— Это странно, — пробормотал господин Дакс.
— Странно, — как эхо повторил господин Марке.
— С этой стороны, господа, вы не откроете причину преступления, — слабо улыбнулся господин Станжерсон.
— Во всяком случае, — сказал господин Дакс нетерпеливо, — ограбление здесь также, вероятно, ни при чем.
— О, мы в этом уверены! — воскликнул судебный следователь.
В этот момент дверь лаборатории приоткрылась, и бригадир жандармов передал судебному исполнителю записку.
— Это уж слишком! — провозгласил господин Марке прочитав послание.
— В чем дело? — спросил начальник сыскной полиции.
— Записка от маленького репортера «Эпок», Жозефа Рультабиля. В ней слова: «Одна из причин преступления — кража».
— А, маленький Рультабиль, — начальник сыскной полиции улыбнулся, — я слышал, он, кажется, считается весьма способным. Позовите его, господин судебный следователь.
И Жозефа Рультабиля впустили. Я познакомился с ним нынче утром, в поезде, по дороге на Эпиней-сюр-Орж. Он проник в наше купе вопреки моей воле, почти насильно, и мне сразу не понравились его развязные манеры и претензии на понимание того, в чем правосудие разобраться не может.
Я не люблю журналистов. Это сварливые и нахальные люди, от которых следует держаться подальше. Они никого не уважают и считают, что им все позволено. Когда имеешь несчастье приблизить их к себе хоть на волос, они теряют чувство меры, и уже не знаешь, какой неприятности следует ожидать. Этому на вид лет двадцать, а наглость, с которой он осмелился допрашивать нас и спорить с нами, его насмешливая и презрительная манера говорить — просто возмутительны! Я знаю, что «Эпок» очень влиятельна и с ней следует ладить, но нельзя же, в самом деле, набирать себе репортеров из колыбели.
Жозеф Рультабиль вошел в лабораторию и поздоровался.
— Вы полагаете, — обратился к нему господин Марке, — что вам известен мотив преступления и что этот мотив, вопреки очевидности, кража?
— Нет, господин судебный следователь, я не утверждал этого. Да и сам, конечно, в это не верю.
— Тогда что означает эта записка?
— Она означает, что одной из причин преступления была кража.
— Что вам дает основание так думать?
— Будьте любезны проследовать за мной, — сказал молодой человек и пригласил нас пройти в вестибюль, что мы и сделали.
Там он направился в сторону туалетной комнаты и попросил судебного следователя опуститься с ним на колени. В эту туалетную комнату свет проникал через застекленную дверь, и, когда ее оставили открытой, комнатка оказалась освещена полностью. Господин Марке и Рультабиль опустились у порога на колени, и молодой человек указал на плиточный пол туалета. В пыли были ясно видны отпечатки двух больших подошв и тот черно-серый пепел, который повсюду сопровождал следы преступника.
— Дядюшка Жак не мыл этих плиток, — пояснил Рультабиль, — этот пепел не что иное, как угольная пыль, припорошившая тропку, которую следует пересечь, чтобы пройти по прямой из Эпиней в Гландье. В этом месте находится поселение угольщиков, заготовляющих в больших количествах древесный уголь. По всей вероятности, преступник проник в павильон во второй половине дня, когда здесь никого не было, и совершил кражу.
— Но какую кражу? Где доказательства этой кражи? — зашумели мы все.
— Кражу меня заставило предположить, — начал репортер…
— Вот это! — громко перебил его господин Марке, стоя на коленях.
— Правильно, — улыбнулся Рультабиль.
И господин Марке объявил, что, действительно, на запыленных плитках, рядом со следами двух подошв, виден свежий след большого четырехугольного пакета, можно даже различить следы веревки, которой он был перевязан.
— Но вы, значит, побывали здесь, господин Рультабиль? А ведь я приказал дядюшке Жаку никого сюда не впускать. Он обязан был охранять павильон.
— Не браните его, — попросил Рультабиль, — я приходил сюда с господином Дарзаком.
— Ну, знаете ли, — воскликнул господин Марке недовольным тоном, поглядев на Робера Дарзака, который по-прежнему хранил молчание.
— Увидев отпечаток пакета рядом со следами подошв, я сразу подумал о краже, — продолжал Рультабиль. — Вор не явился сюда с пакетом. Он приготовил этот пакет здесь из украденных предметов и припрятал в этом углу, намереваясь захватить его с собой в момент бегства. Он оставил также подле пакета и свои грубые башмаки. Отпечатки подошв расположены рядом друг с другом и неподвижны. Теперь понятно, почему, убегая из Желтой комнаты, преступник не оставил никаких следов ни в лаборатории, ни в вестибюле. Проникнув в Желтую комнату в башмаках, он их там снял. Вероятно, они его стесняли, или он не желал шуметь. Затем его следы в вестибюле и в лаборатории были смыты дядюшкой Жаком. Это заставляет предположить, что убийца проник в павильон через открытое окно вестибюля после того, как дядюшка Жак в первый раз ушел из павильона, и до того, как он помыл полы. Сняв обувь, этот человек отнес башмаки в туалет и оставил их там, стоя на пороге, так как на пыльных плитках отсутствуют следы голых ног, ног в носках или в какой-нибудь другой обуви. Он поставил башмаки рядом с пакетом. В этот момент кража была уже совершена. Затем человек вернулся в Желтую комнату и проскользнул под кровать, где след его тела хорошо сохранился на полу и даже на циновке, которая в этом месте была скомкана. Отдельные соломинки даже выпали из плетения, когда он устраивался под кроватью.
— Да, да, это мы знаем, — вмешался господин Марке.
— Возвращение убийцы под кровать доказывает, что кража не являлась единственной целью его появления. Не следует также думать, что он спрятался туда, увидев через окно вестибюля или дядюшку Жака, или профессора с дочерью, возвращавшихся в павильон. В этом случае гораздо проще было бы спрятаться на чердаке и ожидать там более подходящего момента для бегства. Но нет! Он непременно желал остаться в Желтой комнате.
Здесь вмешался начальник сыскной полиции:
— Недурно, недурно, молодой человек! Мои поздравления. Если мы и не знаем еще, как убийца ушел, то, по крайней мере, шаг за шагом проследили его приход сюда и знаем, что он здесь делал: совершил кражу. Но что он украл?
— Чрезвычайно важные вещи, — ответил репортер.
В этот момент в лаборатории раздался вопль отчаяния. Все бросились туда и увидели дрожащего профессора Станжерсона, который с блуждающим взором указал нам на некое подобие книжного шкафа, раскрытого и пустого. В тот же момент он рухнул в глубокое кресло у стола, не в силах сдерживать слезы.
— Я вновь обокраден! — простонал он. — Только ни слова дочери. Она будет в отчаянии еще больше, чем я. А впрочем, после всего, — он глубоко вздохнул, — не все ли равно. Только бы Матильда осталась жива.
— Она будет жить, — сказал Робер Дарзак.
— А мы найдем украденные вещи, — как эхо откликнулся господин Дакс. — Но что же хранилось в этом шкафу?
— Двадцать лет моей жизни, — глухо ответил знаменитый профессор, — или, вернее, моей с дочерью. Наиболее ценные документы, секретные отчеты о наших опытах и наших работах за двадцать лет были заперты здесь. Это наиболее ценные из всех документов, хранившихся в этой комнате. Какая невосполнимая потеря для нас и, смею сказать, для науки. Человек, который пришел сюда, отнял у меня все — мою дочь и мою душу.
И великий Станжерсон заплакал, как ребенок. Мы стояли вокруг, потрясенные этим огромным горем. Господин Дарзак, опершись о кресло, в котором сидел профессор, также с трудом сдерживал слезы. На мгновение я даже испытал к нему симпатию, несмотря на инстинктивную неприязнь, которую мне внушали странное поведение и часто необъяснимое волнение этого человека.
Жозеф Рультабиль, как будто его великая миссия на земле не позволяла снизойти до земных горестей, спокойно приблизился к пустому шкафу и, показав его начальнику сыскной полиции, нарушил молчание, которым мы почтили горе великого Станжерсона. Обнаружив следы в туалете и пустой шкаф в лаборатории, он сразу подумал о краже. Он был поражен странной формой этого шкафа, едва только вошел в лабораторию. Необычайная прочность конструкции и железная обшивка предохраняли его от пожара. И вот в дверце этого шкафа, практически сейфа, предназначенного для хранения наиболее ценных предметов, торчал ключ. Обычно сейфы не держат открытыми. Итак, этот маленький ключ с фигурной медной головкой привлек внимание Жозефа Рультабиля, тогда как наше внимание он усыпил. Для всех нас наличие ключа в шкафу создает настроение безопасности, но этого малыша, который, бесспорно, был гениален, присутствие ключа в замке навело на мысль о краже, и мы скоро узнали причину этого.
Но для того чтобы двигаться дальше, следует указать на некоторую растерянность господина Марке, который не знал, радоваться ли ему открытиям маленького репортера или сожалеть, что эти открытия сделал не он. В нашей профессии встречаются такие щекотливые ситуации, но мы не имеем права на малодушие. Наше самолюбие не в счет, когда дело идет о благе общества. Итак, господин Марке, восторжествовав над самим собой, счел нужным присоединиться к поздравлениям, которые гражданин Дакс расточал Рультабилю и которого я с удовольствием побил бы, когда в ответ он только пожал плечами и пробормотал что-то вроде «не стоит похвалы».
