– Иди в дом, – велел я, – простудишься.
Романтика! Беспокойный предрассветный ветер подметал спящие площади Лондона, шаги мои гулко стучали по тротуару. Где-то вдали протрубил электрический рожок-будильник, послышался топот копыт. Уличные фонари бледнели на слабом свету…
Я добрался до «Бримстона» после четырех, потому что не смог поймать такси. В эркерном окне гостиной горел тусклый свет, но кругом царила полная тьма. Дверь-турникет с грохотом повернулась. Вглядываясь из темного вестибюля в коридор налево, я заметил проблеск света за портьерами на двери гостиной. И знал, кто не спит, – человек, страдающий хронической бессонницей.
Банколен не услышал, как я вошел. Сидел в глубоком кресле перед огромным камином, развалившись, с открытой книгой на коленях. У плеча его горела лампа, но во всем зале было темно. В опущенной руке он держал стакан, видя в глубине слабого пламени призрачные картины. Подбородок уткнулся в грудь, детектив не оглянулся, однако пробормотал:
– Долгие ночи, Джефф. Долгие ночи…
Потом слегка протер рукой глаза, обнаружил в стакане остатки виски, допил, бегло улыбнулся в огонь, словно делясь с ним тайной.
– У меня немало новостей, – объявил я. – Слушайте! Знаете…
– Знаю, – перебил он. – Знаю я ваши новости. Оставьте. Не хочу говорить…
– Не хотите послушать? – возмутился я и умолк, глядя на книгу, которую Банколен положил на стол. – Что за чертовщина? «Убийства в Шепчущем доме» Дж.Дж. Экройда…
Банколен серьезно взглянул на книжку и кивнул. Я решил, что он пьян.
– Очень хорошая книжка, – заверил он меня по-французски. – Детектив… я от него в безумном восторге! Пока точно не знаю, кто виноват, но еще даже и половину не прочитал… – И усмехнулся. – Tiens![14] Джефф, очнитесь! Вид у вас очень странный.
– Перед вами настоящее убийство, а вы сидите и читаете…
– Ах! Вы ничего не понимаете, mon vieux![15] Да ведь это, – рассуждал он, постукивая пальцем по ярко-красной кровавой обложке, – единственный способ для интеллигентного человека вырваться из нашего в высшей степени серого мира. Я чувствую, как становлюсь философом…
– И это говорит известнейший в Европе детектив! – вскричал я. – Вам это совсем не к лицу. Правда, позвольте напомнить, гораздо невероятнее, чем…
– Прошу вас, – перебил детектив, – умоляю, избавьте меня, пожалуйста, от этой надоевшей лжи. Вы собираетесь высказать единственный парадокс, который сумели выдумать люди, лишенные воображения. И он абсолютно ошибочен. Это хитрая пропаганда, Джефф, со стороны невеселых людей, желающих, чтобы выдумка была столь же скучной, как правда. Пожалуй, единственный старый афоризм, в котором никто в нашем скептическом мире не сомневается. А нам требуется какой-нибудь бесстрашный иконоборец, который смело выступил бы против этого распроклятого утверждения и заявил: «Вымысел гораздо невероятнее, чем правда».
– Налейте себе еще выпить, – посоветовал я.
– Но, Джефф, сколько вреда от этого афоризма! Мы гнусно подначиваем писателей, а потом злимся, когда они в ответ пишут что-нибудь необычное. Вызываем их на бой без правил, а когда они выходят на ринг, кричим: «Это нечестно!» По нашей извращенной логике, литература не должна преследовать провозглашенные ею цели. Говоря «это невероятно», мы стараемся отвратить писателей от опасных фантазий. Разумеется, вымысел обязательно интереснее правды. Когда нам хочется высказать особенно высокую оценку необычному факту, мы говорим: «Поразительно, прямо как в настоящем романе».
– Наука, – пророчески объявил я, – доказывает, что самые безумные полеты фантазии не сравнятся с причудами здравого человеческого рассудка…
Банколен сокрушенно покачал головой:
– Очень прискорбно, Джефф, что вы изрекаете журналистскую белиберду. Верите в драконов и морских змеев? Ну, по-моему, замечательно, когда за ними в великих сказках гоняются рыцари на боевых конях, но огнедышащие драконы в моей собственной голове утомляют меня. Слишком похоже на охоту за комарами в темной комнате. Турниры доктора Фрейда в ночной рубашке не вызывают такого волнения, как сражения в сказочном Камелоте…
– Но ведь вы, – вставил я, – занимались самыми страшными криминальными преступлениями…
– Как многие другие, – перебил он, зевая. – И все время бесконечно скучал. Отсюда «Убийства в Шепчущем доме». Единственный литературный жанр, который я могу спокойно читать. Военные рассказы, которые мне всегда нравились, теперь описывают любовь немцев к французам, а французов к немцам да малую кучку злых богачей, которая всем запрещает плясать вокруг майского шеста на ничейной земле. Рассказы о плотской страсти и любви, тоже меня восхищавшие, мрачно и серьезно доказывают, что мужчина и женщина могут заниматься чем угодно, лишь бы это не доставляло им радости. А наши «жизненные», «серьезные», «значительные» книги… Боже! Их авторы изо всех сил стараются, чтобы они напоминали дурной перевод с иностранного языка…
Он весело взглянул на меня.
– Я рыцарь, Джефф, – продолжал Банколен, – и не хочу видеть даму, которую соблазнили односложным словом. Это несправедливо по отношению к ее целомудрию… Но здесь, в Шепчущем доме, меня не обманут. Прекрасный кошмар не ограничен никаким скучным правдоподобием, ни одним обескураживающе реальным фактом. Детектив никогда не ошибается, что мне и нужно. Никогда не пойму, зачем писатели изображают их людьми, терпеливыми тружениками, способными заблуждаться, но преодолевающими препятствия исключительно благодаря усердию, – ха! Причина конечно же в том, что им не хватает ума для создания поистине умного персонажа, поэтому они стараются подсунуть нам подделку…
– Долго вы еще будете читать лекцию? – вставил я.
– …короче говоря, в жизни не найти волнующей драмы, нелегкой разгадки коварного замысла, того, что я нахожу в этой книге. Отвечая на ваш последний вопрос, скажу: лучше идите ложитесь в постель. Я хочу дочитать свою сказку.
– Но реальное дело?…
– Дорогой Джефф, ничего нет особо загадочного в реальном деле. Если мясник, булочник или фонарщик совершит преступление, все уверены, что я его поймаю, только не просите, пожалуйста, чтобы я им заинтересовался. Ибо я считаю «людей» страшно скучными. В любую минуту, как только вам будет угодно, можете услышать разгадку реального дела… А пока, признаюсь, меня занимает личность, совершившая убийства в Шепчущем доме…
Я оставил его склонившимся над книгой со сдвинутыми бровями, когда стрелка часов подбиралась к пяти.
Дз-з-з-з-з-з! Нескончаемый звон в сонном тумане.
– Телефон, сэр, – произнес голос Томаса. Я сел в постели в тумане и потянулся к трубке. В комнате стоял убийственный холод! Снова туман или дождь? От чашки чая у моей постели шел пар.
– Алло! – сказал я в трубку.
– Джефф? – спросил голос Шэрон, и я сразу проснулся. – Джефф, она утром ушла.
– Да?
– Джефф, ты все знал вчера вечером! Я видела газеты.
– Да?
– Я сегодня уезжаю.
– Нет, не уезжаешь. Я объявлю тебя соучастницей, укрывательницей или еще кем-нибудь… Закрой окно, эскимос, – велел я Томасу.
Мы с Шэрон договорились днем выпить чаю, и я пообещал подробно рассказать ей о деле. Томас сообщил, что джентльмены из полиции ждут меня внизу за завтраком. Одеваясь, я припоминал события прошедшей ночи. По крайней мере, мы получили частичное объяснение появления Джека Кетча и приключения Доллингса с таинственной дамой из ночного клуба. Вот так! Банколен и сэр Джон завтракали в пустой столовой, где было темно, только на их столике горела лампа. Инспектор Толбот только что вошел, попросил чашку кофе. После завтрака мы закурили, почувствовали себя уютней. Я изложил свою историю от начала до конца. Толбот не комментировал, но таращил глаза, щелкал зубами, деловито чиркал карандашом в блокноте. В заключение сэр Джон нахмурился, выбивая трубку о край тарелки.
– Вы неплохо позабавились?… – бросил он.
– Если бы вы побеседовали с той женщиной десять минут, – заметил я, – слово «забава» исчезло бы из вашего словаря. Она на удивление несимпатична.
– Джефф верит только в викторианскую женщину, – пояснил Банколен. – Тем не менее Колетт иногда раздражает.
– Кроме того, – продолжал я, – она практически призналась, что помогла отправить за решетку несчастного Кина… Кажется, это действительно была дуэль.
Сэр Джон надул губы, нахмурился.
– Тем не менее вы, по-моему, незнакомы с законом, мистер Марл, – сказал он. – Сам факт дуэли никак не отразился бы на приговоре Кина. Закон не признает смягчающих обстоятельств. Любое покушение на жизнь считается убийством первой степени, особенно на дуэли, когда покушение на жизнь наиболее очевидно. Кин виновен в убийстве… С другой стороны, аль-Мульк, если он хоть как-нибудь замешан в деле, тоже виновен в убийстве. В глазах закона виновен не меньше, чем Кин. Он, видимо, больше сам старался отмыться, чем засадить в тюрьму Кина. Не слишком благородное дело, однако…
