История познания — это еще и хроника саморазвенчания человека. Пожалуй, первый удар вселенскому тщеславию нанес Коперник, после которого Земля перестала мниться средоточием мироздания и со временем окончательно заняла в наших глазах место рядовой планеты, обычной звезды на окраине заурядной Галактики. Второй, потрясший самомнение удар связан с именем Дарвина, который сорвал с человека нимб божественного избранничества и кровно побратал нас с животными.
Уже на нашей памяти малоприятную для человеческой гордыни операцию произвела кибернетика, не без успеха попытавшаяся вдохнуть уникальный, казалось бы, дар мышления в бездушный компьютер. Так мы одну за другой теряли регалии избранничества, и — странное дело! — всякий шаг по пути этого самоумаления оборачивался приобретением все большего могущества. Впрочем, что же тут странного? Не в самоумалении как таковом было дело, не в попрании себя, а в постепенном отказе от иллюзий, в лучшем, стало быть, видении реальности, а чем точнее постижение мира, тем, естественно, успешней можно действовать в нем.
Все закономерно.
Все как будто закономерно, потому что сегодня в эту закономерность всякий может кинуть увесистый камень. “Могущество, говорите вы? Научно-техническое? Все большее и большее? Да, без сомнения. Но что же в итоге? Не оно ли делает возможным то, что обрисовано в фантастике хотя бы вот этого сборника?”
Резонный вопрос! Только давайте спросим себя, когда же он нам пришел в голову? Сегодня? Вчера?
В тот исторический миг, когда запыхтела первая паровая машина? Когда именно мы осознали угрозу экологической катастрофы и что этому предшествовало?
Память возвращает меня к тому времени, когда я был сотрудником отдела науки одной из центральных газет. Ни до, ни после не возникало ощущения такой сопричастности большим и малым событиям дня, такого прикосновения к пульсу забот, радостей, дел и тревог целой планеты. В отдел стекалась самая свежая научная информация, со своими идеями, разработками приходили ученые едва ли ни всех специальностей, мы сами активно вылавливали в науке все самое новое, значительное и проблемное, словом, были, что называется, в курсе событий переднего края познания. Известно ли было нам тогда, что не все безоблачно в наших взаимоотношениях с природой? Да, известно, сам, помнится, написал статью под громким заголовком “Река зовет на выручку” или что-то в этом роде.
Знакомо ли нам было слово “экология”? Поднатужившись, я, пожалуй, мог бы вспомнить, что это какой-то малораспространенный научный термин, означающий… минуточку… Ну, да, неважно! Потребуется, загляну в справочник. Спроси нас кто-нибудь тогда, что мы думаем об угрозе экологического кризиса, мы бы, наверное, пожали плечами: какой кризис, где?!
Даже не верится, что это было всего двадцать лет назад.
Проще простого все объяснить природной человеческой недальновидностью и, стало быть, изначальной слабостью по части долгосрочных прогнозов. Разумеется, в этом объяснении есть резон, потому что биоэволюция действительно не наделила нас, сапиенсов, инстинктом дальнего предвидения, да и не могла наделить. К чему он первобытному охотнику и собирателю? Предугадал ближнее, позаботился о запасах на зиму — и достаточно; чтобы выжить, большего и не требовалось.
А вот сегодняшнему человеку — требуется. И мало ли чем не вооружила нас природа, ведь и математика тоже не записана в генах. Легко ли, однако, было предвидеть ту же экологическую угрозу, если в нашем сознании, между прочим, твердела очередная, быть может, последняя цитадель исключительности? Цитадель, на стенах которой сиял горделивый лозунг: “Человек — покоритель природы!” Пусть не ее избранник, не отмеченный всевышней благодатью венец творения, но царь, повелитель, неограниченный властелин всего живого и неживого в природе! Кто молод, тот уже не помнит, с какой гипнотической силой эта иллюзия царила в умах, как ее подкрепляли все более громкие успехи деятельности и познания, как законная гордость победами слепила умы, мешая различить уже отчетливые кое-где тени недобрых последствий.
Однако и горький урок — благо, если его опыт учтен и есть шанс исправить главное. Избавившись от иллюзий имперского своего владычества в природе, мы обрели новую зоркость и тем самым возможность не просто преодолеть опасность, но, учтя урок, возвысить здание цивилизации на новом, более прочном фундаменте, ибо как-никак уже сейчас прояснилась стратегия прогресса, следуя которой можно предотвратить беду и сохранить перспективу лучшего будущего. Положение, короче говоря, трудное, но вовсе не безнадежное.
Сколько, однако, на этом пути расставлено мин! Возьмем хотя бы такую: угроза экологического кризиса потрясла нас своей внезапностью. Но если человеческое мышление оказалось недальновидным здесь, то где гарантия, что оно не подведет нас на очередном повороте?
Вот опасность, быть может, не менее злободневная, чем острое ухудшение экологической ситуации!
Не скажу, что она оказалась в центре внимания, как того следовало бы ожидать, но один необходимый поиск все же был предпринят: частым гребнем были прочесаны научные и литературные труды прошлого. Неужто никто не предвидел возможности экологической катастрофы, неужто слепота целиком поразила человеческий род? Выяснилось, нет! Отчетливый намек на возможность такой катастрофы сделал, оказывается, еще Леонардо да Винчи! Суровые предостережения о диалектических сложностях и опасностях освоения природы содержались в трудах великих философов XIX столетия. В фантастике возникновение экологической, как мы ее сейчас бы назвали, темы можно датировать 1836 годом, а, скажем, полвека спустя вышел двухтомный роман, который вполне уместно назвать дальновидным романом-предостережением, ибо в нем весьма впечатляюще описана испакощенная Земля (Ричард Джеффрис, “После Лондона”, 1885 г.).
Итак, предостережения были: научные и художественные, авторитетные и не очень — всякие. Человечество не слепо, оно видит гораздо дальше собственного носа! Другой вопрос, почему и в науке, и в литературе предостережения не составили мощного потока, почему даже прозвучавшие сигналы не были услышаны. Одной причины мы уже коснулись, других пока трогать не будем, и потому что это уведет нас далеко в сторону от книги, и потому что психологический момент преобладает в литературе, а перед нами не научный или философский трактат, сборник зарубежных научно-фантастических повестей и рассказов на темы экологии, следовательно, надо исходить из имеющегося материала.
