– Эй, привет!
– Папа!
– Как дела, моя дорогая? – спросил он, подняв дочь на руки и крепко прижав к себе. – Как же я рад снова увидеть мою девочку! Ты хорошо себя ведешь? Слушаешься Салли?
– Со мной все прекрасно, папа. А что случилось с тобой?
– Ничего серьезного, милая. Всего лишь небольшой разрез в ноге, вот и все, – бодро отозвался Боб, и Салли смерила его недоверчивым взглядом.
Он немного поболтал с дочерью, а потом с Салли, которая отвечала ему с заметной холодностью. Джулия сейчас кажется, спала, но, судя по всему, можно было не опасаться послеоперационных осложнений. Медики говорили, что она довольно скоро сможет выписаться, и Салли уже все приготовила для того, чтобы отправиться на маленькое ранчо в Кастер, как планировал Боб. Она согласилась с ним, что это вполне оправданная мера по обеспечению безопасности, по крайней мере до тех пор, пока ситуация не прояснится.
Спустя некоторое время Джулия проснулась, и Боб вошел в палату к жене.
Все ее туловище облегала гипсовая повязка, не позволявшая двигаться правой руке, ключица которой была перебита пулей. Его бедная девочка! Она казалась такой бледной, такой поблекшей и даже каким-то образом стала меньше в своем гипсе.
– О, моя дорогая! – воскликнул Боб, кинувшись к ней.
Она улыбнулась, хотя и без большого энтузиазма, и спросила, как он поживает, а он пропустил этот вопрос мимо ушей и принялся в ответ расспрашивать ее о самочувствии, перешел к общемедицинским соображениям, а от них к мерам безопасности и в конце концов сказал ей, что, как ему кажется, он смог что-то выяснить.
– Я и сама догадалась об этом: ты весь прямо-таки светишься.
– Это длинная история. Осталось еще кое-что, чего я не могу до конца понять, и мне нужна помощь.
– Боб, но как же я могу помочь тебе? Я почти ничего не знаю. А все, что знаю, уже рассказала тебе.
– Нет-нет, я имею в виду совсем не это, а то, что касается меня.
– Ну вот, ты уже забыл обо мне.
– Дорогая, я раздобыл одну вещь, которую обязательно должен понять. Мне никак не удается дать ей осмысленное объяснение. Получается, что или с ней что-то не так, или я заблуждаюсь. Если что-то не так с этой вещью, то я ничего не смогу сделать. Если же ошибаюсь я, то мне обязательно удастся найти ошибку.
– О боже. В меня стреляли, меня ранили, а ты все рассуждаешь о себе.
Боб сделал вид, что не заметил резкого выпада, и на какое-то время замолчал.
– Мне очень жаль, что тебя ранили, – наконец сказал он. – Я очень рад, что ты осталась жива. Ты должна думать о том, какое счастье, что тебе удалось вывернуться из этой передряги, а не о том, какая ты несчастная, что в нее угодила. Ты вела себя просто прекрасно: сумела удержать ситуацию под контролем и оказалась самой настоящей героиней. Тебе удалось спасти свою собственную жизнь, жизнь своей дочери и жизнь своего мужа. Так что у тебя нет особых оснований сердиться.
Джулия ничего не ответила.
– И дело вовсе не во мне. Дело в нас. Я должен разобраться во всех этих делах.
– Неужели ты не можешь допустить, чтобы этим занялись полиция и ФБР? Их много, они есть повсюду. Это, в конце концов, их работа. А твоя работа – быть здесь, с твоей семьей.
– Существует человек, который охотится за мной. Чем больше времени я нахожусь рядом с тобой, тем большая опасность угрожает тебе. Неужели ты этого не понимаешь?
– Значит, ты снова исчезнешь. Я так и знала. Тебя не было рядом, когда в меня стреляли, тебя не было, когда я три часа провалялась в ущелье, тебя не было, когда меня оперировали, тебя не было, когда я приходила в себя после операции, ты даже не позаботился о своей дочери, ты, судя по всему, не поедешь с нами в горы, я слышала, что ты пьянствовал, после этого ты, наверное, с кем-нибудь подрался, потому что ты ужасно хромаешь и у тебя невероятно бледное лицо, и все, что тебе теперь хочется сделать, это снова исчезнуть! И... и почему-то ты счастлив после всего этого.
– Я ни с кем не дрался. Мне просто вытащили пулю из ноги, вот и все. Это ерунда. Я сожалею, – сказал он. – Но думаю, что это самый лучший образ действий.
– Не знаю, сколько еще я смогу вынести.
– Я только хочу, чтобы все это наконец закончилось.
– Тогда оставайся здесь. Будь здесь, с нами.
– Я не могу. Это значит подвергнуть вас большой опасности. Он очень скоро узнает, если еще не узнал, что убил не меня, а совсем постороннего человека. И тогда он вернется. Я должен быть в состоянии передвигаться, действовать, думать, обороняться. И это еще не все: как ты думаешь, если он снова придет за мной, а вы с Ники окажетесь в этот момент рядом, разве я смогу защитить вас? Никто на свете не сможет вас защитить. Так что пусть он охотится на меня. Это то, чему он обучен, что он умеет делать. Возможно, я смогу справиться с ним, а возможно, и нет, но, что бы ни случилось, я костьми лягу, но не допущу, чтобы он охотился за вами.
– Боб, – сказала она, – Боб, я позвонила адвокату.
– Что-что?
– Я сказала, я позвонила адвокату.
– И что это должно значить?
– Это значит, что нам следует развестись.
Бывают мгновения, когда чувствуешь, как твоя грудь превращается в лед. Ты просто застываешь. Ты больше не можешь дышать. Ты разеваешь рот, но в него совсем не попадает воздух, а потом там не остается ни капли слюны. В ушах у тебя гремит десяток кузнечных молотов, твоя голова безумно болит, кровь пульсирует в венах с такой силой, будто хочет разорвать их. Ты вот-вот потеряешь сознание. Ничего подобного не случалось с Бобом, когда в воздухе носилось всякое дерьмо и вокруг него умирали люди, но теперь это случилось.
– Почему? – сказал он, когда к нему начала возвращаться способность двигаться.
– Боб, мы не можем дальше так жить. Одно дело говорить, что мы любим друг друга, что мы – семья, что мы заботимся друг о друге. И совсем другое дело, когда ты вдруг исчезаешь, что случается довольно часто, а до меня доходят слухи, что где-то гибнут люди, и ты отказываешься говорить об этом. Совсем другое дело, когда ты непрерывно злишься, так злишься, что не можешь ни говорить со мной, ни поддержать меня, ни хотя бы просто прикоснуться ко мне и все время огрызаешься. Я все это терпела только ради нашей дочери. Но потом все заходит еще дальше, происходит самое худшее: война входит прямо к нам в дом, и я ранена пулей, и моя дочь видит, как на расстоянии вытянутой руки от нее погибает человек. И после этого ты снова уходишь. Я люблю тебя, Бог свидетель, я люблю тебя, но я не могу допустить, чтобы моя дочь снова прошла через все это.
– Я... Джулия, мне очень жаль. Я не замечал, насколько тяжело все это для тебя.
– И дело тут не просто в насилии. Дело в том, что тебе оно нравится. Оно постоянно живет в тебе. Я постоянно вижу это в твоих глазах, в том, как ты осматриваешь любое место, в котором оказываешься, в том, что ты никогда по-настоящему не расслабляешься, в том, что у тебя всегда под рукой заряженное ружье, даже в том, как ты едешь, когда мы все вместе катаемся верхом. Ты больше не снайпер, это было много лет назад. Но ты все еще остаешься там. Я не могу соперничать с войной во Вьетнаме. Ты любишь ее больше, чем нас.
Боб с трудом перевел дух.
– Пожалуйста, не делай этого. Я не могу потерять тебя и Ники. У меня больше ничего нет. Вы – это все, что имеет для меня ценность в этом мире.
– Неправда. Ты ценишь себя и то, чем ты стал. Втайне от всех ты настолько счастлив оттого, что ты Боб Гвоздильщик, непохожий ни на кого, лучше, чем все люди, что ты тот, кого все эти люди любят и уважают или, по крайней мере, боятся. Это сродни наркомании. Я чувствую это в тебе, и чем старше ты становишься, тем злее делаешься, и все изменяется только в худшую сторону.
В голове у него было пусто, и он не мог найти ни слова в ответ.
– Пожалуйста, не поступай так со мной.
– Мы должны жить порознь.
– Пожалуйста. Я не могу потерять тебя. Я не могу потерять мою дочь. Я сделаю все, что ты захочешь. Я поеду с вами в горы. Я переделаю себя. Я смогу стать тем человеком, которого ты хочешь видеть рядом с собой. Посмотри на меня! Я могу все это сделать. Прошу тебя.
– Боб, я приняла решение. Я уже очень давно думаю об этом. Тебе нужна своя жизнь, а мне – своя. Из-за всех этих дел со стрельбой проблема стала еще сложнее. Я должна расстаться с тобой, обрести свою собственную жизнь и уйти от войны.
– Это не война.
– Это война. Она уже отобрала у меня юношу, которого я любила, а теперь еще и мужчину, которого я любила. Она не может забрать мою дочь. Я все это обдумала и подаю на развод. После того как я приду в себя, я вернусь в Пима, к своим родным. Мы согласуем все финансовые вопросы. Не будет никаких споров и склок. Ты сможешь видеть Ники в любое время, когда не будешь с кем-нибудь воевать или вести перестрелку. Но я больше не могу этого переносить. Мне очень жаль, что не вышло лучше, но что вышло, то вышло.
