София ушла. Я опустился в одно из больших парчовых кресел и предался размышлениям.
Наверху я увидел ситуацию с позиции Бренды. Здесь только что мне показали, как видит это все София. Я полностью признал обоснованность точки зрения Софии, которую можно было бы назвать позицией семьи Леонидисов. Их возмущало, что в дом вошла чужая женщина, воспользовавшись для этой цели средствами, которые они считали неблаговидными. И были абсолютно правы. Как сказала София, если все случившееся изложить на бумаге, эта история показалась бы весьма неприглядной…
Однако был в ней еще один аспект — человеческий, и этот аспект видел я, а они не видели. Они были — и сейчас, и раньше — богаты и в жизни прочно стояли на ногах. Они понятия не имели о соблазнах, которые может испытывать обездоленный человек. Бренда жаждала богатства, красивых вещей… она хотела чувствовать себя защищенной, хотела иметь дом. Она утверждала, что в обмен на это дала своему престарелому супругу счастье. Я ей посочувствовал. Несомненно, когда с ней разговаривал, испытывал к ней сочувствие… А теперь… сохранилось ли у меня это сочувствие?
Две стороны вопроса… разные позиции… какая из них была правильной?
Предыдущей ночью я спал очень мало, а утром рано встал, чтобы поехать с Тавенером. И теперь в уютной гостиной Магды Леонидис, где пахло цветами, мое тело расслабилось в упругих объятиях огромного кресла, и глаза закрылись сами собой.
Мои мысли о Бренде, Софии, портрете старика смешались и подернулись приятной дымкой.
Я заснул…
Сознание возвращалось ко мне очень постепенно, так что я сначала даже не понял, что спал.
Ноздри защекотал запах цветов. Передо мной возникло какое-то круглое белое пятно, которое как будто плыло в пространстве. Только через несколько секунд я осознал, что это было человеческое лицо, как будто подвешенное в воздухе в одном-двух шагах от меня. По мере того как ко мне возвращалось сознание, я стал видеть отчетливее. Лицо по-прежнему напоминало задорного домового — круглое, с выпуклым лбом, зачесанными назад волосами и маленькими черными глазками-бусинками. Однако оно было явно прикреплено к телу — крошечному худенькому телу. Это существо разглядывало меня очень внимательно.
— Привет! — произнесло оно.
— Привет! — ответил я, моргая.
— Меня зовут Джозефина.
Я уже догадался, что это была сестра Софии Джозефина. Ей было лет одиннадцать-двенадцать. Это был на редкость некрасивый ребенок с ярко выраженным сходством со своим дедом. Не исключена возможность, подумалось мне, что девочка унаследовала от деда и его склад ума.
— Ты — приятель Софии, — заявила Джозефина.
Я признал справедливость этого замечания.
— Но ведь ты приехал сюда со старшим инспектором Тавенером… Почему ты приехал с ним вместе?
— Он мой друг.
— Неужели? Он мне не понравился. Я ему ничего не расскажу.
— Что именно ты ему не расскажешь?
— То, что знаю. Я столько всего знаю! Мне нравится знать обо всем.
Она уселась на подлокотник кресла и продолжала внимательно изучать мое лицо. Я почувствовал себя несколько неуютно.
— Дедушку убили. Ты знал об этом?
— Да, — признался я, — я об этом слышал.
— Его отравили. Э-зе-ри-ном, — тщательно выговорила она. — Ведь правда, все это страшно интересно?
— Возможно.
— Нам с Юстасом ужасно интересно. Мы обожаем детективные истории. Мне всегда хотелось стать сыщиком. И теперь я им стала. Собираю вещественные доказательства.
Она показалась мне довольно мерзким ребенком.
А Джозефина вернулась к интересовавшему ее вопросу.
— Тот человек, который приехал со старшим инспектором Тавенером, он тоже сыщик? В книгах пишут, что сыщиков в гражданской одежде можно сразу узнать по обуви. А этот сыщик носит замшевые ботинки.
— Старые порядки меняются, — заметил я.
Джозефина истолковала мое замечание по-своему.
— Да, — сказала она, — теперь здесь наверняка многое изменится. Мы уедем отсюда и будем жить в лондонском доме на набережной Виктории. Маме давно хотелось туда перебраться. Она будет очень довольна. Мне кажется, что папа тоже не будет возражать, если только туда перевезут все его книги. Раньше он не мог себе этого позволить. Он ухлопал огромную сумму денег на «Иезавель».
— «Иезавель»? — в недоумении повторил я.
— Ну да, разве ты ее не смотрел?
— Ах, так это пьеса? Нет, не смотрел. Я был за границей.
— Она быстро сошла со сцены. Пьеса, можно сказать, провалилась с треском. Мне кажется, что у мамы совсем неподходящий тип для роли Иезавели, а ты как думаешь?
Я мысленно взвесил свои впечатления от Магды. Ни Магда в персиковом неглиже, ни Магда в строгом костюме ни в коей мере не соответствовали образу Иезавели, однако я с готовностью допускал, что были и другие варианты Магды, которых я еще не видел.
— Возможно, ты права, — осторожно сказал я.
— Дедушка с самого начала говорил, что пьеса провалится. Он сказал, что не вложит ни гроша в историческую пьесу религиозного содержания, уверяя, что такие пьесы никогда не дадут полного кассового сбора. Но мама загорелась этой ролью. Мне самой пьеса не понравилась. Она ни капельки не похожа на историю в Библии. В пьесе Иезавель какая-то патриотка и очень уж добропорядочная. И из-за этого пьеса получилась скучная. Правда, конец очень даже ничего. Ее выкидывают из окна. Только не показали, как приходят собаки, чтобы сожрать ее. Ведь правда, жалко, что этого не показали? Мне нравится та часть, где написано о собаках, которые съедают ее почти целиком. Мама говорит, что собак нельзя выпускать на сцену, а я не понимаю почему. Можно ведь выдрессировать специальных собак-артистов. — Она с чувством процитировала: — «И они съели ее всю целиком, оставив только ладони». Почему они не стали есть ее ладони?
— Понятия не имею, — признался я.
— Вот уж никогда не думала, что собаки такие разборчивые! Наши, например, могут сожрать все что угодно.
Джозефина на несколько секунд задумалась над этой неразгаданной библейской тайной.
— Очень жаль, что пьеса провалилась, — сказал я.
— Еще бы! Мама ужасно расстроилась. Отзывы в газетах были просто убийственные. Когда она прочитала, то расплакалась и проплакала целый день… и еще швырнула поднос с завтраком в Глэдис, а Глэдис заявила, что больше ни минуты не останется в этом доме, и потребовала расчет. Вот потеха была!
— Мне кажется, что тебе нравятся драматические события, Джозефина, — заметил я.
— А дедушкино тело вскрывали, — сообщила Джозефина, — чтобы узнать, отчего он умер. Это обозначают буквами Р. М.[1], но мне кажется, что в этом можно запутаться, потому что этими же буквами обозначают и премьер-министра, и время после полудня.
— Тебе жаль, что дедушка умер? — спросил я.
— Не особенно. Я его не очень любила. Он не разрешил мне учиться на балерину.
— Ты хотела учиться балету?
— Да, и мама тоже хотела, чтобы я училась, а папе было все равно, но дедушка сказал, что из меня ничего не выйдет.
Она соскользнула с подлокотника кресла, сбросила туфли и попыталась сделать стойку на носочках, или, если я не ошибаюсь в терминологии, на пуантах.
— Конечно, для этого нужны особые туфельки, — объяснила она, — и даже в таких туфельках на кончиках пальцев иногда появляются страшные нарывы. — Она снова надела туфли и неожиданно спросила: — Тебе понравился наш дом?
— Не уверен, — честно признался я.
— Наверное, теперь его продадут. Если только Бренда не захочет здесь жить. И я думаю, что теперь дядя Роджер и тетя Клеменси не уедут.
— Разве они собирались уехать? — спросил я, почувствовав некоторый интерес к этому сообщению.
— Да. Они собирались уехать во вторник. Куда-то за границу. Они хотели лететь самолетом, и тетя Клеменси уже купила для этого новые облегченные чемоданы.
— Я и не слышал, что они собираются уезжать, — задумчиво произнес я.
— Конечно, не слышал, — сказала Джозефина. — Никто об этом не знает. Это тайна. Они хотели, чтобы об этом узнали только после их отъезда. Собирались оставить записку для дедушки. Правда, ее, наверное, не стали бы прикалывать к подушечке для иголок, — добавила она. — Так делают только в старомодных романах, и еще так делают жены, которые бросают своих мужей и уходят из дому. Теперь это было бы очень глупо, потому что никто уже не пользуется подушечками для иголок.
— Ты это правильно подметила, Джозефина. А не знаешь ли ты, почему твой дядя Роджер собрался уезжать?
— Думаю, что знаю. Это связано с конторой дяди Роджера в Лондоне. Я, конечно, не уверена… но мне кажется, что он что-то… прикарманил.
— Почему ты так думаешь?
Джозефина подошла поближе и тяжело дышала мне в лицо.
