— Я ваш фетиш, свет в конце тоннеля, надежда на спасение, проводник в потаенном лабиринте вашего сознания. Правда?
— Да, доктор. Господин председатель.
— Потому что, Питер, ваша мера пресечения уже определена. Смертный приговор оглашен. И поскольку я буду счастлив, если растопчу вас, он обжалованию не подлежит. Есть только один закон: тот, кто нажимает на курок, должен дорого расплачиваться.
— Но я не стрелял, я…
Ирвин Гольд делает мне знак замолчать. Мой добрейший адвокат!
— Ну же, Хаббен, успокойтесь. Вспомните наше соглашение. Не забывайте о Николасе.
— Боже, я не забываю!
Если уж меня хотят изжарить, лишь бы Ник не присутствовал при этом, что же, я согласен, банда подлецов, готовьте вертел!
— Но если вердикт уже готов, к чему затевать этот смехотворный процесс?
— Послушайте, Хаббен… — обратился ко мне Гольд.
Герр доктор знаком остановил его.
— Ах, мэтр! Прошу вас. Позвольте вашему клиенту самому ответить на вопрос.
— Самому? — спросил я, поочередно глядя на них. — Вы навязываете немыслимые законы и хотите, чтобы я вам объяснил их?
Я был взбешен, горечь подступила к горлу, будто я съел несвежий обед.
— О Боже, с меня довольно! Прекратим этот фарс и перейдем к исполнению приговора! Закончим на этом. Spurios versenkt. Посадите меня в кресло и пустите ток.
Медик явно заинтересовался.
— Правда? Это все, чего вы желаете? Конец — и все? Исполнение приговора без объяснений?
Нет, я не хочу. Внезапно, будто прозрев, я понял, что не желаю быть уничтоженным без определения вины. Быть наказанным за преступление — логично. Но понести кару из-за того, что совершено преступление и кто-то должен расплатиться…
В припадке бешенства я выложил все это доктору, приводя аргументы и топя их в потоке слов, будто мог убедить его в чем-то, доказать всю чудовищную несправедливость, жертвой которой я стал. Он, серьезно склонив голову, выслушал меня, будто хищная птица в предвкушении трапезы.
— Natürlich, — гоготал он, — Конечно. Чудовищная несправедливость. Права гражданина и человека. Гонения. Да, да, мой друг. Достаточно нагнать на вас страха, и вы показываете свое истинное лицо. Демосфен! Но все перлы мудрости ничего не смогут изменить в уличающих вас фактах. И вскоре вы будете мертвы, чтобы смыть преступление. Уясните это и согласитесь. Откажитесь от нелогичных аргументов и не настаивайте на том, что жертва вам незнакома, и следовательно…
— Я повторяю…
— И следовательно, у вас не было никакого повода послать в нее пулю. Но вы-то ее знаете. Только что вы были готовы вспомнить ее имя. А затем решительно заблокировали свою память.
— Решительно возражаю! Это последнее слово, которое можно использовать в моем случае. Все, что произошло…
— Молчать!
— Господин председатель, вы возводите напраслину.
— Правда? — удивился герр доктор, оскалив пожелтелые зубы, — Ну, может быть, если ваш сын сможет присутствовать на этих слушаниях…
— Нет!
— Вы готовы на все, лишь бы этого не произошло?
— Да. Я сделаю все, что угодно.
— Ах! Тогда опознайте свою жертву, Пит, мальчик мой. Вы уже готовы вспомнить ее имя, если пройдетесь по Стречет в сопровождении своей датской проститутки. Поразмыслите. Вспоминаете? Имя. Странное имя… Какое?
Он приближается ко мне, и я вновь отступаю, чтобы не вдыхать его тошнотворное дыхание.
Имя.
Ее имя. У нее было имя.
— Карен?
— Не говорите глупостей!
— Тот истощенный манекен? Та, с забавным пуделем?
— Но я никогда не знал ее имени.
— Для этого нет причин. Сделайте усилие.
Немыслимая игра, игра в вопросы. Единственную зацепку мне дает слово Стречет.
Стречет.
«Бутик».
— Герда, — говорю я. — Это может быть только Герда.
— Вы отлично знаете, что нет!
— Да. Вы правы. Подождите…
Я безнадежно ищу имя, пытаюсь вспомнить его. Мимолетное, неуловимое, оно крутится в моей голове, на кончике языка, ускользает от меня. Необычное, греческое. Или что-то в этом роде. Странное. В моих ушах стоит грохот; я глохну. Я ищу, протягиваю руки к этому имени, я ухватываюсь за него.
— Дэдхенни! Вивьен Дэдхенни!
Да! О, да! Ну да! Я отлично его помню.
Вивьен Дэдхенни.
Подружка Карен.
Но ни той, ни другой сейчас нет рядом со мной в номере «Регала». Нет никого, только я и посыльный, готовящий прохладительные напитки и закуски. Я абсолютно не знаю вкусов семидесятилетнего нобелевского лауреата, к тому же безнадежно больного, потому я заказал все в ассортименте. У меня создалось впечатление, что графинчиков и бутылок Хватит на целый полк. А тут еще новая забота. Я подготовился к этой встрече и просмотрел основные произведения старика, те, которыми пичкали в университете. Великолепно. Пока великолепно. Но Андерс Грандаль, — только сейчас я заметил, что позабыл об этом, — всегда был сторонником простой жизни, чуждался роскоши. Если он остался верен своим пристрастиям, вполне возможно, используя любимое выражение Карен, что он противник люкса.
И если он найдет мой номер слишком роскошным, учитывая еще и этот стол, то переговоры полетят ко всем чертям.
Приехал Винс Кенна, осмотрелся. Он несколько скован, ему нужно немного выпить, чтобы справиться с депрессией и набраться храбрости.
— Он не приезжал? Ты сказал, что он будет у тебя в три часа, а уже три с четвертью.
— Он прибудет, когда сочтет нужным. Успокойся.
Винс осмотрел стол.
— Ты не говорил мне, что затеваешь банкет.
— Он будет не один. С Грандалем придет его агент и еще кто-то.
— И я.
Винс склонился над столом, указал на бутылку во льду и повернулся к официанту.
— Джин с тоником. Mucho джин.
— Это не джин, сэр. Это шнапс. Аквавит.
— Это походит на джин.
— Аквавит, сэр, — с нахальством обслуги, не боящейся увольнения, повторил тот.
— Тимьяновая водка, — пояснил я Винсу. — Попробуй. Это наведет на размышление о неординарных вкусах.
Винс — парень, путешествующий по миру и мечтающий найти всюду американский хлебный мякиш в целлофане. Как говорится, можно вытащить обывателя из страны, но нельзя вытянуть страну из обывателя.
Он попробовал аквавит и не нашел в нем ничего плохого. Усевшись в кресло со стаканом спиртного, принялся изучать меня сквозь полуприкрытые ресницы.
— Что за новая слабость к лауреатам? Вначале в Париже ты отлавливаешь лауреатов Гонкуровской премии, а теперь этот Грандаль. Что все это может значить? Ты считаешь, что мои романы недостаточно классны для вашего каталога?
Он забарабанил пальцами. До сих пор автором номер один в каталоге коммерческой беллетристики издательств Макмануса и Нэйджа был Винсент Кенна, яркий пример удачливого бумагомарателя. Он писал отвратительную вульгарную прозу, нечто вроде напичканных порнографией романов для дам известного возраста; описывал наивного провинциального простака, наблюдающего за людьми большого города сквозь замочную скважину. Он создал большую серию произведений с прозрачной интригой, переполненных разными знаменитостями, весь замысел которых состоял в том, чтобы читатель и критика нашли соответствующий аналог в реальной жизни.
Мои отношения с Винсом основывались на обоюдном недоверии. Вытащив Винса Кенну из рядов заурядных писак, показав ему, как извлечь из минимума таланта максимум возможностей для создания бестселлеров с миллионными тиражами, почему-то я создал у него впечатление, что обязан ему успехом. Девять десятых времени он проводит во невменяемом состоянии, но в последнюю десятую, когда его парализуют душераздирающие сомнения, у него не хватает времени на поиски другого издателя. И тот факт, что он принадлежит мне (телом, может быть, и нет, но душой — точно), укрепляет мое иногда неустойчивое положение у Макмануса и Нэйджа. Я третий номер в издательском доме — после Макмануса в Нью-Йорке и Нэйджа в Лондоне, пока старина Винс продолжает издаваться у них. Святая простота!
Поэтому я сказал ему, прикрывшись безразличием:
— Не будь параноиком, Винс. Разве стоит раздражаться из-за того, что ты будешь фигурировать в том же каталоге, что и Андерс Грандаль?
— Нэйдж сказал мне, что издает его полное собрание сочинений. Двадцать томов. По приличной цене.
— Он никогда не видел своих произведений на английском, хотя заслуживает этого. Не расстраивайся. Придет и твой час.
— Ты хочешь, чтобы я в это поверил?
— Послушай, Винс! Переиздание полного собрания сочинений автора — его погребальный памятник. Приз, вручаемый тому, с кем уже покончено.
— Ну да? — прошептал он, размышляя, — Неужели? Ну ладно…
Он поднялся, повернулся к столу и взбесил официанта, копаясь среди так тщательно расставленных приборов в поисках чего-либо вкусного, типа сэндвича с арахисовым маслом. В конечном итоге он решился и налил себе еще стаканчик живительной влаги. Потом растерянно посмотрел на меня.
