Я не сводил глаз со сторожа и убежден, что он насмешливо улыбался, слушая причитания матушки Ажену.
В этот момент до нас донеслась брань, крики и глухие удары. Человек в зеленом поднялся и решительно направился к маленькой двери, но она распахнулась ему навстречу — на пороге показался трактирщик.
— Не волнуйтесь, сударь, — сказал он сторожу, усмехаясь, — это у моей жены зубы болят. Вот, матушка Ажену, здесь требуха для вашей кошки.
Старуха жадно схватила пакет и вышла в сопровождении своего чудовища.
— Вы не хотите мне ничего подать? — спросил сторож.
Папаша Матье не мог больше сдерживать свою ненависть.
— Для вас ничего не было и не будет, убирайтесь немедленно!
Человек в зеленом спокойно разжег свою трубку, раскланялся с нами и вышел.
Едва он оказался за порогом, как папаша Матье с силой захлопнул дверь и повернулся к нам с налитыми кровью глазами и пеной на губах. Указывая рукой на дверь, закрытую за ненавистным ему человеком, он гневно воскликнул:
— Сударь, я не знаю, кто вы, сказавший мне, что теперь нам придется есть говядину, но если это вас интересует — вот он, убийца!
Почти прокричав последние слова, папаша Матье тотчас же нас покинул. Рультабиль повернулся к очагу:
— Что же, теперь мы наконец-то дожарим наши бифштексы. Как вы находите сидр? Крепковат немного, но я такой люблю.
В тот день папаша Матье больше не появлялся, и в трактире воцарилась глубокая тишина. Мы вышли, оставив на столе пять франков за поданную нам еду и напитки.
Рультабиль заставил меня пройти около мили вокруг поместья профессора Станжерсона. Минут на десять он остановился у черной от сажи тропинки, ведущей к убогим избушкам местных угольщиков, расположившихся в лесу святой Женевьевы, подле дороги из Эпиней в Корбейль.
Мой друг полагал, что преступник, учитывая состояние его грубой обуви, прошел именно здесь, до того как проник в поместье и спрятался в кустах.
— Вы, значит, не верите, что в этом деле замешан сторож? — перебил я его.
— Позже увидим, — ответил он, — сейчас меня мало заботят мысли трактирщика по поводу этого человека. Он говорил с такой ненавистью! Во всяком случае, я вас привел в «Башню» не ради Человека в зеленом.
Говоря так, Рультабиль с большими предосторожностями пробрался (и я, разумеется, последовал за ним) к домику у ограды, служившему жильем привратникам, которых арестовали сегодня утром. С ловкостью акробата он проник в помещение через открытое слуховое окно и вылез оттуда спустя десять минут, произнеся свое неизменное «черт побери», что в его устах многое означало.
Когда мы направились к замку, у ворот началась какая-то суматоха. Подъехала коляска, из замка показались встречающие. Рультабиль указал мне на только что прибывшего человека:
— Это начальник сыскной полиции. Поглядим, что же надумал Фредерик Ларсан и так ли уж он велик, как поговаривают.
За коляской начальника сыскной полиции следовали три других экипажа с репортерами, которые также вознамерились пройти в парк. Но у ворот поставили двух жандармов и строго наказали никого не пускать. Начальник сыскной полиции успокоил представителей прессы, пообещав этим же вечером предоставить всю информацию, которую он может сообщить без ущерба для следствия.
XI. ГЛАВА, в которой Фредерик Ларсан объясняет, как убийца мог выйти из Желтой комнаты
В массе посвященных Желтой комнате бумаг, свидетельств, воспоминаний и газетных вырезок, которыми я располагаю, находится один из интереснейших документов. Это пересказ знаменитого допроса, который имел место во второй половине дня в лаборатории профессора Станжерсона, в присутствии начальника сыскной полиции. Данная запись была сделана господином Маленом, секретарем судебного следователя, который, так же как и его шеф, в свободное время баловался литературой. Этот отрывок должен был составить часть книги под названием «Мои допросы», никогда, впрочем, не увидевшей свет. Документ был передан мне самим секретарем некоторое время спустя после неожиданной развязки этого исключительного судебного дела. Вот он. Это не сухое изложение вопросов и ответов. Секретарь судебного следователя приводит здесь иногда и свои личные впечатления.
Записки секретаря«Вот уже целый час, как судебный следователь и я находимся в Желтой комнате вместе с архитектором, построившим павильон по планам профессора Станжерсона. Господин Марке приказал очистить стены, и подручный архитектора сорвал с них обои. Удары киркой в разных местах достаточно убедительно продемонстрировали отсутствие какого-либо отверстия. Пол и потолок также изучены довольно тщательно. Мы ничего не нашли, и господин Марке казалось, был в восторге.
— Какое дело, господин архитектор, — неоднократно повторял он, — какое прекрасное дело! Вы увидите, что мы так никогда и не узнаем, как выбрался убийца из этой комнаты.
Вдруг господин Марке, сиявший из-за того, что он ничего не понимает, вспомнил, что его обязанностью было именно понимать. Он вызвал бригадира жандармов.
— Бригадир, — сказал он, — отправляйтесь-ка в замок и попросите господина Станжерсона и Робера Дарзака явиться ко мне в лабораторию, вместе с дядюшкой Жаком. Да пусть ваши люди приведут сюда и привратников.
Через некоторое время все названные персоны собрались в лаборатории. Начальник сыскной полиции, только что прибывший в Гландье, присоединился к ним в этот момент. Я сел за стол господина Станжерсона и приготовился к работе, а господин Марке произнес маленький экспромт, оригинальный и неожиданный.
— Если позволите, господа, мы оставим старую систему допросов, поскольку она ни к чему не приводит. Я не буду вызывать вас к себе поодиночке. Все мы останемся здесь: господин Станжерсон, господин Дарзак, дядюшка Жак, оба привратника, господин начальник сыскной полиции, мой секретарь и я. Мы все будем находиться здесь на равных правах. Пусть привратники забудут, что они арестованы. Мы будем просто беседовать. Считайте, что я собрал вас именно для беседы. Итак, мы находимся на месте происшествия. О чем же нам говорить, как не о преступлении? Давайте же и поговорим! Будем говорить все, что придет в голову, разумно или глупо, но будем говорить о случившемся, без всякой системы. Я обращаю горячие молитвы к Божественному случаю. Итак, начнем!
— Какая сцена! — прошептал он, проходя мимо меня и потирая руки. — Я сделаю из этого прекрасную пьесу для «Водевиля».
Я взглянул на профессора Станжерсона. Надежда, которая родилась у него после обнадеживающего сообщения врача о состоянии здоровья мадемуазель Станжерсон, не могла стереть с этого благородного лица следов глубокого горя, горя человека, уже привыкшего к мысли, что он потерял единственную дочь. Его голубые глаза, такие спокойные и невозмутимые, выражали теперь глубокую скорбь. Я часто встречал господина Станжерсона на публичных приемах и всегда поражался его взгляду, такому чистому, как взгляд ребенка, взгляду мечтательному и величественному, как взгляд изобретателя или безумца. На этих приемах за ним или рядом с ним всегда можно было видеть его дочь, так как они никогда не расставались, работая рядом в течение многих лет. Эта посвятившая себя науке девушка, которой уже исполнилось тридцать пять, хотя ей нельзя было дать и тридцати, все еще вызывала восхищение своей величественной красотой, полностью сохранившейся, победившей любовь и время. Кто бы мог предсказать, что в ближайшие дни я буду находиться у ее изголовья с моими бумагами и увижу ее почти умирающей, с трудом рассказывающей нам о самом ужасном и таинственном преступлении, с которым я когда-либо сталкивался во время своей службы? Кто бы мог предсказать, что я буду сидеть вот так, как сегодня, в присутствии убитого горем отца, тщетно пытавшегося объяснить себе, каким образом ускользнул от него убийца его дочери?
К чему уединенная работа в глубине лесов, если она не защитит вас от жизненных катастроф, которые обычно преследуют обитателей большого города.[1]
— Итак, господин Станжерсон, — начал судебный следователь с важностью, — вообразите себя в том месте, где вы были в тот момент, когда ваша дочь удалилась к себе в комнату.
Господин Станжерсон расположился примерно в полуметре от двери Желтой комнаты. Голос его был монотонным, а речь бесцветна.
— Я находился здесь. Около одиннадцати часов, закончив непродолжительный химический опыт в лабораторной печи, я передвинул мой стол к этому месту, так как дядюшке Жаку, чистившему некоторые из моих приборов, нужно было место позади нас. Моя дочь работала за тем же столом, что и я. Когда собралась уходить, она поднялась, поцеловав меня и пожелав доброй ночи дядюшке Жаку, ей пришлось с трудом протиснутся между моим столом и дверью. Отсюда понятно, что я находился совсем рядом с тем местом, где должна была разыграться эта трагедия.
