class="p1">То, что он увидел в доме, где жил парень, очень поразило его и заставило в очередной раз утвердиться в мысли, что Михей не виноват в убийстве Анфисы.
Вся кровать и угол в избе, отведенный матерью своему ребенку, был заставлен и заложен игрушками, сделанными покойным пареньком. Все эти простые немудреные штучки были аккуратно расставлены по своим местам.
На вопрос подполковника женщина ответила, что сын плакал, если какая-нибудь игрушка ломалась или терялась.
Даже не будучи психологом, Дубовик понимал, что такой человек, в принципе, не мог не то, что убить, даже поднять руку на живого человека.
– Его можно было испугать, рассмешить, довести до слёз, но он никогда не злился ни на кого, – плачущая мать лишний раз подтверждала своими словами выводы подполковника.
Теперь можно было с чистой совестью вести расследование в правильном направлении без оглядки на выводы Моршанского, на которого Андрей Ефимович был сейчас необыкновенно зол, и в очередной раз желал посрамить «пингвина» за его профессиональную близорукость, или, правильнее сказать, за непрофессионализм. Подполковник знал, что теперь этого так не оставит. Смерть Михея – безобиднейшего существа, была, по мнению Дубовика, исключительно на совести Моршанского.
Шагая по сломанным доскам узенького тротуарчика, проложенного вдоль заборов, за которыми прятались избы колхозников, подполковник размышлял обо всем, что удалось узнать за один лишь день, проведенный в Потеряево.
«Есть ли кто-то на болотах или это, всё-таки, вымысел? Отшельник там жил, без сомнений. Таких людей по всей Руси раньше было великое множество. Потом он умер… «Остался плащ»… Кто же его на себя примерил? Примерил… Примерил… Стоп!» – от пронзившей вдруг его мозг яркой молнией мысли Дубовик остановился: «Или я всё правильно понял, или я полный кретин!» – и он зашагал ещё быстрее, перепрыгивая через сломанные доски.
У крыльца Правления на скамеечке, подняв сухонькое личико к солнцу, Андрея Ефимовича дожидалась благообразная старушка, которая при виде подполковника резво поднялась ему навстречу.
– Товарищ начальник, я к вам! Убитая Анфиса Гребкова – невестка моя была, с Гришкой, сыном моим, правда, не расписанная в Сельсовете, не успели они, а так женой ему была доброй. Она из-за Гришки-то в лес, на пасеку, тогда пошла, сынок-то мой шибко застужен, – зачастила старуха, не дожидаясь ответного приветствия, – из-за него, голуба, жизни лишилась, Гореловых каких-то поминала в последний вечер. Кто такие, не ведаю. А она про них меня спрашивала, смурная такая была! Вы уж узнайте, кто такие, эти Гореловы. Может, они и виноваты? Я следователю-то говорила, он рукой махнул! Она последнее время что-то и про войну всё поминала. О сестре своей говорила. А раньше редко такой разговор заводила.
– Вы меня, мамаша, совсем запутали! – улыбнулся Дубовик. – Давайте зайдём в помещение, там вы мне всё и расскажите.
Навстречу им выскочил бухгалтер Загоскин:
– Вот пришла одна старушка, что шепнет она на ушко? – произнеся фразу, он весело подмигнул. – Меня тоже будете допрашивать? Я к вашим услугам, – он ещё раз подмигнул.
– Если сочту нужным, – поморщившись, Дубовик отодвинул бухгалтера рукой, показывая женщине, куда идти.
Ему показалось, что в поведении Загоскина было что-то наигранное, неестественное. И рифмы корявые. По его мнению, должность бухгалтера мало сочеталась с поэтической фанаберией, выставляемой этим человеком напоказ. Но в своей работе он встречал немало людей с подобными отклонениями. И уж если всех здесь устраивало, так называемое, «творчество» местного поэта, то самому подполковнику тем более это было глубоко безразлично, только амикошонство с подмигиванием выходило за рамки приличий.
В кабинете свекровь Анфисы рассказала о последнем своем разговоре с невесткой. Но это ничего не прояснило, а лишь добавило вопросов.
– Вы не знаете, где в войну жила Анфиса? – спросил Дубовик у старушки.
– Знаю, что сестра её жила в Молдавии где-то, Фиса гостила у неё аккурат перед войной, называла она место, да я не помню, – посетовала женщина. – Вроде и войну там встретила. Не любила она много говорить об этом, только вот в последнее время… – вздохнув, повторила она.
– Сестру её как звали? Не скажете?
– А Любовь! Так Фиса её называла! У нас и карточка Любы-то этой есть! Если надо?.. – старушка засуетилась, поднимаясь.
– А ваш сын? Он может что-то знать? – Дубовик движением ладони показал ей на стул.
– Про Горелова она у меня только спрашивала. Я ещё тогда пытала Гришку, ничего он не знает. Дочка вот теперь Фисина с нами осталась. Маленькая ещё…
– А кто был её первым мужем? Где он?
– На сплаве бревном придавило… Давно уж… Здешний он был, с Фисой тут после войны поженились, в соседней деревне…
Андрей Ефимович сделал пометки у себя в блокноте и отпустил женщину.
К вечеру ему удалось побеседовать ещё кое с кем, но сколько-нибудь существенного он сегодня больше не узнал.
Воронцов тоже прошелся по домам и, кроме уже рассказанного раньше бабой Дусей, ничего не услышал.
К Правлению потянулись люди: каждый хотел помочь приезжим в поисках убийцы. В виновность Михея не верил никто.
Мужики стояли на крыльце, курили и обсуждали предстоящую посевную. Женщины крутились в коридоре, шептались, поглядывая на пришедшего Дубовика. Девчонки помоложе кокетничали с Костей Воронцовым.
В коридор вышел Баташов. Грозно оглядев всех собравшихся, громко произнес:
– Я что-то не помню, чтобы сегодня был объявлен выходной! Николай! – он обратился к высокому хмурому мужику лет пятидесяти, – корма уже завезены? Я только что с фермы! Немедленно все на работу! Кого надо будет – вызовут!
Люди, недовольно ропща, стали расходиться, только одна старушка осталась сидеть на лавочке у двери в кабинет участкового.
– Ну, а ты, Таисия Трофимовна, с чем пришла? Будешь людей понапрасну от дела отрывать?
– А почем ты знаешь, понапрасну или нет? Вот поговорю с начальником, он и решит. И не перечь мне, всё одно – не уйду!
В коридор выглянул Кобяков. Узнав, что хочет старушка, передал её слова Дубовику, тот, приглашающее, махнул рукой.
Таисия Трофимовна по-хозяйски устроилась у стола, за которым сидел подполковник.
– Вчера, когда парнишка-то ваш приходил, – она кивнула на Костю, стоявшего у окна, – я занемогла, не до разговоров мне было. Сегодня отпустило, вот и пришла. Расскажу про то, что видела и до чего сама додумалась. Такое слушать будете?
– Да, мы всё слушаем, – с лёгкой улыбкой произнес Андрей Ефимович. – Работа у нас такая.
– Ну, и ладно… Про Парашку-то, что с дитем в лес убегла, слышали? – мужчины кивнули. – Марфа-то, мать её, крестной мне была, убивалась по дочери первое время, а потом, вроде, ничего, успокоилась. А моя мать по-тихому стала
