В Атлантике те, кому посчастливилось выжить, с надеждой глядели на север. Но, как ни странно, самыми трудными оказались последние дни путешествия. В открытом море у каждого имелись четкие обязанности, каждый подчинялся заведенному строгому порядку, но с приближением земли эта определенность начала размываться. Чем ближе становился Ла-Манш, тем чаще члены команды смотрели на горизонт. Банкс не был исключением. Он с нетерпением ждал прибытия в Лондон, зная, что их возвращение будет триумфальным. Открытий они сделали столько, что трудно вообразить. Банкс везет с собой замечательную коллекцию: чучела и шкуры зверей и птиц, растения, артефакты, не похожие ни на что виденное до сих пор. Он был слишком молод, чтобы не наслаждаться предвкушением триумфа. И всего лишь человеком, чтобы потом не попасть под его влияние.
Удивительно изменилось отношение Банкса к Харриет. Он воображал себя в лондонских салонах, встречи с учеными, выступления в Королевском научном обществе, а вот представить в этом мире Харриет никак не получалось. И вообще ее образ за три года разлуки сильно поблек. Банкс пытался и никак не мог вспомнить, что его так в ней восхищало. Силился вернуться мысленно в розарий, где впервые провел кончиками пальцев по бледному мрамору ее шеи и голых плеч, порывался восстановить в памяти ее голос, улыбку и, расстроенный, отбрасывал эти мысли прочь.
Наконец 12 июня 1771 года, через два года и одиннадцать месяцев плавания, «Эндевур» встал на якорь в Диле. Они снова были дома.
Его приняли в Лондоне торжественнее, чем он мог вообразить. Через несколько дней после прибытия он стал как бы лицом экспедиции, символом отваги, дерзости и преданности науке. Кук докладывал о результатах путешествия в адмиралтействе, а ему выпало представлять экспедицию в высшем свете. Банкс ошибался, боясь, что их уникальный опыт оценят не должным образом. Его приглашали всюду и требовали рассказов. Он едва успевал перевести дух, перемещаясь из одного салона и банкетного зала в другой. Все принималось на ура — рисунки, картины, всевозможнейшие образцы, которые являлись чудом сами по себе. До растений дело не доходило, все интересовались повадками неведомых кенгуру.
Банкс заскользил по волнам славы, с трудом удерживая управление. Миновало пять дней, а он так и не посетил Харриет Блоссет. Наконец, получив полное упреков письмо, поехал увидеться. Разговор получился скомканный и неудачный. Они явно разочаровались друг в друге. Харриет нашла его напряженным и чересчур серьезным, тогда как прежде Банкс был веселым и непринужденным. Ее в первую очередь волновало их совместное будущее, а он принялся нудно рассказывать о каких-то далеких островах. Она была с ним холодна, не подозревая, как много теряет ее привлекательность, лишенная открытости в выражении чувств. Сейчас эта гордая, обидчивая Харриет казалась ему чужой. Банкс с досадой обнаружил, что она не столь совершенна, какой он ее запомнил. Сливочная белизна кожи была не такой уж восхитительной, и поступь менее грациозной и естественной. Он хотел коснуться ее, чтобы проверить, все ли так на самом деле, но не встретил со стороны Харриет никакого поощрения. Они просидели, мучаясь, полчаса, а затем Банкс попросил позволения удалиться. Сказал, что его время ему не принадлежит и он обязан через несколько дней отправиться в Ревсби, проверить состояние дел в своих владениях. Пообещал после возвращения посетить Харриет вновь и поговорить о будущем.
По пути в Ревсби Банкс почти не вспоминал о своем последнем визите туда. Очевидно, причиной тому были восторги лондонского общества или тяготы недавнего путешествия, но его мысли занимали лишь преобразования, какие следует сделать в хозяйстве, а также цены на ренту. Прибыв, он был удивлен тем, как его приветствовали люди, которых он не вспоминал три года. Они радушно улыбались, забыв о сдержанности, в восторге от славы, какую он снискал. И вот тогда Банкс действительно почувствовал себя дома. Его сильно опечалила смерть доктора Тейлора, случившаяся два года назад. Банксу сообщили, что семья доктора вскоре после трагедии покинула Ревсби по причине изменившихся денежных обстоятельств. Они переехали жить в Кларкенуэлл, к родителям миссис Тейлор. Дочери вышли замуж. Старшая за викария, а младшая, ей было только семнадцать, за сорокалетнего джентльмена, владеющего небольшим имением в Фенсе.
Банкс был рад обнаружить в своих владениях полный порядок. Бухгалтерские книги велись исправно, сдаваемые в аренду дома и фермы, а также олений заповедник, сады и огороды пребывали в приличном состоянии. Управляющий Николсон превосходно вел хозяйство. Во второй половине дня они обычно вместе обходили владения, чтобы Банкс лично мог проверить состояние дел.
На шестой день его пребывания в Ревсби, возвращаясь пешком после обхода, они зашли в лес передохнуть от жары. Такие дни иногда выпадают в этих краях в конце лета. Банкс вдруг остановился, пораженный узнаванием.
Он посмотрел на Николсона и пробормотал, сворачивая направо:
— Не возражаете, если мы пойдем лесом? Тут где-то есть небольшая поляна.
Управляющий последовал за ним, и вскоре они вышли на ту поляну. Банкс радостно улыбнулся:
— Как мало тут все изменилось! Странно видеть дорожки такими же, как почти три года назад. Да и все здесь прежнее: и деревья, и листья на них, и поляна.
Николсон осмотрелся:
— Лес вообще меняется медленно, сэр. Этого нельзя отрицать. Я полагаю, ваши дети станут бегать по этим дорожкам и верить, что они первые открыли их.
Банкс кивнул. Ему нравился Николсон.
— В прошлый мой приезд здесь была одна молодая леди, которая имела обыкновение бродить по лесу, словно он — ее владение. Ее дом находился в конце деревни. Отец слыл здесь кем-то вроде вольнодумца, и с его именем был связан какой-то скандал. Мне кажется, он был сильно привержен пьянству и не ладил с соседями.
— Да, сэр. Я знаю джентльмена, о котором вы говорите. Он умер два года назад, весной. Вы правы, его здесь недолюбливали.
— А его дочь? Где она? Замужем?
— Она уехала, сэр. Куда — не знаю. Однако не замужем. За это могу ручаться. Если только мне сказали правду.
Банкс перестал любоваться поляной и внимательно взглянул на Николсона:
— Я не понял?
— Видите ли, сэр, — смущенно проговорил управляющий, — я не могу утверждать, что знаю это доподлинно, но женщины в деревне судачат, будто дочь достойна своего отца. Понимаете, сэр, в подобной семье иначе быть не может. — Увидев, что хозяин по-прежнему вопросительно смотрит на него, Николсон неохотно продолжил: — Здесь было много пересудов, сэр. Ну, насчет того, куда она отправилась и с кем. Но упоминания о том, что она вышла замуж, сэр, не было.
— Право, Николсон! Это похоже на обычные сплетни.
— С тех пор как она уехала отсюда, я видел ее лишь однажды, сэр. В Лауте, в базарный день. Я обычно туда не езжу, слишком далеко, а тут решил посмотреть лошадей. Я хорошо ее разглядел, сэр. Это было недалеко от церкви. Она совсем не такая, сэр, какой мы привыкли видеть ее здесь, в Ревсби, когда ее отец был жив. Роскошно одета и вообще…
Банкс глядел вниз, на свои сапоги.
— Она была одна?
— С Мартой, сэр. Это женщина, которая ухаживала за ее отцом.
Банкс поднял голову и плотно сжал губы.
— Спасибо, Николсон. Это очень интересно, но мы отвлеклись и не закончили обсуждение состояния осмотренного участка.
И они свернули к усадьбе Эбби.
Миновало три дня, пока Банкс наконец не собрался оседлать коня и поехать в Лаут. Он несколько раз вспоминал об этом и все не находил причин для подобного визита, однако поехал. Поляна всколыхнула воспоминания.
Пребывая в глубокой задумчивости, он направил коня на рыночную площадь. Затем навестил приятелей и между делом спросил о ней. Они были в восторге его видеть, угощали вином, чаем, у одних Банкс отобедал, но никто не мог помочь ему в том, что его волновало. Следом он нанес визит другу своего отца, местному судье, который знал город и окрестности лучше, чем кто-либо. Вопрос Банкса озадачил его.
— Эта леди скорее всего замужем, — заявил он. — Если я и знаю ее, то под другой фамилией. Вы слишком долго отсутствовали, Джозеф, чтобы удивляться изменениям. Она, наверное, уже мать двоих крепких мальчиков.
— Видимо, вы правы. — Банкс улыбнулся. — Для меня это не имеет большого значения. Но если бы вы указали ее местонахождение, я бы мог выразить соболезнования по случаю кончины ее отца.
— Да, конечно, — промолвил старик. — А теперь позвольте мне пригласить вас отведать превосходного портвейна, который прислал мне племянник.
Прошел еще час, прежде чем Банкс снова оказался на свободе. Не решив, куда пойти, и чувствуя себя немного глупо от того, что отправился в такую поездку, он медленно брел через рыночную площадь к церкви, у которой девушку видел Николсон. Был конец дня, и в городе стояла духота. Зайдя на церковное кладбище, Банкс с облегчением присел на скамью в тени у крытого прохода, служившего для выноса гробов из церкви на кладбище. Здесь было прохладнее. Рынок уже почти заканчивал работу, и одновременно весь город, казалось, погружался в сонное оцепенение. Церковь старая, с монументальным шпилем. Стены у основания покрывал зеленый мох. Банкс оглядел могильные плиты: некоторые с обвалившимися углами, другие сплошь заросшие лишайником. Но были и чистые, ухоженные. Оставив скамью, он двинулся вокруг церкви, останавливаясь около надгробий прочитать надписи, просто чтобы отвлечься. Неспешно обогнув церковь, Банкс задержался у длинного надгробия, утонувшего в траве рядом с крытым проходом. Надгробие казалось более старым, чем остальные, если такое возможно, и он не мог разобрать надпись. Опустившись на корточки, Банкс начал соскребать лишайник, скрывающий имена душ, погребенных здесь. И вот, когда первое имя стало почти разборчивым, женский голос сзади произнес:
