«Что же он здесь все-таки сторожил, старый черт?»
Капитан отыскал фонарь и нырнул в пахнувшее гнилью отверстие, куда только что отправил хозяина сторожки.
Ну, понятно.
Шкурки беличьи да лисьи. Старый браконьер. Что ж, получил по заслугам. В принципе, совесть и так не донимала Гладилина, но при виде преступной деятельности убиенного он почувствовал себя немного лучше. Сказался уже привившийся сыскной инстинкт, требовавший удовлетворения.
Переступив через тело хозяина, капитан принялся изучать содержимое подпола. Банки с соленьями, связки сушеных боровиков. Гладилин снял с полки первую же банку, вскрыл, до отрыжки наглотался груздей.
Стал шарить дальше, нашел шмат сала да вяленую рыбу; прибрал все. Остановился перед бутылью с мутным самогоном. Поколебавшись, откупорил и сделал несколько добрых глотков. Он пережил серьезное напряжение, и его необходимо было снять. Но и напиваться не стоило, он должен был сохранять контроль.
Он сохранил его настолько, что протер все ручки, все поверхности, до которых дотрагивался. Тоже довольно бессмысленно. Ищеек, идущих по его следу, такими штуками не собьешь. Но все же надежнее перестраховаться.
Упаковался, прихватил телефоны. Стало быть, хутор Славяновка, двадцать километров лесом. Он вышел из сторожки, прищурился на солнце. Если ему повезет, и он не заблудится, то к ночи наверняка дойдет; а может, и пораньше.
Через два часа пути лесными тропами дорогу ему преградила болотная топь. Капитан не имел опыта переправы через болота, но сознавал, что на рожон лезть не следует, и проявил исключительную осторожность. Выдернув тощее деревце, Гладилин совал его в каждую прогалину; шагал мелко, по десять раз пробовал ступней зыбкий мох. Четыре раза он проваливался, однако не глубоко; словно бы незримая сила вела его, нашептывая верный маршрут, и капитан доверился ей полностью, ошибочно принимая за интуицию.
...Он заблудился, но в итоге все-таки выбрался на правильную дорогу и, двигаясь по тракторному следу, объявился в Славяновке, когда солнце уже садилось.
* * *
Гладилина немного удивляло существование зарубежной агентуры в этом Богом забытом месте. С таким же успехом можно было наладить филиал ЦРУ в милицейском обезьяннике. С десяток одинаково серых, покосившихся избенок; переломанные плетни, жалкие огороды, поганые сараюшки, редкие унылые подсолнухи. Лопухи, лебеда, похмельное сонное марево. Пьянь и рвань, голь перекатная.
Чем живут – непонятно.
Никто не работает – это ясно как день.
Все что можно давно разворовано, причем разворовано всерьез – не то что в сторожке, где он так наследил.
Пропили небось даже гвозди. Прямо тебе Кижи, без гвоздей построенные. Гладилин презрительно сплюнул.
Номеров на избах, конечно, не было никаких. И улица никак не называлась, потому что ее тоже не было. Капитан отсчитал четвертый дом справа и в очередной раз снял ПМ с предохранителя.
За дверью его могло ждать что угодно.
У него явно начиналась паранойя: ему уже повсюду мерещился свирепый спецназ. Против спецназа с придурковатым «макаром» не попрешь, но оружие придавало хоть какую-то уверенность.
Он вообразил вдруг внутреннее убранство этого убогого жилища: замаскированный шпионский центр, под завязку набитый аппаратурой. А в ближайшем поганом пруду, подернутом ряской, затаилась подлодка, которая должна вывезти его за кордон по тайным подземным рекам.
Тут Гладилин невольно улыбнулся: местные хлопцы-удальцы разобрали бы этот центр по винтику, как разобрали тракторы и бульдозеры. А подлодку порезали бы на лом куда быстрее, чем это сделают с эсминцем «Хюгенау» в месте его последнего упокоения.
Переведя дыхание, он взошел на скрипучее крыльцо и трижды постучал. Ему отворили мгновенно, так что Гладилин отпрянул, уже готовый выстрелить.
– Кто вы такой? – прозвучал спокойный вопрос. Голос, подчеркнуто равнодушный, принадлежал женщине.
Ответ мог быть только один. – Санта, – назвался Гладилин.
– Заходите.
Женщина повернулась к капитану спиной, направилась в горницу. Оглянувшись в последний раз, Гладилин последовал за ней.
Когда он вошел в горницу, хозяйка уже сидела за столом, сложив перед собой руки. Сидела очень прямо. Лет пятьдесят – а впрочем, шут ее разберет. Может быть, сорок, а может – и все шестьдесят пять. На столе – пусто, нет даже скатерти, голые доски. И никакого угощения, чему капитан почему-то не удивился.
Лицо у женщины было строгое, редкие седые волосы аккуратно собраны в плотный пучок, тонкие губы поджаты. Одета обычно для здешних нищенских мест: какая-то застиранная кофта, юбка из грубой ткани. Обута в резиновые сапоги: неужто и дома в них разгуливает?
– Покажите товар, – приказала женщина.
В ее бесстрастном тоне было нечто, вынуждавшее подчиниться любого, будь он даже полоумным маньяком.
Гладилин покорно снял рюкзак – впервые за всю свою одиссею; развязал его и вынул связку стальных капсул. Если бы в этот момент его увидел Каретников, то проклял бы себя тысячу раз! Такие штуковины не разобьются ни при каком ударе, поэтому Гладилин и отказался их засветить, когда Посейдон потребовал доказательств. Впрочем, понимание этого факта не мешало самому капитану по-прежнему обращаться с грузом с максимальной осмотрительностью. В этом таился иррациональный страх перед неизвестной смертельной угрозой.
– Как я могу быть уверена, что в капсулах именно то, что должно быть? – ровным голосом осведомилась хозяйка.
Гладилин нехорошо осклабился:
– Вскрыть?
Впервые на лице женщины обозначилась легкая неуверенность, сразу сменившаяся неудовольствием. Черный юмор явно был чужд хозяйке.
– Нет, не нужно.
Капитан почувствовал, что пора, наконец, брать инициативу в свои руки. Он подался вперед:
– Вы-то сами кто будете, хозяюшка?
– Не та, кого вы боитесь. Иначе уже лежали бы на полу, мордой в доски. Вам не о чем здесь беспокоиться.
– И все же?
Та вздохнула:
– Я из немцев, приехала давно, с Поволжья. Поддерживаю связи с родиной. Достаточно?
– Как же вы их поддерживаете-то, в такой глухомани? Да еще и регулярно, насколько я понимаю?
– Это вас не касается. Вам нужно переодеться и вообще максимально изменить внешность. Скоро за вами приедут.
«Максимально»! И как она уживается с таким лексиконом среди местного быдла? Слух Гладилина особенно резанула последняя фраза. Ему почему-то не хотелось относить ее к собственной особе. В его милицейском представлении «приезд за кем-то» мог означать лишь одно: арест.
Но в рекомендациях немки был несомненный резон. Он и сам подумывал о «максимальной» маскировке.
– Можете предложить что-то конкретное? – спросил он деловито. – У вас есть нужные средства?
– Конечно, – хозяйка встала и вышла в соседнюю комнату. Она совершенно не боялась гостя, хотя не могла не понимать, что тот весьма и весьма опасен. Капитан, пока она отсутствовала, изучал обстановку. Все аккуратно, чисто, даже слишком чисто. И очень бедно, никаких излишеств.
Женщина вернулась с машинкой для стрижки волос (она была еще советских времен), и через несколько минут ранее белокурый капитан Гладилин сделался бритым налысо. Сразу обозначились бугристости черепа, нисколько его не красившие, но это лишь играло ему на руку. По ходу стрижки Гладилин не шелохнулся.
Немка придирчиво осмотрела гостя, покорным бараном дожидавшегося продолжения экзекуции. Снова вышла, вернулась с какими-то гремучими инструментами. Подошла к визитеру вплотную:
– Откройте рот, запрокиньте голову.
– Что это? – подозрительно осведомился Гладилин.
– Я поставлю вам фиксы. Золотые, две штуки.
– Вы и это умеете?
Хозяйка презрительно передернула плечами.
– Кого же вы, интересно, из меня лепите?
– Я леплю из вас, как вы изволите выражаться, братка. Как изволят выражаться в вашей великой стране. К сожалению, я не умею делать татуировки, а они бы не помешали. Так и не освоила это искусство в ваших застенках.
Капитан Гладилин, как-никак служивший в милиции, расхохотался, оставив застенки без внимания:
– Это прошлый век! Таких братков теперь уже нет! Вы мне еще малиновый пиджак предложите...
– Малинового у меня нет, а кожаный дам. Небольшой анахронизм лучше, чем ваша изначальная внешность, вам не кажется?
Возразить было нечего.
Покончив со стоматологией, немка вновь критически воззрилась на гостя. Тот встревоженно заерзал, перехватив ее взгляд.
– Вас что – не устраивают мои глаза? Тут уж извините... Они мне дороги, не позволю выкалывать. И цвет вы вряд ли измените.
– Не изменю, – согласилась немка и нанесла капитану такой удар, что тот полетел на пол и на некоторое время лишился чувств. Вселенная для него вспыхнула болевым фейерверком, тут же сменившись небытием.
Когда к Гладилину стали возвращаться чувства, он ощутил, что его волокут в угол и, привалив к стене, удобнее усаживают.
