— Я ожидал вашего прихода, мистер Холмс, с того самого дня, как арестован Вандербильт, — продолжал он. — И тем не менее я все равно попался на ваш крючок. Но наживка была настолько соблазнительна, что я убедил себя в отсутствии опасности. Миниатюра семейства Бедминстеров, выполненная самим Купером! Нет, я не мог устоять! Многие годы я мечтал завладеть этими семейными реликвиями. Ну, раз уж вы ко мне пожаловали, и так полагаю, вам хотелось бы осмотреть мою коллекцию? Хорошо, мистер Холм. Вы с доктором Ватсоном получите эту привилегию, хотя ни один человек — даже Вандербильт — не имел возможности видеть ее целиком. Если вы будете настолько любезны подкатить мое кресло к той двери, я открою вашему взору свою пещеру Аладдина.
Я покатил инвалидное кресло, а Холмс тем временем прошел вперед и откинул гобелен, закрывавший дверь. Сорока вынул из кармана большой ключ и отпер замок. Дверь неслышно распахнулась на хорошо смазанных петлях, открыв нашему взору храмовую сокровищницу, полную бесценных реликвий.
Каменные колонны поддерживали крестовый свод потолка, украшенный фресками с изображениями вальяжно полулежащих богов и богинь, во все стороны от центра зала отходили большие арочные ниши. Пышный ковер покрывал мраморный пол, и, кроме больших застекленных шкафов, стоявших вдоль стен, никакой другой мебели здесь не было.
Сорока назвал эту сокровищницу «пещерой Аладдина», и такое сравнение вполне соответствовало собранным здесь произведениям искусства из слоновой кости, хрусталя, фарфора, золота, серебра и самоцветов. Следуя жесту хозяина, мы остановились перед одним из шкафов, где на центральной полке лежала миниатюра, которую, к моему несчастью, Вессон положил себе в карман перед тем, как выйти из снятого Холмсом номера гостиницы «Клэридж».
Открыв дверцу шкафа, Сорока достал из него миниатюрный портрет, оглянулся на нас через плечо, и рот его скривился в некоем уродливом подобии улыбки.
— Восхитительная вещица, не правда ли? — спросил он. — Какая великолепная работа! Мне всегда нравились небольшие предметы, особенно с тех пор, как я начал терять зрение. Теперь я могу что-то увидеть, только когда подношу вещь к самым глазам, вот так. — С этими словами он взял иссохшей рукой портрет, поднес его к глазам и некоторое время пристально рассматривал. — Взгляните на улыбку, на мягкие завитки полос! И детстве прекрасное меня просто завораживало.
Родители подкинули меня — нескольких дней от роду — к приходской церкви, а воспитывался я в работном доме, где меня окружали лишь мерзость, нищета и лишения, заронившие в мою душу неистребимую страсть к прекрасному. Всю свою жизнь я посвятил удовлетворению этой страсти. Далекие годы моего безрадостного детства немного скрашивала лишь одна красивая безделушка. Вы будете смеяться, джентльмены, когда я скажу вам, что это был маленький, украшенный в центре жемчужиной, золотой медальон, который по воскресеньям надевала начальница работного дома. Вещица была самая заурядная, но мне тогда казалось, что она блестит, как солнце. В те годы я мечтал о том, как когда-нибудь разбогатею настолько, что позволю себе купить такое же замечательное украшение.
— В этом вы более чем преуспели, — заметил Холмс, указывая рукой на окружавшие нас набитые драгоценностями шкафы.
— Благодаря собственным усилиям, — парировал это замечание Сорока, и при этом его впалые бледные щеки слегка порозовели. — Когда мне было двенадцать лет, меня определили на работу к аптекарю. Я должен был мыть полы и склянки в его лаборатории. Ничем более серьезным заниматься там мне было не положено. Тем не менее, оценив мое трудолюбие и жажду знаний, хозяин стал мало-помалу обучать меня изготовлению всевозможных лекарств. Вот так я освоил то ремесло, которое позже дало мне возможность сколотить состояние. Тогда же я начал собирать свою коллекцию, и вещи, которые я приобретал, становясь с годами все дороже, превращались для меня в близких родственников и друзей. Взгляните на них! — воскликнул он, обведя вокруг трясущейся рукой. — Вот они все! Друзья, которых у меня не было, женщины, на которых я так и не женился, мои не родившиеся дети! Но для меня моя коллекция гораздо дороже созданий из плоти и крови, потому что составляющие ее предметы совершенны и неподкупны.
— Хотел бы пояснить вам, мистер Холмс, — продолжил он, нацелив свои темные очки на моего старого друга, что далеко не нее эти вещи были похищены. Подавляющее их большинство законно приобретено на распродажах, аукционах и через посредников. Именно на одном из аукционов я встретил человека, известного вам под фамилией Вандербильт. Он сразу же заинтересовал меня своим прекрасным знанием искусства, особенно в той области, предметы которой меня интересовали больше всего. Сначала Вандербильт давал мне советы о том, что именно надо покупать, затем — по мере того как здоровье мое ухудшалось — он стал выступать в качестве моего представителя на аукционах.
Как и у многих из тех, кто связан с миром искусства, не все заключенные им сделки были вполне законными в строгом смысле этого слова. За долгое время своей посреднической деятельности Вандербильту приходилось иметь дело и с крадеными вещами, и с подделками. Именно он предложил мне воспользоваться иными, не вполне законными средствами приобретения тех вещей, которыми я так страстно стремился обладать. Мне хотелось, чтобы вы правильно меня поняли. Хотя все проблемы, связанные с таким видом «приобретения», лежали полностью на Вандербильте, я был в курсе тех средств и методов, которыми он пользовался.
— Например, таких, как грабеж и воровство? — вежливо поинтересовался Холмс.
— Вот именно! — невозмутимо согласился Сорока. — Я вовсе не собираюсь выдавать желаемое за действительное и уходить от ответственности, которую сознаю в полной мере. Как вы совершенно правильно выразились, это не что иное, как грабеж и воровство.
— Я полагаю, что именно Вандербильт познакомил вас с Арти Такером, который был представлен нам под именем К. Вессон? — прервал эти признания Холмс. — Вам известно, что он весьма известный делец, занимающийся торговлей краденым антиквариатом и произведениями искусства?
— Да, мистер Холмс. Этого я тоже не отрицаю. За долгие годы собирания коллекции мне доводилось знакомиться со многими разными людьми, и далеко не все из них могут считаться образцами честности и порядочности. Возможно, Такер и преступник, однако в предметах искусства он разбирается не хуже эксперта любого крупного аукциона, хотя плата за его услуги значительно ниже, чем за их. Так какие же действия, мистер Холмс, вы собираетесь теперь предпринять? Я еще не выжил из ума и далек от мысли о том, что вас ко мне привело исключительно желание познакомиться с моей коллекцией. Если я правильно понимаю, вы уже сообщили обо всем в полицию и в любой момент я могу ждать прибытия представителей закона?
Вместо того чтобы ответить Сороке, Холмс обернулся ко мне.
— Ватсон, — сказал он, — если вас не затруднит, будьте так добры, разыщите дворецкого и узнайте, не сможет ли он подыскать для нас две крепкие картонные коробки, рулон ваты и оберточную бумагу.
Вернувшись со всеми этими предметами, я увидел, что Холмс внес в сокровищницу из гостиной небольшой стол, поставил его в центре и разложил на нем те семейные реликвии, которые были похищены Вандербильтом и его сообщником за последние три года. Холмс тщательно сверял их со списком, который держал в руке, а Сорока молча сидел в своем инвалидном кресле и наблюдал за происходящим. Руки его покоились на покрывавшем колени пледе, выражение лица оставалось непроницаемым.
— …И украшенный драгоценными камнями молитвенник, некогда принадлежавший королеве Шотландии, являвшийся собственностью сэра Эдгара Максвелл-Брауна, — сказал в заключение Холмс и положил лист бумаги в карман. — Это была последняя драгоценность из перечисленных в моем списке. Ах, Ватсон, вот и вы! Как хорошо, что вам удалось найти все, о чем я просил. Если теперь вы поможете мне уложить все в коробки, мы скоро покинем этот дом.
Сорока хранил молчание. Я уже заворачивал миниатюрный портрет леди Амелии Бедминстер и укладывал его в последнюю коробку, когда Холмс подошел к Сороке и вернул ему деньги, которые уплатил за портрет Арти Такер. Лишь тогда мы смогли убедиться, что Сорока как-то реагировал на наши действия. Холмс вложил деньги в его сухую, тощую руку, и Сорока издал странный, резкий вопль, похожий на крик птицы, по имени которой мы его окрестили. Не глядя на банкноты, разлетевшиеся по полу, он закрыл лицо похожими на клешни руками.
— Пора, Ватсон, спокойно сказал Холмс. — Нам еще предстоит найти дворецкого и предупредить его.
Я бросил последний взгляд на Сороку, который одиноко сидел в своей «пещере Аладдина»: раскрытые стеклянные дверцы шкафов, казалось, молили вернуть раритеты, которые забрал Холмс. Валявшиеся на полу вокруг инвалидного кресла купюры напомнили мне пожухлую, опавшую листву.
