– В общем, вы, конечно, правы, милая баронесса, – сказал он, – хотя придали своим мыслям слишком оригинальную форму… Все, что вы сказали, можно резюмировать так: неравенство между людьми будет существовать вечно, и всегда будут дураки, которых ловкие люди будут эксплуатировать под надзором жандармов и под контролем закона. Излагая свою теорию, вы забыли про закон и жандармов. Советую вам считаться с ними: если вы этим пренебрежете, то рискуете в один прекрасный день попасться.
Гостья презрительно засмеялась:
– Мелкая рыбешка остается в сетях, большие рвут сети и уплывают. Я ничего и никого не боюсь, кроме самой себя, я одна могу причинить себе зло… Но пока я не задумываюсь об этом…
– Пока! Но было время… Помнится, два года тому назад в Лондоне…
Лицо Софии омрачилось. Бросив сигарету в камин, она сказала изменившимся голосом:
– Да, я наделала глупостей: я влюбилась…
– Если не ошибаюсь, это был актер, красавец Стивенсон? – заметил Лихтенбах.
– Да, Ричард Стивенсон, соперник Ирвинга.
– Вы были без ума от него, а он обманывал вас с маленькой балериной из «Альгамбры»! Тогда в один прекрасный вечер вы завлекли эту малышку на яхту, которую наняли… С тех пор о ее судьбе ничего не известно…
– А-а, вам передали и этот анекдот? Действительно, вы хорошо осведомлены! Слышали ли вы также о том, что Стивенсон, которому я в порыве ярости объявила, что он больше никогда не увидит эту дрянь, избил меня до полусмерти своей тростью?
– Вероятно, это та трость, которую подарил ему принц Уэльский? Но это, кажется, не помешало вам явиться спустя два дня в театр и аплодировать, сидя в первом ряду, вашему жестокому поклоннику…
– Да, я любила этого негодяя… К счастью, теперь все кончено, я успокоилась.
Лихтенбах рассмеялся:
– Упокоились! Черт возьми! Что же вы делаете с красавцем Чезаро Агостини?
– О, это просто игрушка… Ведь нельзя жить в одиночестве, не правда ли? Для меня Чезаро – забава, а не страсть… – проговорила очаровательная дама.
– Однако он довольно дорого вам обходится, – заметил банкир.
– О, невероятно дорого! Мой Чезаро – игрок, к тому же он обожает драгоценности… Но у него есть и положительные качества: он в совершенстве владеет пистолетом и шпагой. – В голосе баронессы прозвучали горделивые нотки.
– Да это же настоящий бандит!
– И он к вашим услугам, если пожелаете. Испытайте его, вы будете довольны…
Лицо Лихтенбаха омрачилось. Не желая продолжать разговор в этом духе, он сказал сурово:
– Благодарю, меня это не интересует.
– Неужели! Вы, похоже, из тех, кто задумывает и направляет удар, а потом, когда все свершится, говорит кротко: «Мы тут ни при чем!» Разве вы не принимали участия в деле со взрывом в Ванве? – простодушно спросила коварная красавица.
– Тише! Бога ради! – в ужасе воскликнул Элиас. – Что вы так кричите? Ведь мы не одни в доме!
Она расхохоталась:
– О, какой вы забавный, право! Вы целый час, нисколько не стесняясь, говорите обо мне и моих делах, но, как только я намекаю на ваши делишки, вы немедленно поднимаете шум. Вы не прочь скомпрометировать меня, но не желаете быть скомпрометированным… Очень мило!
– Моя дочь живет со мной, и я не желаю…
– Чтобы она узнала, кто вы… Понимаю, потому что вы – настоящая каналья, Лихтенбах, и самой низкой пробы… Неужели вы полагаете, что проведете меня? Нет на свете более гнусного существа, чем вы.
Лихтенбах, побледнев от страха и злобы, сделал умоляющий жест:
– Баронесса, ради бога… Вы хотите вывести меня из себя…
– Нет, это было бы чересчур безобразно. Оставайтесь самим собой – добрым, честным Лихтенбахом. Вы видите, какая я кроткая, голос мой понизился до шепота… Наклонитесь, я должна сказать вам нечто. Мне нужны сто тысяч франков сегодня вечером, чтобы увезти Ганса в Женеву. Он выдержит это путешествие. Чезаро побывал у него…
– Вы думаете, он выживет? – обеспокоенно спросил банкир.
– Да. Вас это не особенно радует. Успокойтесь, он скорее откусит язык, чем выдаст сообщника. – Она пристально взглянула на собеседника и прибавила: – Итак, сто тысяч франков в счет обещанной суммы…
– Сто тысяч?
– Да, не торгуйтесь. Мы убили генерала Тремона, которого вы ненавидели. Сколько же вы дадите за Барадье и Графа?
– О чем вы, боже мой! – простонал Лихтенбах. – Вы несете вздор! Будто бы я желал смерти генералу Тремону! Будто бы я желаю зла Барадье и Графу! Вы заблуждаетесь… Разумеется, они мои враги, они причинили мне много зла, но… О, никогда, никогда! Если бы они умерли, я счел бы это милостью божьей, но ускорить их конец… Боже милосердный…
– Да, мой старый честный Лихтенбах, – сказала баронесса, глядя на него с презрением. – Да, вы рады принять дар Провидения, воплощенного для вас в баронессе Гродско, но не хотите показать, что направляете ее. Вечное лицемерие! Вы ничего не желаете, но все принимаете. Прекрасно… Ваша молитва будет услышана.
– Баронесса! Ради бога, не действуйте без моих инструкций!
– О, как вы встревожились! Вы напоминаете мне старика Тремона, когда я бралась за препараты… Бедняга! Он был так влюблен, так боялся за меня… «Не трогайте, это смерть!» – восклицал он в ужасе. А я старалась заполучить оттиск на воске ключа от того железного сундучка, взрыв которого оторвал руку Гансу и уничтожил тайну, в нем скрытую. Но кто-то хранит эту тайну, и я найду его…
– Сколько вам за это обещано? – поинтересовался Лихтенбах.
– Вы очень любопытны. Дело стоит того, чтобы им заняться. А пока выдайте мне сто тысяч франков.
Хозяин кабинета открыл ящик, отсчитал десять пачек банковских билетов и передал их баронессе.
– Благодарю. Но что вы скажете, Лихтенбах, если выяснится, что молодой Барадье – хранитель тайны Тремона?
Элиас вскочил как ужаленный.
– Как Марсель Барадье? Откуда эти мысли?
– Ха-ха-ха! Каннибал почувствовал запах жертвы! Вот вы и оживились.
– Баронесса, вы изводите меня…
– Да, это видно. У вас не бывает такого взгляда, когда вы стараетесь уверить меня в своей любви. Не правда ли, милый Лихтенбах, ненависть сильнее?
Тот промолчал. Неужели секрет, который они так стремились узнать, в руках сына его смертельного врага? Он бросился к баронессе:
– Что заставляет вас предполагать, что генерал доверил свою тайну Марселю Барадье?
– Они постоянно бывали вместе. Молодой человек работал в лаборатории с генералом, который, безусловно, ему доверял. Впрочем, Тремон однажды проговорился. Генерал никогда не выдал бы свою тайну мужчине – он был подозрителен, как лисица… Но после обеда, когда я смотрела на него с особым выражением, он испытывал какую-то потребность поразить меня своим талантом… Так он неосторожно разболтал много разных мелочей, которые при хорошей памяти составили довольно солидный документ.
– Значит, не все потеряно? Что же вы предполагаете делать, баронесса?
– Узнаете, когда я найду нужным поделиться с вами, – резко оборвала банкира гостья.
– Вы не доверяете мне?
– Я хорошо вас знаю, мой милый. Вы будете служить мне до той минуты, пока не найдете более выгодным порвать со мной… – последовал циничный ответ.
– Надеетесь ли вы на успех? – Лихтенбах решил сменить тему.
– Я всегда надеюсь на успех… Взгляните на меня.
Она грациозно откинулась на спинку кресла, демонстрируя свою гибкую фигуру во всей красе, на губах мелькнула загадочная улыбка, а в глазах сверкнуло такое пламя, что старый Лихтенбах невольно вздрогнул. Кто устоит против чар этой женщины? И она сознавала свою силу. По первому знаку мужчины становились ее рабами. Это была бестия, пробуждавшая неутолимые желания и посылавшая своих жертв в бездну безумия, преступления и смерти.
– Да, вы добьетесь успеха во всем, – прошептал банкир зачарованно.
– Не преувеличивайте, пожалуйста. Я далеко не всесильна: вот Тремон, например, не поддался… Но я сделаю все что могу, чтобы добиться успеха.
Стук колес экипажа за воротами сообщил о возвращении мадемуазель Лихтенбах.
– Моя дочь вернулась, – проговорил хозяин дома.
– Так, значит, теперь она живет с вами?
– Она выразила желание присутствовать на похоронах генерала Тремона, с дочерью которого очень дружна.
На губах баронессы мелькнула улыбка.
– Случайная дружба или задуманная вами?
– Случайная, – сказал холодно Лихтенбах. – Они вместе воспитывались в пансионе.
– А теперь, узнав об этом, вы поощряете их дружбу?
– Я ни в чем не стесняю дочь.
– Да, я и забыла… Ведь вы идеальный отец, Лихтенбах. Вас можно уязвить этим. Берегитесь!
– Моя дочь – ангел… Я ничего не боюсь.
– И она, разумеется, считает вас добрым семьянином. Что, если бы кто-нибудь вздумал в один прекрасный день развеять ее убежденность?
Банкир выпрямился и угрожающим тоном спросил:
– Кто посмел бы сделать это?
