Когда мне надоело это занятие, я надел ведро на голову, словно цилиндр, сел на корму, свесив ноги, и уставился в воду.
Так прошло несколько часов. Ветер крепчал, поднимая волны. Солнце отвесно падало за море. Обожженные руки и шея горели огнем, словно я ошпарился крутым кипятком. Но боль, как ни странно, была мне приятна. Это было единственное проявление жизни, которое я получал бесплатно и в неограниченном количестве.
Приближалась ночь, которая должна была открыть одну из последних страниц нашей жизни. Или последнюю…
– Корабль, – тихо произнесла Ника.
Я снял с головы ведро и поднял тяжелые веки. В километре от нас медленно дрейфовала баржа. Это была та самая баржа, на которую Маттос посадил «мамочек».
У нас обоих не могло быть одинаковых галлюцинаций. Это было чудо, потому что ничего подобного мы не могли ожидать, и в наше спасение трудно было поверить даже нам самим. Я вскочил на ноги столь поспешно, что шлюпка, накренившись, зачерпнула бортом воду.
Я крикнул, удивившись тому, насколько слабым и тихим стал мой голос, потом стал бить по днищу ведра, как в барабан.
Баржа не плыла своим ходом. Ее тащило течением, причем кормой вперед, но двигалась она быстрее шлюпки, потому что кормовые надстройки на свежем ветру играли роль паруса.
Я перестал колотить в ведро и протер глаза. С баржей было не все в порядке. Ее нос погрузился в воду, и волны свободно набегали на палубу, которая полого накренилась. На кормовой палубе и мостиках двухэтажной надстройки я не увидел ни одного человека. Недоброе предчувствие закралось мне в душу.
– Черт возьми, – пробормотал я. – Похоже, что они получили повреждение. Надо подать какой-нибудь сигнал, чтобы капитан заметил нас и подобрал.
Гепард с трудом выполз из своего убежища. На подгибающихся ногах он подковылял к борту, положил на него голову и, водя носом, стал смотреть на баржу.
Я взялся за весла. Никогда не узнаешь до конца своих возможностей! Откуда взялись силы? Не могу сказать, чтобы я греб с легкостью, но, во всяком случае, за десять минут работы расстояние между нами и баржей заметно уменьшилось.
Чем ближе мы подплывали к судну, тем тревожнее становилось у меня на сердце. Черный смоляной борт надвигался на нас, заслоняя вечернее небо. За несколько дней своего одиночного плавания мы настолько привыкли к водной пустыне вокруг нас, что беззвучно приближающаяся корма с надстройкой казалась гигантским чудовищным сооружением, оно вызывало чувство ужаса и заставляло все внутри сжаться в комок.
Когда нас разделяло не больше пятидесяти метров, я перестал грести и сложил весла. Мы медленно сближались. Уже можно было легко рассмотреть облупившуюся краску, которой был написан бортовой номер «К-22» и порт приписки «GUAJAKIL», ржавые потеки под клюзами и мутные стекла иллюминаторов. Волны шумно разбивались о борта, и баржа лениво раскачивалась. На середине судна с борта свисала веревочная лестница. В этом месте баржа погрузилась в воду гораздо ниже ватерлинии, и нижний конец лестницы плавал на поверхности.
Я схватился за него, пропустил его под скамейкой и связал.
– Оставайся здесь, – сказал я Нике. – И… Если что-то случится… В общем, будь внимательна.
Она села на скамейку и обняла гепарда. Я стал подниматься по лестнице вверх. Когда я перелезал через борт на палубу, то дышал так, словно находился высоко в горах.
Грузовая палуба была пуста, почти треть ее была уже затоплена. Мне показалось, что баржа погружается в воду едва ли не на глазах.
– Что за чертовщина? – пробормотал я и медленно пошел к надстройке, все двери которой были распахнуты настежь и скрипели на ржавых петлях.
Под ноги мне выкатился красный баллон огнетушителя. Ударившись о перегородку борта, он звякнул и, как только судно накренилось на другой борт, покатился в обратную сторону. Я успел заметить, что огнетушитель был использован – у него отсутствовала чека.
Я приблизился к скрипящей двери, придержал ее рукой, чтобы она ненароком не двинула меня по затылку, и зашел в отсек. В нос сразу шибанула гнилостная вонь. Понимая, что могу наткнуться на нечто неприятное, я остановился перед лестницей, ведущей наверх, и тотчас увидел лежащий на полу труп лысой женщины. Он уже успел распухнуть от жары и представлял собой исключительно мерзкое зрелище.
Не задерживаясь, я стал подниматься наверх, уже ничего хорошего не ожидая, и по мере того, как мне открывался вид на светлое помещение, дышащее окнами с каждой стены, мои движения становились все более медленными, а потом я и вовсе остановился, пораженный увиденным.
Пол этого большого и светлого помещения был покрыт матрацами, и на них лежали «мамочки». Их было очень много, и от голубой униформы рябило в глазах. Несмотря на сквозняк, гуляющий по помещению, в воздухе витал тяжелый запах больничной палаты. Многие женщины лежали с открытыми глазами, уставившись в потолок и никак не реагируя на мое появление, другие спали или пребывали в бессознательном состоянии. Вид их был отталкивающим, вокруг глаз темнели провалы, губы, напоминающие хлебные корки, потрескались и кровоточили.
Потрясенный этим зрелищем, я глухим голосом спросил:
– Где капитан? Есть кто живой?
Я сам испугался своего голоса, потому что в одно мгновение на меня уставилось сразу несколько десятков глаз. Не меняя поз, не двигаясь, «мамочки» зашевелили мутными зрачками. Это было равносильно тому, как если бы мертвецы встали из своих могил.
Леденящее чувство ужаса толкало меня вниз и, с трудом подавив в себе желание кубарем скатиться по лестнице и побежать по палубе, к шлюпке, я вылез из люка и сделал несколько шагов между матрацев.
– Где капитан? Что происходит? – бормотал я, все время озираясь на люк. Мне казалось, что кто-то может захлопнуть крышку, и я уже никогда не выберусь из этого морга.
Одна из женщин вдруг приподнялась, упираясь в пол дрожащей рукой, и, глядя на меня страшными глазами, шепотом спросила:
– Воду привез?… Неси воду!
Ее слова произвели настоящий фурор среди остальных мумий. Вокруг меня стали подниматься привидения. Страшные, позеленевшие лица обратили ко мне свои молящие взгляды, и со всех сторон зашелестели слова:
– Вода… Он привез воду… Вода… Быстрее, воды… У него есть вода…
Я пятился назад, но мое отступление лишь придало сил этим страшным, высушенным существам. Не меньше сотни «мамочек» встали на ноги и, протягивая ко мне дрожащие руки, двинулись на меня, сжимая кольцо.
– Воды! Дай воды! Дай воды! Дай воды!..
– Нет у меня ничего!! – закричал я в надежде оборвать этот кошмар. – Я приплыл на шлюпке!! Я сам уже пять дней в море!! Где ваш капитан? Что здесь произошло?
Обезумевшие женщины не слышали меня. Они продолжали окружать меня, и через полминуты я уже не видел ничего, кроме дрожащих рук, направленных в меня, словно копья римской фаланги.
– Дай воды! Дай воды!..
– Уберите от меня руки! – зарычал я и, навалившись на плотный строй «мамочек», пробил брешь и кинулся по лестнице вниз.
Я недооценил цепкость и ловкость людей, умирающих от жажды, но еще надеющихся получить глоток воды. За моей спиной раздался дикий визг толпы и топот сотен ног. «Мамочки» не просто бежали за мной, они превратились в лавину, чтобы завалить меня своими телами. Они сбили меня с ног, и я кубарем покатился по лестнице, ударяясь о металлические ступени головой, спиной, ногами. Упав на пол, я не смог встать, так как меня тотчас придавило теми женщинами, которые упали под напором бегущих сзади. Раздались вопль, крики, стоны, отвратительный хруст ломающихся суставов. Проем люка был слишком узким, и в нем образовалась ужасная толчея. Женщины давили друг друга, дрались, рвали одежду, выворачивали уши и носы; беременные с большими сроками, придерживая снизу свои огромные животы, пятились спиной, расталкивая своих сородичей ягодицами и лягаясь ногами. Накачанные инстинктом сохранения зародышей, они обезумели только при одной мысли о воде и были готовы убивать всех подряд, пробивая дорогу к ней.
Я как мог прикрывал голову руками, но это мало помогало; десятки шершавых подошв и жестких пяток приколачивали меня к полу; чьи-то жесткие пальцы прижались к моему лицу, словно щупальца осьминога. С ужасом осознавая, что выпустил джинна страшной разрушительной силы, я как мог приподнял голову и, вобрав в грудь воздуха, закричал:
– Ни-и-ка-а!! Уходи-и!!
По затылку прошла волна свежего воздуха. Оставляя на своем пути растоптанные, покалеченные тела, лавина «мамочек» вырвалась на палубу. По лестнице, заваленной корчащимися и стонущими телами, медленно спускались самые слабые.
Я с трудом поднялся на ноги, скинув с себя несколько безжизненных тел, и, хромая, вышел из отсека, едва не споткнувшись о пустой огнетушитель. Теперь мне стал понятен смысл этого предмета. Женщины вскрыли его, чтобы выпить.
Случилось самое страшное. «Мамочки», собравшись на краю палубы толпой, дрались за место на шлюпке. Несколько женщин уже спускались по веревочной лестнице, сталкивая друг друга ногами, другие прыгали с борта в воду. Раздалось несколько выстрелов. Должно быть, Ника догадалась воспользоваться револьвером, но оружие возымело тот же эффект, что и мои крики.
