруженный и опечатанный по всем правилам. Да и Женька в пятнистой форме с шевроном «Стрелец» на рукаве, желтых надраенных ботинках, резиновой палкой и кобурой на поясе, выглядел, как оловянный солдатик. Он по-хозяйски обошел машину, проверил пломбу.
«Тринадцать часов ровно», — объявила китаянка, которую он слушал уже как родную.
Из склада вышел крепкою сложения высокий человек в летной куртке, размашистым шагом приблизился к машине.
— Поехали, — косанул он на Женьку и, отперев дверцу ключом, поднялся в кабину.
— А «здрасьте» сказать не хочешь? — не привык к такому обращению Женька. — Не говоря о том, чтобы представиться?
Водитель открыл изнутри пассажирскую дверцу со строгой надписью «ПРИКАЗ ПАССАЖИРОВ НЕ БРАТЬ!»
— Дорога длинная, — сказал Он. — Садись!
Женька прыгнул в кабину. Двигатель завелся сразу, работал идеально, как и во всех машинах в «Стрельце».
— Маршрутка у тебя?
— Все у меня.
По лаконичным, точно рассчитанным движениям, по тому, как развернулся водитель, Женька сразу оценил его профессионализм. Впрочем, в «Стрельце» работали только профессионалы высокого класса. Набрав дозволенную скорость, «КамАЗ» устремился в сторону Тимирязевского парка, затем свернул на Большую Академическую и напрямую — к Кольцевой.
— Что везем?
Вопрос был настолько правомочным, насколько и праздным: на 214-м складе хранились импортные товары. Водители «Стрельца» имели полномочия экспедиторов и охранников — агентство экономило на командировочных, к тому же совмещение должностей позволяло не раздувать штаты, выгодно это было и сотрудникам: они получали вдвойне.
Водитель молча достал из кармана сложенный вчетверо листок, протянул его Женьке. Везли какое-то барахло по заказу турецкой фирмы «Фархад». «Сбрасывают излишки брака в страны СНГ», — подумал Женька, но участие в рейсе по договору с инофирмой сулило надбавку в валюте, а содержание коробок никого не интересовало. Товар был выписан на имя Киреева Валентина Павловича. Женька значился как сопровождающее лицо. Он расписался напротив своей фамилии и вернул листок.
