Сойдя с поезда, он нанял единственного станционного извозчика, вынудив меня дожидаться его возвращения. Я выяснил у кучера, куда он отвез предыдущего пассажира. Тот сказал мне, что доставил его в Мэйплстед, что в восьми милях от станции. Больше возница мне ничего сообщить не смог.
Мне не оставалось ничего другого, как нанять того же извозчика, когда лошадь его немного отдохнула, и повторить тот же путь, который проделал до меня Такер, чтобы выяснить, кто был его нанимателем. Я был совершенно уверен, что Такер, действовавший в качестве представителя Сороки, в тот момент отчитывался перед своим хозяином о сделке, совершенной в гостинице «Клэридж», и передавал ему миниатюрный портрет кисти Сэмюэля Купера.
Подъехав к воротам Мэйплстед-холла, возле которых сошел Такер, я отпустил извозчика, поступив весьма опрометчиво, потому что он заверил меня, что я без труда смогу взять другую коляску у постоялого двора «Дан-Кау», чтобы вернуться в Бартон-Холт. К сожалению, оптимизм извозчика оказался неоправданным. Я никак не могу пожаловаться на прием, оказанный мне в таверне постоялого двора, однако гостеприимство хозяев простиралось не столь далеко, чтобы предоставить мне транспорт на обратный путь до станции.
На ужин мне подали очень неплохого тушеного зайца, а когда я попросил хозяина за мой счет угостить всех в баре элем, на меня просто обрушился поток информации о Мэйплстед-холле. Нет лучшего моста, чем пивная гостиницы, чтобы очень скоро оказаться в курсе всех местных слухов и сплетен.
Именно там мне удалось выяснить подлинное имя человека, которого мы искали, а также источник его состояния. Кроме того, я узнал, что он холост и живет затворником. Никто в поселке никогда его не видел — Сорока избегает каких бы то ни было контактов и старается, чтобы о нем было известно как можно меньше. Видимо, именно поэтому мы не смогли найти в газетах никакой информации о Сороке.
Около одиннадцати я расплатился по счету и, тепло распрощавшись со своими новыми приятелями, направился в Бартон-Холт, успев на станцию к последнему поезду. Вот почему я так поздно вернулся домой.
— Холмс, вы шли до станции пешком? Но ведь вы говорили, что Мэйплстед находится в восьми милях от Бартон-Холта!
— Знаете, Ватсон, я даже не заметил расстояния. Для меня это путешествие было не более чем вечерней прогулкой, удовольствие от которой многократно усиливалось мыслью о том, что скоро мы подрежем Сороке крылышки. Тем не менее должен сознаться, что сейчас чувствую себя совершенно разбитым. Я посплю пару часиков, Ватсон, а завтра, точнее, уже сегодня мы с вами в девять двадцать пять направимся в Бартон-холл.
Несмотря на все вчерашние приключения и на то, что спал он совсем недолго, Холмс встал раньше меня, и когда я спустился к завтраку, он, уже полностью одетый, просматривал «Дэйли телеграф».
Когда Холмс поглощен расследованием какого-нибудь дела, создается впечатление, что энергия его поистине неиссякаема. Кажется, что отдых и пища перестают иметь для него какое бы то ни было значение. Правда, в это утро он от души подкрепил свои силы яичницей с ветчиной.
Мозг его в такие дни работает как удивительная динамо-машина, заряжая тело могучей энергией, дающей Холмсу возможность совершать то, что не под силу простым смертным. И наоборот, когда разум прекращал стимулировать его бурную деятельность, казалось, что жизненные силы покидали моего дорогого друга: он впадал в апатию и целые дни мог проводить в праздности, сидя в кресле гостиной, валяясь ни диване или наигрывая на скрипке меланхоличные мотивы, от которых на душе кошки начинали скрести.
Что же касается меня, я в то утро очень страдал от того, что ночью совсем не выспался. Как только с завтраком было покончено, мы взяли кеб и отправились на вокзал. В кармане Холмса лежал полный список фамильных драгоценностей, похищенных из сельских усадеб за время преступной деятельности Вандербильта.
Планы Холмса в отношении Сороки меня немного беспокоили: насколько мне было известно, ни инспектора Лестрейда из Скотленд-Ярда, ни полицию Суссекса мой друг не поставил в известность о том, что раскрыл личность заказчика дерзких грабежей. Ни он, ни я не были вооружены. Или мой друг собирался встретиться с этим человеком без представителей власти? С моей точки зрения, это было достаточно легкомысленно, поскольку Сорока, о связях которого с профессиональными грабителями нам было хорошо известно, мог оказаться опасным и коварным противником.
Холмс, однако, предпочитал уходить от ответов на мои вопросы. В пути мы были заняты обсуждением темы, которая занимала нас, — о возможности в будущем идентификации человеческих останков по зубам. Мой друг полагал, что такая методика имеет большое будущее[29]. Не в моих правилах бестактно вызывать человека на откровение, поэтому к концу путешествия я представлял себе намерения Холмса в отношении Сороки не лучше, чем в начале нашей поездки.
Приехав в Бартон-Холт, мы сели в коляску станционного извозчика, который довез нас до Мэйплстеда и остановился у большого здания, выстроенного всего лет тридцать назад в модном тогда псевдоготическом стиле. Однако дом венчало большое число увитых плющом зубчатых башенок, некоторые из них были украшены бойницами, и поэтому все строение казалось гораздо более древним. Мне даже почудилось, что в спокойную суссекскую глушь вдруг перенесли какую-то средневековую германскую крепость.
Холмс попросил извозчика подождать нас и вышел из коляски. Я последовал за ним по ступеням крыльца к массивной входной двери. Мой друг позвонил. Открыл нам престарелый дворецкий. Он взял визитную карточку Холмса, внимательно ее изучил, вернул владельцу и сухо сказал:
— Мистер Паркер посетителей не принимает.
— Для нас, полагаю, он сделает исключение, — ответил Холмс.
Перевернув визитную карточку, мой друг написал на обороте несколько слов и вернул дворецкому, который снова внимательно ее рассмотрел перед тем, как все-таки пригласить нас в большую, увешанную коврами прихожую. Вдоль стен располагались старинные рыцарские доспехи, которые, казалось, стояли здесь на страже, как зловещие часовые. Дворецкий попросил нас подождать.
— Что вы написали на карточке? — с любопытством спросил я, когда дворецкий удалился.
— Только три слова, — ответил Холмс, — но, думаю, их будет достаточно, чтобы выманить нашу птичку из того уютного гнездышка, в котором она так хорошо себя чувствует в одиночестве. Я написал: «Вандербильт, Смит и Вессон».
Вскоре дворецкий вернулся и попросил нас следовать за собой. Мы прошли за ним по нескольким коридорам, охраняемым такими же угрюмыми доспехами, и в конце концов очутились в большой гостиной с самой восхитительной антикварной мебелью, какую мне только доводилось видеть. Стены ее были плотно увешаны картинами, которые должны были украшать известные картинные галереи. Даже мой неопытный взгляд сумел определить полотна Рембрандта, Веласкеса и Тициана. По самым скромным оценкам, только эти шедевры составили бы приличное состояние, не говоря уже о многочисленных скульптурах, фарфоре и серебре, находившихся в гостиной.
Среди всего этого великолепия фигура Сороки казалась чудовищной насмешкой природы над естеством человека. Первым ощущением, которое я испытал, увидев коллекционера, было чувство огромного облегчения, поскольку он вовсе не был похож на заправил у преступного мира, которого я раньше рисовал в своем воображении.
В инвалидной коляске перед камином сидел маленький, болезненно скрученный недугом гротескный человечек. Его руки, как две белые клешни, лежали на пледе, покрывавшем колени, голова представляла собой череп, обтянутый тонкой, сухой кожей. Очки с темными стеклами, напоминая пустые глазницы, придавали ей еще большее сходство с черепом.
— Мистер Холмс, доктор Ватсон, прошу вас, присаживайтесь, — проговорил он голосом, напоминающим предсмертный хрип. — Я страдаю изнурительной болезнью, которая не позволяет мне подняться, чтобы приветствовать вас подобающим образом.
Ни в тоне, которым Сорока это произнес, ни в его манере держаться не чувствовалось жалости к себе — он даже как-то буднично просто констатировал факт. Мы с Холмсом сели, продолжая разглядывать хозяина дома, и я — как практикующий врач — не мог избавиться от чувства глубокого сострадания к этому человеку, над которым уже витала тень смерти.
Вместе с тем мне никак не удавалось выкинуть из головы мысль о том, насколько подходило ему то прозвище, которым мы его наградили. Он чем-то очень напоминал эту мрачную, в чем-то даже зловещую птицу, от которой старость и тяжелая болезнь мало что оставили.
— Я ожидал вашего прихода, мистер Холмс, с того самого дня, как арестован Вандербильт, — продолжал он. — И тем не менее я все равно попался на ваш крючок. Но наживка была настолько соблазнительна, что я убедил себя в отсутствии опасности. Миниатюра семейства Бедминстеров, выполненная самим Купером! Нет, я не мог устоять! Многие годы я мечтал завладеть этими семейными реликвиями. Ну, раз уж вы ко мне пожаловали, и так полагаю, вам хотелось бы осмотреть мою коллекцию? Хорошо, мистер Холм. Вы с доктором Ватсоном получите эту привилегию, хотя ни один человек — даже Вандербильт — не имел возможности видеть ее целиком. Если вы будете настолько любезны подкатить мое кресло к той двери, я открою вашему взору свою пещеру Аладдина.
