Джон Харви
Грубая обработка
— Ну что, мы начнем когда-нибудь? — нетерпеливо переминался с ноги на ногу Грайс. Холод уже проник ему за ворот и побежал по спине. Он ненавидел январь всей душой.
«При таких слякотных днях, — подумал Грабянский, — и ночи-то обязательно будут промозглыми — вот как сегодняшняя».
— Минутку, — буркнул он и направился к гаражу. Для такого крупного мужчины его походка была удивительно легкой.
Кто знает, если взглянуть на дом глазами агента по продаже недвижимости, может быть, его и можно было бы назвать фешенебельным особняком, но с того места в начале подъездной дороги из гравия, где стоял Грайс, он воспринимался однозначно — как заурядное, весьма неприглядное строение южной окраины города.
Если бы дело происходило днем, было бы легче заметить, что краска кремового цвета, которой был выкрашен дом, не обновлялась по меньшей мере года два, что деревянная облицовка балок покоробилась, будто пораженная экземой. По обе стороны двери стояли кадки с карликовыми елями. Чтобы позвонить в дверной колокольчик, нужно было подняться на три ступеньки.
— Ну что?
Вместо ответа Грабянский пожал плечами, продолжая держать руки в карманах.
— Как это понимать?
Они стояли у наполовину поднятой двери гаража, за которой виднелся капот автомобиля.
— Заднее сиденье, пол — все завалено хламом. Может быть, они вообще не пользуются машиной, — заметил Грабянский.
— Каким хламом?
— Газеты, журналы, коробки с салфетками, обертки от шоколада. Три пары туфель на высоком каблуке. Иными словами — это машина женщины.
— Почему?
— Во-первых, туфли. И потом, сразу видно, что это вторая машина в доме, машина для женщины. Какой мужчина будет ездить на таком драндулете?
Какое-то время они молча смотрели на гараж.
— Не нравится мне это, — наконец заявил Грайс.
— Список того, что тебе нравится, уместился бы на пачке сигарет, и еще оставалось бы место для надписи о вреде курения.
— Мне не нравится этот автомобиль.
— Так что, бросаем это дело?
— Прежде всего я хочу убраться с этого чертового холода в местечко потеплее.
— Тогда пошли. — Грабянский сделал несколько шагов по направлению к дому.
— Машина… — снова начал Грайс.
— Что ты имеешь в виду? Если мы решили, что это женская машина, значит, в доме женщина. Так, что ли?
— Ну да.
Грабянский покачал головой: вместо того чтобы сидеть у телевизора и глазеть на «мыльные оперы», Грайсу следовало бы получить хоть какое-нибудь образование. Вечерние курсы по философии, логике. Это пошло бы ему на пользу.
— Что она там делает, в темноте? — спросил Грабянский.
— Не знаю. Может, спит.
— Слишком рано.
— А вдруг у нее болит голова?
— Ты, случайно, не ее врач?
Они не могли оставаться здесь вечно: по другую сторону высоких подстриженных кустов вдоль всей широкой улицы ярко горели фонари.
— Ты думаешь, стоит все же попробовать? — Грайс снова переступил с ноги на ногу.
— Да, — уверенно ответил Грабянский. — Мы сделаем это.
Они осторожно двинулись по траве вдоль посыпанной гравием дорожки и, когда подошли к задней части здания, то оба сразу же обратили внимание на красный ящик сигнальной системы, висевший высоко на стене.
Мария Рой лежала в ванной, погрузившись в воду так, что ее груди плавали в ароматизированной пене. В бледном свете ночника они мягко блестели, словно атласные. Темные соски отвердели. Она стала думать о Гарольде. Это не помогло. Легким движением кончика пальца она потерла сосок и улыбнулась, почувствовав, как он снова начинает твердеть. Что это за супружеская жизнь, когда все одиннадцать лет брака постель — единственное место, где занимаешься любовью? И то не часто!
— Ничего, мои маленькие грустные мешочки печали, — обратилась она нежно к своим грудям, — кто-то любит и вас. Где-нибудь.
Сев так, что вода с пеной забурлила вокруг ее плеч, она любовно сжала их в последний раз.
— Смотри, свет, — прошептал Грабянский.
— Где?
— Там. Видишь? У края шторы.
— Это, наверное, отражение в ленточных жалюзи.
— Нет, свет!
— На свечу не похоже? — взглянул на него Грайс. — Может быть, она проводит спиритический сеанс?
Он просунул конец пластиковой карточки в щель, отжал язычок замка, и дверь открылась.
— А зачем еще, по-твоему, я звоню тебе? — проговорила Мария Рой в телефонную трубку, — только для того, чтобы сказать тебе, как сильно тебя люблю? — От халата, который она набросила, исходил легкий аромат духов.
— Нет, Гарольд, — перебила она собеседника. — Я намерена лететь туда. В эту самую минуту под халатом я отращиваю крылья.
На круглом столике рядом с телефоном стоял стакан, наполовину наполненный вином. Мария взяла его, пригубила, отставив в сторону мизинец. Вино явно было налито прошлым или даже позапрошлым вечером и имело кисловатый привкус.
— Конечно, я пыталась сделать это, но он не завелся.
Мария выпустила сигаретный дым.
Даже отодвинув телефонную трубку от уха, она все равно могла слышать его голос. Он буквально бил по барабанным перепонкам.
— Гарольд… Бесполезно.
— Гарольд…
Он слышал только себя.
— Гарольд, автомобильные моторы, так же, как и твоя аппаратура, имеют обыкновение ломаться, притом в самое неподходящее время. Что? Несинхронный звук? Не знаю почему, но они постоянно выделяют тебе самые плохие залы для дубляжа, самые плохие во всей студии. Правда-правда! Все время так. Может быть, таким образом они хотят дать тебе что-то понять, хотят что-то сказать тебе. Кстати, я тоже хочу сказать тебе кое-что. Я уже приняла ванну и сейчас, когда допью, нет, не то, что ты думаешь, просто вино, и при этом весьма плохое, когда я его допью, я переоденусь и потом, поскольку я не могу вывести машину из гаража, а ты не можешь приехать и забрать меня, я вынуждена буду позвонить Джерри и Стелле и попросить их сделать крюк и захватить меня с собой.
Мария выпустила еще струю дыма и вздохнула достаточно громко, чтобы муж знал, что, к чему бы они ни пришли сейчас, она идет на это скрепя сердце. Она уже привыкла откровенно подчеркивать, что все соглашения между ними носят подобный характер.
Мария посмотрела на телефонную трубку, лежавшую на аппарате, и улыбнулась — как хорошо, что телефонный разговор можно так легко, так мгновенно прервать. Шелестя шелком халата, она направилась на кухню и вылила в раковину содержимое стакана. Погасив сигарету, поставила грязный стакан, взяла чистый и вошла в гостиную. Между телевизором и полками с видеокассетами, журналами и книгами в бумажных обложках стояла батарея бутылок. Она заметила, что тут же оказалась пара потрепанных рукописей, каким-то образом попавших сюда из комнаты, которую Гарольд использовал как кабинет. Она решила напомнить ему, чтобы он забрал к себе эти бумаги. Мария свернула колпачок с бутылки шотландского виски и налила себе изрядную порцию. Несмотря на чертов гараж, чертов автомобиль, на звонок Гарольду, после ванны она чувствовала себя хорошо.
Она отпила большой глоток виски, мысленно послала к черту Гарольда и, когда повернулась и поставила стакан, увидела стоявшего у порога мужчину.
— О Боже!
Она поднесла левую руку ко рту и крепко закусила зубами подушечку у основания большого пальца. Так она делала только в детстве.
Странные вещи происходили со стенками ее желудка, а кровь устремилась к голове. Она прислонилась к полкам, боясь, что сейчас упадет в обморок.
Незнакомец стоял, упираясь плечом в косяк двери. Это был крупный плотный человек, не менее шести футов[1] ростом. На нем был темно-синий костюм, двубортный пиджак делал его шире, чем он был на самом деле. Он молча пристально смотрел на нее оценивающим взглядом.
— О Боже! — прошептала Мария. — О Боже!
— Я знаю, о чем вы думаете.
От его слов она подскочила на месте. После тишины его голос прозвучал пугающе. Мария повернулась к нему, не зная, что ей делать, если она вообще должна что-то делать. И, если даже она сделает что-то, принесет ли это какую-либо пользу?
— Я знаю, о чем вы сейчас думаете.
Мария Рой не была уверена, произнес ли он это снова, или те же слова опять повторились в ее голове.
— Мы не причиним, — небольшая пауза, — вам вреда.
Она сжала пальцами стакан — во рту так пересохло, что, казалось, язык прирос к нёбу. Она понимала, что ей следовало особо отметить слова «не причиним вреда», но вместо этого в ее голове завязло и не хотело уходить слово «мы».
Она старалась не смотреть по сторонам в поисках второго человека, но внимательно вслушивалась, пытаясь уловить малейший звук. Это ничего не дало. Вероятно, он сказал так, чтобы сильнее напугать ее. Скорее всего он был один.
