– Я… не понимаю… – Перед глазами Славы все мгновенно померкло, предметы и люди закачались. Ему показалось, что у него зрительная и слуховая галлюцинация.
– Не прикидывайся идиотом. Я веду речь о твоей матери, Корсак Анастасии Михайловне! – жестко выплюнул капитан. Добавил, зло щурясь: – Или ты не знаешь, что сегодня утром она была арестована? По указу Совнаркома, предусматривающему наказание в виде расстрела для лица, ближайший родственник которого незаконно сбежал из страны за границу! А также по указу от седьмого августа, предусматривающему еще десять лет лишения свободы за воровство народного имущества.
– Мама?! Это какая-то чудовищная ошибка. Она – не вор. Она врач… Давно уже на пенсии, но до сих пор работает в больнице… Акушеркой…
– Ты хотел сказать – работала, – с ухмылкой прирожденного садиста поправил Береснев. – Точнее – занималась вредительством путем хищения народного имущества в особо крупных размерах!.. Ничего, с врагами народа быстро разберется Особое совещание. А вот с тобой, персонально, разберусь я сам! И не здесь, не в этих стенах, – давил металлическим, бездушным голосом капитан. – Через полтора часа у меня важная встреча во Всеволожске. Конвоя тоже нет. А везти тебя в следственный изолятор НКВД на своей машине мне не по пути, да и времени в обрез. Так что считай, что тебе крупно повезло, Корсак. Ночевать будешь дома. Пределов Ленинграда не покидать! Завтра, ровно в восемь утра, ко мне на допрос. – Береснев назвал адрес и номер кабинета. – А прямо сейчас могу сообщить, что ты отчислен из университета без допуска к экзаменам, без права получения диплома и последующей работы в государственной системе, во благо нашей Советской Родины. Дети врагов народа не имеют права служить Отечеству, которое продали их родители!
– Товарищ капитан прав, – не удержался от реплики ректор, торопливо промокающий скомканным носовым платком влажный, блестящий от пота лоб. – Вы отчислены, студент Корсак. Без права восстановления. За документами зайдете в канцелярию, к секретарю.
– Тебе все ясно? – скрипнул зубами «товарищ из НКВД» и щелчком указательного пальца, словно невзначай, стряхнул прямо на паркетный пол пепел папиросы. – Вопросы есть?!
Славе показалось, что земля стремительно ушла у него из-под ног. Похоже, кое у кого, принимающего решения там, на самом верху, неизлечимая болезнь мозга и прогрессирующая мания преследования. Что окружающий его такой цветной и многогранный мир вдруг окончательно и бесповоротно сошел с ума. Как могло оказаться, что мама, его милая, добрая, любимая мама, всю свою жизнь помогающая появляться на свет детям, вдруг оказалась вором?! Что такого она украла?! Что же касается родственников за границей, то, насколько ему известно, они покинули пределы России сразу же после революции. Указ же, предусматривающий огромный срок близким сбежавшего изменника, вышел всего три или четыре года назад…
Как все ленинградцы, Слава был наслышан о внезапно приезжающих среди ночи и забирающих людей черных грузовиках. «Черных воронах». Эти люди просто исчезали. А три месяца назад крыло «ворона» промелькнуло совсем близко– с параллельного курса была отчислена девушка, Майя Корбут. Ее отца, инженера-конструктора с Кировского завода, объявили врагом народа. Но это все происходило как бы в параллельном мире, таком абстрактном и далеком от их с мамой крохотного, уютного земного мирка, что казалось не более чем чужим кошмарным сном. О котором можно шепотом поговорить, но который не представляет для тебя ни малейшей опасности. И вдруг – этот внезапный арест. По надуманным, чудовищным обвинениям!
Сглотнув застрявший в горле комок и не узнав своего севшего голоса, Слава прошептал:
– У мамы нет близких родственников, за последние двадцать лет эмигрировавших за пределы СССР. И она… она просто не способна на какое-либо воровство… Я уверен, что произошла ошибка!!!
– Та-а-ак. Интересно. Ты что же это, Корсак, сомневаешься в объективности нашего советского правосудия?! – подобрался Береснев, в два шага приблизился вплотную к Славе, нависнул сверху всей своей громадой и жарко дыхнул в лицо едким табачным перегаром. – Или мне это послышалось?! Молчишь… Скажи спасибо, что тебя не арестовали вместе с матерью. А пока всего лишь отчислили из университета. Пусть даже и накануне выпускных экзаменов!
Жадно затянувшись, Береснев выпустил в лицо Славе едкие клубы дыма. Корсак подавленно молчал, плотно сжав челюсти, играя желваками и невидящими глазами глядя сквозь капитана, в никуда. Он уже понял – апокалипсис состоялся. Изменить ничего нельзя. Но любое неосторожное слово в этом опасном разговоре может стоить ему не только свободы.
– Можешь проваливать. Завтра к восьми. Кабинет номер сорок девять, – смерив Корсака долгим, пристальным взглядом, буркнул Береснев. – И не пытайся удрать. Не получится.
– Скажите, – помедлив, Слава все-таки решился, – я смогу ее увидеть?
– Это исключено, – жестко отверг Береснев. – Никаких свиданий до вынесения обвинения. Вот закончится следствие, тогда и повидаетесь. Может быть, – хмыкнул капитан.
Слава плохо запомнил, как покинул здание университета, дважды окликнутый удивленно глядящими ему вслед приятелями-сокурсниками, как шел по улицам центральной части города, ничего не видя и не слыша вокруг себя, как поднимался по широкой лестнице на третий этаж старинного доходного дома купчихи Гиацинтовой.
Очнулся он только тогда, когда увидел приоткрытую входную дверь их с мамой квартиры и валяющийся у порога, варварски смятый лист бумаги с отпечатавшимся на нем отчетливым следом подошвы – часть своей почти завершенной дипломной работы. Слава сразу все понял. После ареста мамы в квартире был произведен обыск. Уходя, доблестные служаки из НКВД оставили дверь открытой. Пусть грабят. Враг народа – уже не советский гражданин и не человек. И даже не животное. Он хуже. Он – презираемое всеми пустое место.
Слава поднял с порога покрытый ровными машинописными строчками лист, бережно расправил его, сложил пополам… и тут его слух уловил доносящийся из квартиры шорох. Внутри определенно кто-то был. Значит, обыск еще не закончен?!!
Широко распахнутая Славой входная дверь даже не скрипнула. А коврик на полу прихожей смягчил его шаги. Корсак вошел и остановился на пороге гостиной, шокированный представшей перед ним картиной.
После проведенного обыска в квартире царил полный хаос. Все вещи были беспорядочно раскиданы по полу, ящики комода выдвинуты, книги разбросаны, подушки выпотрошены, повсюду летал пух, а пол кроме кучи хлама усыпан осколками битого стекла и посуды. Но отнюдь не учиненный чекистами беспорядок заставил Корсака крепко, до боли в скулах, стиснуть челюсти и сжать кулаки.
Возле комода, спиной к прихожей, стоял сутулый субъект в нахлобученной на бритую голову черной кепке и, натужно сопя, торопливо заталкивал в подобранную тут же, в соседней комнате, Славину спортивную сумку мамино теплое пальто с кроличьим воротником. Из карманов его пиджака торчали серебряные ложки и свисал край тонкой цепочки. Легко проникший в открытую квартиру вор явно торопился успеть закончить свое дело до прихода хозяев. Но ему не повезло – сзади послышался скрип половицы. Резко обернувшись, вор встретился прищуренным взглядом со Славой. Сообразив, что попался, он скривил скуластую рожу и чуть слышно выругался:
– Т-вою мать… Явился, бля. Сучонок.
– Сумку положи. – Плещущаяся в зрачках Славы лютая злость не предвещала ничего хорошего.
Вор понял: о мирном и бескровном разрешении ситуации можно и не мечтать. Поэтому послушно бросил сумку с торчащим из нее рукавом пальто, обернулся лицом к хозяину квартиры, выпрямился и тыльной стороной ладони смахнул прилипшее к влажному лбу перо, вылетевшее из подушки.
– Легавых звать будешь? – спросил он глухо, затравленно. – Так напрасно. Я плюну им в рожу, скажу, что впервые в жизни вижу и тебя, и эти шмотки. Свидетелей-то нет. Попробуй докажи. Кто тебе поверит? После обыска. Вражина… Скоро сам следом за ней к стенке отправишься! Так что лучше уйди с дороги, щенок. Целее будешь.
Слава шагнул вперед, левой рукой резко схватил вора за отворот пиджака, а правой сильно врезал кулаком в живот. Кепка слетела с бритой головы. Вор перегнулся пополам и захрипел, колени его подогнулись, но Корсак не позволил ему рухнуть на пол. Вместо этого дал возможность чуть отдышаться и спросил, выплевывая слова, как пули:
– Откуда ты, ублюдок, знаешь про мать? Считаю до трех. Потом останешься без своих поганых яиц. Раз!..
– Да… у нас… квартира… напротив твоей, бля! Коз-зел… – судорожно харкая, прохрипел вор. – Три дня… как… въехали! На место… бывших!
Слава разжал пальцы и выпустил воротник бритоголового. Тот кулем свалился на пол, скрючился и зашелся в судорожном, надрывном кашле. С оттопыреной нижней губы свисала длинная тягучая слюна. Однако, пойманный с поличным, вор не тратил времени напрасно – пытаясь восстановить дыхание, он попутно торопливо вытаскивал распиханные по карманам предательски торчащие наружу старинные ложки и раскидывал их по сторонам. Слава взирал на происходящее отстраненно, словно смотрел приключенческое кино в ДК Кировского завода. Сил злиться уже не было. Он был полностью опустошен и безразличен ко всему происходящему. Только еще раз обвел глазами комнату и с тоской подумал, что окружающий его мир точно сошел с ума. Окончательно и бесповоротно.
