– Вы не знаете, – спросил священник, – сильно ли был разгневан доктор Уолентайн после сцены с секретарем и полковником? Я имею в виду сцену подписания завещания.
– По всей видимости, он был разгневан гораздо меньше секретаря, – ответил Фьенн. – Именно последний ушел разъяренный после того, как завещание было подписано.
– А что вы скажете насчет самого завещания? – спросил патер Браун.
– Полковник был очень богатым человеком, и завещание его неминуемо должно было вызвать большие перемены в жизни многих людей. Трейл не хотел сказать нам в тот день, каким именно изменениям оно подверглось, но я впоследствии узнал, что большая часть состояния, отказанная сперва сыну, была переписана на дочь. Я вам уже говорил, что Дрюс был очень недоволен образом жизни моего друга Дональда.
– Проблема метода заслонила проблему мотива, – задумчиво промолвил патер Браун. – Итак, в данный момент мисс Дрюс, очевидно, является единственным лицом, извлекшим непосредственную выгоду из смерти полковника Дрюса?
– Господи, как можно говорить хладнокровно такие вещи? – воскликнул Фьенн, удивленно глядя на собеседника. – Уж не хотите ли вы сказать, что она…
– Она выходит замуж за доктора Уолентайна? – спросил священник.
– Кое-кто против этого брака, – ответил Фьенн, – но Уолентайна любят и уважают в округе, он опытный и весьма одаренный хирург.
– Столь ревностный, что он взял с собой свои хирургические инструменты, направляясь в гости на чашку чая, – заметил патер Браун. – Ведь ему, по-видимому, пришлось пустить в ход ланцет или что-нибудь в этом роде, а он не отлучался из поместья домой.
Фьенн вскочил на ноги и недоуменно уставился на священника.
– Вы допускаете, что он пустил в ход тот самый ланцет…
Патер Браун покачал головой.
– Все эти допущения до поры до времени ничего не стоят, – сказал он. – Вопрос сейчас не в том, кто совершил преступление, а в том, как оно было совершено. Можно отыскать сколько угодно людей и инструментов тоже – булавок, ножниц, ланцетов. Но как человек проник в комнату? Как проникла в нее булавка?
Во время этой тирады он задумчиво смотрел на потолок. Когда же он произнес последнюю фразу, его глаза внезапно сузились и заблестели, словно он увидел на потолке муху какой-нибудь необычайной породы.
– Ну-с, так что же вы обо всем этом скажете? – спросил Фьенн. – Вы человек опытный, что вы посоветуете?
– Боюсь, что мой совет в данный момент принесет вам мало пользы, – вздохнул патер Браун. – Я ничего не могу посоветовать, не увидев места преступления и не познакомившись с обитателями дома. В данный момент нужно, по-моему, продолжать следствие. Я думаю, его вовсю ведет ваш приятель из индийской полиции. Надо бы мне поехать туда и посмотреть, как он справляется со своей ролью сыщика-любителя и что он вообще делает. Пока последите за ним вы. Может быть, тем временем там выяснилось что-нибудь новое.
Когда гости – двуногий и четвероногий – удалились, патер Браун взялся за перо и уселся за прерванный труд: он писал конспект лекции об энциклике[9]. Тема эта была чрезвычайно серьезная и обширная, так что через два дня, когда в комнату вновь вбежал большой черный сеттер, патер Браун все еще был занят своим трудом. Собака бросилась к нему, охваченная возбуждением и восторгом. Хозяин ее, следовавший за ней, разделял ее возбуждение, но отнюдь не восторг. Его голубые глаза положительно вылезали из орбит, а узкое лицо было бледно.
– Вы посоветовали мне следить за тем, что делает Гарри Дрюс, – сказал он отрывисто и без всякого вступления. – Знаете, что он сделал?
Священник ничего не ответил, и молодой человек продолжал:
– Я вам скажу, что он сделал. Он покончил с собой.
Губы патера Брауна слабо дрогнули, и он произнес несколько слов, не имеющих никакого практического значения и никак не связанных с нашим повествованием.
– Иногда вы внушаете мне суеверный ужас, – сказал Фьенн. – Неужели вы этого ждали?
– Я полагал, что это возможно, – ответил патер Браун. – Потому я и просил вас последить за ним. Я надеялся, что вы не опоздаете.
– Я первый нашел его, – хрипло сказал Фьенн. – Это было самое ужасное и самое жуткое зрелище, какое я видел за всю мою жизнь. Когда я приехал в поместье и вновь пошел по аллее старого сада, я сразу понял, что в поместье случилось еще что-то страшное, кроме убийства полковника Дрюса. Цветы все еще громоздились голубыми купами по обе стороны черного входа в старую серую беседку. Но мне эти голубые цветы казались голубыми бесами, пляшущими у входа в некую адскую пещеру. Я поглядел по сторонам: все, казалось, было на месте, но в моей душе поднималось какое-то странное чувство; мне чудилось, что очертания неба изменились. И вдруг я увидел, что случилось. За изгородью сада на фоне моря всегда виднелась Скала судьбы. И вот Скала судьбы исчезла!
Патер Браун поднял голову и слушал с напряженным вниманием.
– На меня это произвело такое впечатление, словно луна упала с неба, – хотя я знал, что эту скалу можно было опрокинуть самым слабым толчком. Меня охватило какое-то безумие; я помчался по аллее, как ветер, и прорвался сквозь изгородь, точно это была паутина. Эта изгородь и в самом деле была очень хрупкой, хотя она содержалась в таком идеальном порядке, что вполне заменяла стену. Когда я прибежал на берег, я увидел, что гора свалилась со своего пьедестала – и бедный Гарри Дрюс лежал раздавленный ею. Одной рукой он обнимал скалу, словно он сам опрокинул ее на себя. А на желтом прибрежном песке он начертил перед смертью огромными пляшущими буквами: «Скала судьбы да падет на безумца!»
– Всему виной завещание полковника, – заметил патер Браун. – Этот юноша сделал все, чтобы извлечь выгоду из недовольства полковника Дональдом – в особенности в тот день, когда полковник вызвал его одновременно с адвокатом и так тепло приветствовал его. У него не было выхода. Он потерял службу в полиции, проигрался в Монте-Карло. И убил себя, когда понял, что убил своего дядю бесцельно.
– Подождите минуту! – вскрикнул Фьенн. – Я не поспеваю за вами!
– Кстати о завещании, – спокойно продолжал патер Браун. – Пока мы не перешли к более серьезным вещам, я объясню вам недоразумение с фамилией доктора. Все это очень просто. Я, кажется, уже где-то слышал обе его фамилии. Этот доктор – французский дворянин, маркиз де Вильон, но, кроме того, он ярый республиканец; он отрекся от своего титула и переменил фамилию. В девяти случаях из десяти человек, меняющий фамилию, – прохвост. Но в данном случае мы имеем дело с проявлением фанатизма. Что касается его разговора с мисс Дрюс об убийстве, то тут, я думаю, мы опять-таки имеем дело с проявлением французского духа. Доктор говорил о том, что он вызовет Флойда на дуэль, а девица пыталась отговорить его.
– Понимаю! – воскликнул Фьенн. – Теперь мне ясно все, что она говорила!
– А что именно она говорила? – улыбаясь, спросил священник.
– Понимаете, – сказал Фьенн, – это случилось еще до того, как я нашел труп Гарри Дрюса. Но потом, когда я обнаружил катастрофу, это вылетело у меня из головы. Трудно, знаете ли, удержать в памяти романтическую идиллию, когда трагедия достигла кульминационной точки. Дело было так: идя по аллее, ведущей к беседке, я встретил дочь полковника и доктора Уолентайна. Она, разумеется, была в трауре, он тоже надел черный костюм, точно шел на похороны. Но лица у них были отнюдь не похоронные. Я никогда в жизни не видел более счастливой парочки. Они остановились и приветствовали меня, а затем она сообщила мне, что они поженились и живут в маленьком домике на окраине города, где у доктора есть практика. Все это меня изрядно удивило, так как я знал, что отец завещал ей все свое состояние; я деликатно намекнул ей на это, сказав, что приехал в поместье ее покойного отца, надеясь встретить ее там в качестве хозяйки. Но она только рассмеялась и сказала: «Мы от всего отказались. Мой муж не любит богатых наследниц». И я, к немалому моему удивлению, узнал, что они действительно уступили все наследство бедняге Дональду. Я надеюсь, что после такого урока он будет вести себя благоразумней. В сущности, он всегда был неплохим парнем, он просто был еще очень молод, а отец его не отличался большим умом. И именно в связи с этим oна сказала несколько фраз, я тогда не совсем понял их, но теперь они мне ясны. Она вдруг заявила: «Я полагаю, что теперь этот рыжий безумец перестанет бунтовать по поводу завещания. Неужели он думает, что муж, отказавшийся из принципа от древнего и старого титула, способен убить старика ради наследства?» Она опять рассмеялась и добавила: «Если мой муж и убьет кого-нибудь, то только в качестве хирурга. Ему даже в голову не придет посылать к Флойду своих секундантов». Теперь я понимаю, что она хотела этим сказать.
– А я понимаю только часть, – вставил патер Браун. – Что она имела в виду, говоря, что секретарь бунтует по поводу завещания?
