— Незачем беспокоить Минтера. У него и так много работы. Я сам займусь очагом, — возразил ее брат.
Где-то в глубине дома раздался еще один звонок. По лицу Чарльза Эбернетти скользнуло выражение досады.
— Это матушка, — бросил он.
— Я схожу, — безмятежно откликнулась его сестра. — Ей пора принять лекарство.
— Мне кажется, — рассеянно произнес Холмс, глядя, как наш хозяин управляется с камином, — чтобы вести такое обширное хозяйство, требуется немало слуг. — Похоже, Чарльз его не слышал, но Холмс упорно продолжал: — Достойно восхищения, что мисс Эбернетти взяла на себя роль сиделки.
— Она сама на этом настояла, — пояснил Чарльз. — А пока моя сестра в отлучке, господа, мы могли бы отведать чудесного портера.
Он подошел к графину, стоящему на буфете.
— Портер не просто чудесный, — оценил Холмс, отпив глоток, — он поистине великолепный.
Чарльз покраснел от удовольствия.
— Из моих собственных погребов. Я принесу вам бутылочку.
— Ну что вы. Мы уже скоро уходим.
— Простите, что оставила вас одних, — проговорила мисс Эбернетти минуту спустя. — А где Чарльз? Сейчас Минтер принесет чай.
— Кажется, ваш брат пошел в винный погреб.
Из очага выскочил кусок угля и упал на ковер. Сабина вздрогнула всем телом, схватила щипцы и кинула уголь обратно на решетку. Некоторое время она осматривала ковер в поисках возможных повреждений, а мой друг, в свою очередь, изучал ее, сидя в кресле.
Вскоре вернулся Чарльз, держа под мышками по бутылке. В нем произошла разительная перемена: побледневшее лицо покрылось испариной, а руки тряслись, когда он ставил бутылки на стол.
— Слушайте, Эбернетти, да вы больны! — воскликнул Холмс.
— Чарльз, иди сюда, присядь. — Сестра подвела его к креслу с подголовником и печально взглянула на нас через плечо. — Мой брат страшно боится тесного замкнутого пространства. Чарльз, тебе следовало послать туда Минтера.
— Конечно, ты права. — Чарльз промокнул лоб платком. — Но он терпеть не может спускаться в погреб.
— В этих погребах так душно, — согласился Холмс. — Сожалею, что ваша доброта заставила вас вынести подобные неудобства.
— Не беспокойтесь об этом, дорогой друг. Это всего лишь моя дурацкая причуда, скоро все пройдет.
После чая мы откланялись, пообещав прийти снова в ближайшее воскресенье, днем, чтобы сыграть еще одну партию. Едва мы вышли, все добродушие, которое Холмс изображал перед Эбернетти, улетучилось, и он вновь впал в задумчивость.
— Что ж, Холмс, — произнес я, — мы не подвинулись к разгадке тайны, если здесь вообще есть какая-то тайна. Для меня все вполне ясно. Любящие дети, только и всего. Хотя эта пара — довольно грустное зрелище. По крайней мере, нам известно, что их мать существует.
— А откуда нам это известно, Ватсон?
— Но вы же сами слышали. Она звонила, чтобы к ней пришли.
— Где-то в доме раздался звонок, вот и все. Но вы правы, эта пара — зрелище печальное. Однако здесь имеются свои подводные течения, Ватсон, притом, быть может, довольно опасные. На это указывает несколько мелких происшествий, которые вы совершенно проглядели.
— Хотелось бы услышать от вас разъяснение.
— Через неделю, в это же время, я уже разгадаю их секрет. Думаю, он окажется более зловещим, чем вы можете себе представить.
— Вам видней. Хотя жаль, что вы так ревниво относитесь к плодам своих рассуждений.
По-моему, чрезмерное тщеславие Холмса нередко побуждает его напускать тумана — на тот случай, если он ошибается в своих предположениях. Если же он окажется прав, то предъявит разгадку жестом фокусника, извлекающего кролика из шляпы.
— Предстоит еще многое раскопать, прежде чем я смогу поведать вам подробности этого дела. Но я весьма ценю вашу помощь.
— Кажется, я внес не такой уж большой вклад, — несколько уныло отозвался я.
— Просто вы сами о нем не подозреваете. Вы знакомы с доктором Халлиуэллом?
— Нет, но я могу поискать его имя в медицинской картотеке.
— Заранее благодарен. А вот и кэб. Подзовите его, Ватсон. Думаю, сегодня мы ляжем пораньше. Завтра нам предстоит много работы…
Холмс встал и куда-то ушел еще до того, как я вылез из постели. Вернулся он около полудня. На сей раз мой друг являл собой еще более поразительное зрелище: он предстал передо мной в грубой одежде и подбитых гвоздями сапогах английского рабочего, кепка сдвинута на затылок, шарф повязан небрежно; к тому же сегодня утром он явно не брился.
— Я ходил наниматься на работу, Ватсон, — произнес он с усмешкой.
— И преуспели?
— На Гровнер-сквер — нет.
— Вы попытали счастья у Эбернетти?
— Я решил, что им может понадобиться кучер или конюх, и вошел через конный двор. Но там довольно-таки пусто, Ватсон. Ни экипажа, ни лошадей, а в домике конюха никого нет. Минтер, видимо, заметил меня из людской и вышел. Прогнал меня весьма грубо. Не правда ли, странно, что старый дворецкий — единственный слуга, о котором нам известно? Ни горничной, ни лакея. И, судя по всему, никаких конюхов и возниц.
— Но из слов миссис Бертрам я понял, что слуг рассчитали.
— Да. И я полагаю, что это важные сведения.
— Они означают, что Эбернетти больше не могут себе позволить содержать такой штат, только и всего.
Холмс фыркнул:
— От вашего внимания ускользает весьма многое, Ватсон.
— Но кое-что от меня не ускользнуло. — Я стоял у окна, говоря это. — На той стороне улицы торчит какой-то мальчишка и наблюдает за нашей квартирой. Его вид соответствует приметам того уличного мальчишки, который недавно приходил к нам и спрашивал меня. Моя врачебная помощь ему не требовалась, и миссис Хадсон прогнала его, но он по-прежнему околачивается возле дома. Он наверняка видел, как вы входили, Холмс.
Мой друг подошел и встал рядом со мной. Юнец, прислонившийся к фонарному столбу, был одет в пальто на два размера больше, чем нужно; на голову он натянул матерчатую кепку. Между шарфом и кепкой виднелась лишь небольшая часть его лица, но время от времени он поглядывал на наше окно.
— События развиваются стремительно, нам не следует от них отставать, — пробормотал Холмс. — Вы сверились с картотекой?
— Займусь этим сразу же после ланча.
— Ну а я отправляюсь в Докторс-Коммонс[35], после чего вот эту бутылку коньяка, что стоит на буфете, мы принесем в дар мистеру Чарльзу Эбернетти, дабы отблагодарить его за вчерашнюю любезность.
Когда мы снова увиделись, землистые щеки Холмса рдели от мрачного возбуждения.
— Ну, что вам удалось выяснить о докторе Халлиуэлле? Мы можем с ним связаться?
— Только на спиритическом сеансе. Он уже год как умер.
Холмс издал странный смешок.
— Я тоже провел этот час не без пользы. Сейчас я надену свой маскарадный наряд, Ватсон, и мы двинемся.
Мы прибыли на Гровнер-сквер. Мисс Сабины Эбернетти не оказалось дома, но мистер Чарльз Эбернетти встретил нас сердечно, хотя и не без известного удивления.
— Видите ли, мы оказались неподалеку и решили, что вы не откажетесь принять от нас небольшой подарок в благодарность за ваше гостеприимство. — Холмс широким жестом извлек бутылку.
Как я и предполагал, польщенный Чарльз пригласил нас в маленькую гостиную, усадил в кресла и позвонил, чтобы принесли чай.
— Нельзя ли поинтересоваться, как себя чувствует миссис Эбернетти? — спросил Холмс, являя собой воплощенную заботливость.
Несколько минут Чарльз молча его разглядывал и в конце концов произнес:
— Мне кажется, матушке вы понравитесь так же, как понравились нам. Не хотите с ней познакомиться?
— Будем очень рады, — объявил Холмс.
— Пойду проверю, все ли готово к вашей встрече. Она очень тщеславна, несмотря на преклонный возраст.
Он вышел из комнаты и плотно затворил за собой дверь. Я озадаченно взглянул на моего друга, но он, нахмурившись, смотрел в огонь.
— Дадим матушке полчаса, хорошо? — проговорил Чарльз, возвратившись. — Имейте в виду, она лежит в затененной комнате. Она не любит света, даже в такие студеные дни, как сегодня. У больных есть свои причуды, наш многоопытный доктор наверняка это знает.
Казалось, Чарльз Эбернетти возбужден и взволнован. Он потирал руки и улыбался — не столько своим новым знакомым, сколько обращаясь к самому себе, будто чему-то тихо радуясь.
— Не понимаю, отчего Минтер так тянет с чаем, — пожаловался он. — Может быть, лучше коньяку?
— Пожалуйста, не трудитесь, — быстро возразил Холмс. — Скажите, вы оправились от вашего вчерашнего недомогания?
Лицо Эбернетти омрачилось. Похоже, его несколько рассердило такое напоминание.
— Вполне. Сущие пустяки. Может быть, поднимемся к матушке? Я только позвоню, чтобы она знала, что мы идем.
