Хабаров лежал в сугробе. Он развязал обмотанный вокруг головы шарф и теперь ощупывал голову.
– Очухался, москальская морда! Слава Всевышнему!
Данилов погладил нывшую левую руку, на его лице застыло страдальческое выражение.
– Голова раскалывается. Саня, напомни мне, мы пили или летали?
– Уж, лучше б мы, Мишаня, пили, чем так летать!
Данилов кивнул, довольно подытожил:
– Сознание не спутано. Поведение адекватно ситуации.
Хабаров попробовал сесть, но не удержал равновесие и рухнул в снег.
– Ну, кто ж так с разбитой башкой прыгает?! – заорал Данилов. – Потихоньку, потихоньку надо!
Хабаров зажмурился. Дыхание перехватило, что-то тяжелое, словно медведь, навалилось на спину, в висках острыми молоточками замолотил пульс. Голову рвало на части, так что хотелось одного – орать во все горло от боли или, на худой конец, опять потерять сознание, а там незаметно уснуть. Остальное доделает мороз.
«Какая разница, раньше, позже…» – устало подумал Хабаров.
Дрожащей от перенесенной нагрузки правой рукой Данилов не сразу нашел звонивший телефон.
– Северный полюс на проводе! Пока живой. Данилов слушает! – с вызовом выкрикнул он в трубку. – Минутку… – он сбавил обороты. – Я сейчас передам ему трубку.
Он прижал телефон к уху лежавшего в снегу Хабарова.
Сквозь континент, сквозь метели, сквозь непроходимые таежные чащи, через спутник, среди звезд, летел ее голос. Голос проникал в самое сердце. Он был чистый, точно хрустальный. Голос был частью ее, милой, любимой, родной, единственной.
– Саша, ты слышишь меня? Здравствуй…
Хабаров знал, нужно собраться с силами, подобрать слова, чтобы попрощаться, потому что до утра он не дотянет. Он благодарил Бога за возможность сказать ей последнее прости. Слезы навернулись на глаза от расслабляющей жалости к себе и к ней. Он вдохнул раз, потом еще…
– Рад тебя слышать. Здравствуй, солнышко.
– А мне бы никогда не слышать тебя и забыть навсегда о твоем существовании! Я столько нервов не тратила за всю свою жизнь, как за полмесяца с тобой. Я с тобою так постарела! Я ушла от тебя, Хабаров. Я звоню это тебе сказать, – в голосе зазвучал металл. – Я от тебя устала. Мне жаль тебя, по-бабьи. Правда, жаль. До слез. Но жалость – не любовь. Есть человек, который действительно любит меня. Я говорю о Женьке Лаврикове. Женя всегда рядом. Он хочет, чтобы мне было хорошо. Если бы не его поддержка… Ты слышишь меня, Хабаров? Алло? Ты слышишь меня?!
Он кивнул, потом произнес:
– Слышу.
– Мне не нравится этот тон! Изволь быть любезным. Свой характер следующей дуре будешь показывать! – с некоторой горячностью продолжала она. – Я ухожу от тебя! К другу твоему ухожу! А ты… Ты даже не пытаешься меня удержать?! Скотина!
Только теперь до него начал доходить смысл этого неожиданного, несуразного разговора.
– Лина, поганая шутка.
– Я отдираю тебя вместе с кожей! Мне больно! Я звоню тебе, чтобы пошутить! – она нервно рассмеялась. – Ты свинья, Хабаров! Эгоистичная свинья! Да, извини за меркантильность, чуть не забыла, с тебя три тысячи на аборт! Для меня это принципиально. Я хочу, чтобы ты понял: пути назад нет, в наших отношениях стоит жирная точка! Мне не нужен ребенок от тебя. Вырастет такой же двуличной сволочью. А я… Я буду счастливой! Вот увидишь! Ты задохнешься от зависти! Тогда… Тогда ты поймешь, как много ты потерял!
В его волосы набился снег, теперь они казались абсолютно седыми.
Сосредоточенно глядя в одну точку, Хабаров слушал монотонные короткие гудки. Во всей вселенной не осталось ничего, кроме этих монотонных коротких телефонных гудков, которые разносил по миру ветер.
«Она бросила меня. Бросила, когда больше всего на свете была нужна! Предала. Она предала меня! Предала! Предала-а-а!»
– На! Тварь! Позвони! Позвони еще! На! – орал Хабаров в истерике и что было сил молотил телефоном о пень.
Он успокоился только тогда, когда телефон рассыпался на мелкие детали, смешавшиеся со снегом.
Тяжело дыша, он лежал в сугробе, и начинавшаяся метель постепенно заметала его.
Жадная жизнь. Она дала ему все, что он хотел, потом разом отняла. Жадная…
«Мне бы никогда не слышать тебя… Не слышать тебя… Не слышать тебя…Я ушла от тебя… Ушла…Ушла…Ушла… Мне жаль тебя… Жаль тебя… Жаль тебя… Я ушла от тебя… Женька любит меня… Женька любит меня… Женька… Женька…»
Хабаров обхватил голову руками, пригнулся к заснеженной земле, сжался в комок, не желая больше слышать этих ее слов. Но слова не исчезали, теперь они звучали нагло, даже с издевкой.
«Я буду счастливой! Вот увидишь! Ты задохнешься от зависти! Ты поймешь, как много ты потерял… Много ты потерял… Много ты потерял… Потерял… Потерял… Потерял… Потерял… Пути назад нет… Ты не любил меня… Я буду счастливой… Женька… Женька… Женька любит меня… Женька… Ты задохнешься от зависти… С тебя три тысячи на аборт… На аборт… На аборт… Три тысячи… В наших отношениях жирная точка… Точка… Точка… Точка… Мне не нужен твой ребенок… Ребенок… Ребенок… Я буду счастливой… Буду счастливой… Аборт… Я буду счастливой… Аборт…»
– Тварь! – страшно зарычал он. – Тварь! Тварь! Тва-а-арь! – он бешено молотил руками по спрессованному снегу. – Тва-а-а-арь!
Его бросило в жар. Все тело горело, словно в полдень на пляже. Хрипя, задыхаясь от ненависти и боли, он встал на четвереньки, мутным, качающимся взглядом посмотрел вперед. Зачерпнул пригоршню снега, сунул ее в рот, прожевал, остатки снега растер по лицу.
– Ты у меня будешь счастливой! – дьявольская усмешка исказила его лицо. – Только выберусь отсюда, дорогая…
Он брезгливо сплюнул и медленно пополз вперед.
– Ты что? Ты что сейчас сделала?! – орал Лавриков.
Орлов, Скворцов, Лисицын переглянулись, Орлов положил ему руку на плечо.
– Спокойно, Женя. Без нервов. За это просто убивать надо.
– Какая же ты дрянь! – сквозь зубы, захлебываясь бешенством, прошипел Лавриков. – Да такая подлая сучка мне даже как коврик у подъезда не нужна. Жаль, я женщин не бью. А то бы… Каждое слово тебе в глотку… Обратно… – он сжал кулаки. – Он же там… Там… А ты!
Все, включая секретаршу Серафиму, с немым укором и осуждением смотрели на Алину. В тишине, под прицелами взглядов, Алина обернулась к Сомову.
– Андрей Сергеевич, до Благовещенска небо чистое. Если не возьмете меня на самолет МЧС, я полечу обычным рейсом.
Сомов вздрогнул. Только сейчас он все понял. Он подошел, взял руку Алины, поднес к губам, поцеловал.
– Вы – великая женщина, Алина Кимовна… – он растроганно обвел взглядом подчиненных. – Да после таких-то слов я бы пешком в Москву пришел выяснять отношения! А еще вот ему, – он ткнул пальцем в Лаврикова, – ему морду набил бы! Честное слово…
– Мишаня! – Хабаров дернул Данилова за ногу.
Тот не отозвался. Полулежа в глубоком сугробе, он спал с блаженной улыбкой на лице. Хабаров тряхнул его, потом еще раз, еще.
– Рука! – вдруг вскрикнул Данилов и застонал.
– Замерзнешь, дубина! Двигаться надо.
– Такой кайф обломал… – Данилов зевнул и снова закрыл глаза.
Хабаров подполз ближе, стал растирать Данилову щеки, нос, уши, пальцы рук. Наконец Данилов вздрогнул всем телом, проснулся.
– Фу-у-у! Спал я, да?
Хабаров дал ему пинка.
Друг за дружкой, утопая в снегу, они поползли по направлению к лежавшему вверх хвостом, зажатому между кедров фюзеляжу вертолета.
Что произошло, Данилов не понял. Вдруг земля стала вращаться быстрее, он за нею не поспел, заскользил на брюхе вниз, крича от боли. Когда скольжение прекратилось, он со стоном перевернулся на спину, руками стал откапывать лежавший поверх него снег.
– Мишаня, ты как? – донеслось откуда-то сверху.
– Могилка готова!
Проделав в снегу отверстие для лица, Данилов осмотрелся. Оказалось, он свалился в заметенный снегом овраг, шириной метра полтора, с крутыми, почти отвесными откосами в человеческий рост. Данилов вдруг отчетливо осознал, что самому ему отсюда не выбраться. Его охватила паника.
– Черт подери! Саня! – что есть мочи крикнул он. – Мама моя… Что делать-то? Саня! – заорал он в истерике. – Б…! Е… в рот! Вытащи меня! Вытащи!
Лежа на снегу Хабаров смотрел на него сверху.
– Нет, ты видел блядство такое?! – выкрикнул, чуть не плача, Данилов, предпринимая безуспешные попытки подняться по склону.
– Ну, давай! Вытаскивай меня! Чего глядишь?!
Хабаров поморщился.
– Не ори, голова раскалывается.
– Может, тебе скорую вызвать?! – и Данилов опять нецензурно выругался.
Хабаров посмотрел на Данилова, потом на овраг, потом на место падения машины и еще горевшие мелкие обломки, втянул носом воздух, опять поморщился.
– Двоечник, что ж у тебя посадка-то с выключенным двигателем не отработана? Несущему винту надо резвей обороты давать, жестче выжимать из него подъемную силу! Скорость надо уметь гасить. Или ты ее или… она тебя.
