— В тот день, когда отравили дедушку, дядя Роджер с ним очень долго разговаривал, заперевшись в комнате. Говорили и говорили без конца. Дядя Роджер говорил, что всегда был никудышным человеком и что предал дедушку… и что дело не столько в деньгах, сколько в сознании того, что он не оправдал доверия. Он был в ужасном состоянии.
Я взглянул на Джозефину со смешанным чувством.
— Джозефина, — сказал я, — разве тебе никто никогда не говорил, что подслушивать под дверями нехорошо?
Джозефина энергично кивнула.
— Конечно, говорили. Но если хочешь узнать что-нибудь интересное, приходится подслушивать. Готова поклясться, что старший инспектор Тавенер тоже так поступает, а как же иначе?
Я не нашелся, что ответить, а Джозефина возбужденно продолжала:
— Как бы то ни было, но даже если он сам этого не делает, это делает тот, другой, в замшевых ботинках. А еще они роются в ящиках письменных столов, читают чужие письма и узнают чужие тайны. Только они глупые. Не знают, где надо искать!
Джозефина говорила самоуверенно, с чувством превосходства. Я поступил опрометчиво, пропустив мимо ушей ее последние слова.
А этот мерзкий ребенок продолжал:
— Мы с Юстасом много чего знаем… но я знаю больше, чем он. И не рассказываю ему. Он говорит, что женщины никогда не могут стать великими сыщиками. А я говорю, что могут. Собираюсь все записывать в записной книжке, а потом, когда полиция совсем зайдет в тупик, появлюсь я и скажу: «Могу сказать вам, кто это сделал!»
— Ты, наверное, читаешь много детективных историй, Джозефина?
— Уйму!
— И тебе наверняка кажется, что знаешь, кто убил твоего дедушку?
— Думаю, что знаю… но мне придется отыскать еще несколько вещественных доказательств. — Она помолчала и добавила: — Ведь правда, старший инспектор Тавенер считает, что это сделала Бренда? Или Бренда вместе с Лоренсом, потому что они влюблены друг в друга?
— Тебе не следует говорить о таких вещах, Джозефина.
— Это еще почему? Они на самом деле влюблены друг в друга.
— Тебе еще рано судить об этом.
— А вот и не рано. Они пишут друг другу любовные письма.
— Джозефина! Откуда тебе это известно?
— Я сама их читала. Ужасно слезливые письма. Но Лоренс такой и есть… маменькин сынок! Он побоялся идти на войну и работал кочегаром в котельной. Когда здесь появлялись самолеты-снаряды, лицо у него зеленело… да, да, становилось совсем зеленым. Мы с Юстасом хохотали над ним как сумасшедшие.
Я не успел сообразить, что ей сказать в ответ на все это, потому что в этот самый момент к дому подъехала машина. В мгновение ока Джозефина оказалась у окна, и ее курносый нос прилип к оконному стеклу.
— Кто это? — спросил я.
— Это мистер Гейтскил, дедушкин поверенный. Думаю, что он приехал насчет завещания.
Возбужденно дыша, она поспешно выскочила из комнаты, несомненно, для того, чтобы продолжить сыскную деятельность.
В комнату вошла Магда Леонидис и, к моему немалому удивлению, подойдя ко мне, взяла меня за руки.
— Дорогой мой, — сказала она, — слава богу, что вы еще не уехали. Так нужно, чтобы рядом был мужчина!
Она отпустила мои руки, пересекла комнату, подошла к креслу с высокой спинкой, немного передвинула его и взглянула на свое отражение в зеркале. Потом взяла со стола баттерсийскую эмалевую шкатулочку и в задумчивости застыла на месте, то открывая, то закрывая ее.
Поза ее была весьма привлекательной.
В дверь заглянула София и сказала предупреждающим шепотом:
— Гейтскил!
— Я знаю, — сказала Магда.
Через несколько мгновений София вошла в комнату в сопровождении пожилого человека невысокого роста. Магда оставила в покое эмалевую шкатулку и шагнула ему навстречу.
— Доброе утро, миссис Филип. Я шел наверх. По-видимому, произошло какое-то недоразумение в отношении завещания. Ваш муж написал мне, будучи в полной уверенности, что завещание хранится у меня. А сам мистер Леонидис говорил мне, что оно находится в его сейфе. Вам, по-видимому, об этом ничего не известно?
— Вы говорите о завещании нашего бедненького старичка? — Магда широко распахнула удивленные глаза. — Ну конечно же, ничего не известно. Не хотите ли вы сказать, что эта гадкая особа с верхнего этажа уничтожила завещание?
— Прошу вас, миссис Филип, — он предостерегающе погрозил ей пальцем, — никаких нелепых предположений! Речь идет лишь о том, где именно хранил завещание ваш свекор.
— Но ведь он послал его вам… после того, как подписал его… в этом нет никакого сомнения. Он сам говорил нам об этом.
— Полицейские, наверное, уже просмотрели личные бумаги мистера Леонидиса, — сказал мистер Гейтскил. — Я поговорю со старшим инспектором Тавенером.
Он вышел из комнаты.
— Дорогая! — воскликнула Магда. — Эта особа наверняка уничтожила завещание. Уверена, что я права.
— Чепуха, мама, она не сделала бы такой глупости.
— Это было бы вовсе не глупо. Если нет завещания, она получает все!
— Шш-ш… вот возвращается Гейтскил.
В комнату вновь вошел Гейтскил. Вместе с ним пришел старший инспектор Тавенер, а следом за ними Филип.
— Из слов мистера Леонидиса я понял, — сказал Гейтскил, — что он передал завещание на хранение в банк.
Тавенер покачал головой.
— Я уже справлялся в банке. У них нет никаких частных документов мистера Леонидиса, кроме некоторых облигаций, переданных им на хранение.
— Может быть, Роджер что-нибудь знает… или тетя Эдит… — в раздумье произнес Филип. — София, будь добра, попроси их прийти сюда.
Однако присоединившийся к ним Роджер Леонидис ничем не смог помочь.
— Это какая-то бессмыслица… абсурд, — заявил он. — Отец подписал завещание и совершенно определенно сказал, что на следующий день отправит его мистеру Гейтскилу.
— Если мне не изменяет память, — проговорил мистер Гейтскил, откинувшись на спинку кресла и полузакрыв глаза, — 24 ноября прошлого года я представил мистеру Леонидису черновик завещания, составленного в соответствии с его распоряжениями. Он одобрил текст, вернул мне, и через положенный срок я направил ему завещание на подпись. Через неделю я позволил себе напомнить ему, что все еще не получил должным образом подписанного и освидетельствованного завещания, и спросил его, не желает ли он внести какие-нибудь изменения. Он ответил, что полностью удовлетворен текстом, и добавил, что, подписав, направит завещание на хранение в свой банк.
— Все правильно, — взволнованно подтвердил Роджер. — Примерно в конце ноября прошлого года… ты помнишь, Филип?.. отец собрал нас всех однажды вечером и прочитал нам завещание.
Тавенер повернулся к Филипу Леонидису.
— Вы тоже помните этот эпизод, мистер Леонидис?
— Да, помню, — подтвердил Филип.
— Как это напоминает пьесу «Наследство Войси»! — сказала Магда, вздохнув в предвкушении удовольствия. — Мне всегда казалось, что в любом завещании есть нечто драматическое.
— А вы, мисс София?
— И я тоже, — сказала София, — прекрасно помню это.
— А что именно предусматривалось в завещании?
Мистер Гейтскил собрался было ответить на этот вопрос с присущей ему скрупулезностью, но Роджер Леонидис опередил его.
— Завещание было составлено чрезвычайно просто. Электра и Джойс умерли, и выделенные им доли возвратились к отцу. Сын Джойса, Уильям, был убит в сражении в Бирме, и оставшиеся после него деньги перешли к его отцу. Из родственников остались только мы с Филипом да дети. Отец нам все это объяснил. Он предназначил пятьдесят тысяч фунтов, свободных от налога, тете Эдит, сто тысяч фунтов, свободных от налога, Бренде, этот дом — Бренде или же, если она предпочтет, подходящий дом в Лондоне, который должен быть куплен для нее. Остальные деньги были разделены на три части: одна предназначалась мне, другая — Филипу, а третью предусматривалось поделить между Софией, Юстасом и Джозефиной, причем долей последних двоих детей предполагалось распоряжаться по доверенности до их совершеннолетия. Кажется, я все правильно изложил, мистер Гейтскил?
— Именно таковы были… в приблизительном изложении… положения документа, который был мною составлен, — согласился мистер Гейтскил, раздосадованный тем, что ему не позволили самому изложить суть дела.
— Отец прочитал нам завещание, — сказал Роджер, — и спросил, нет ли у нас каких замечаний. Разумеется, никаких замечаний не было.
— Бренда высказала замечание, — напомнила мисс де Хэвиленд.
— Да, да, — с живостью вмешалась Магда. — Она сказала, что ей невыносимо слышать разговоры ее дорогого старенького Аристида о смерти. От этого у нее, по ее словам, «мурашки начинают бегать по телу». И сказала еще, что после его смерти не хочет иметь никаких этих ужасных денег!
— Этим протестом, — сказала мисс де Хэвиленд, — она просто соблюдала приличия, как это принято у простолюдинов.
