По лестнице с балюстрадой он провел нас на следующий этаж. Затем мы проследовали за ним по неосвещенному коридору, устланному ковром. Вдалеке от уютной гостиной воздух казался стылым, проход — мрачным, а ковер — тонким и истертым.
— Вот комната матушки, — сообщил он, кладя ладонь на ручку двери. — Прошу вас, говорите тише. Она терпеть не может громких звуков.
Он распахнул дверь.
— Матушка, я привел к вам двух джентльменов, они желают вас видеть.
В комнате и вправду стояла темнота: ни пламени очага, ни лампы, занавеси опущены. На широкой старомодной кровати с пологом виднелся силуэт пожилой женщины, чьи черты едва удавалось различить под оборками большого ночного чепца. Глаза ее были закрыты. Мы слышали ее тяжелое хриплое дыхание.
— Бог ты мой, — с досадой проговорил Чарльз. — Она задремала.
— Чарльз, что ты делаешь? — донесся пронзительный шепот из коридора позади нас.
Домой вернулась Сабина Эбернетти. Вследствие непогоды ее щеки порозовели, прическа растрепалась: очевидно, она только что пришла и оставила пальто и шляпку внизу.
— А, мисс Эбернетти, рад снова встретиться, — протянул Холмс.
Никак не откликнувшись на его слова, она продолжала осыпать брата упреками:
— Ты же знаешь, какой матушка бывает своенравной. Она может разразиться очередной проповедью.
— Но она же, как выяснилось, спит, — обиженно ответил Чарльз.
— Вот и прекрасно. Уж простите моего брата. — Она с натянутой улыбкой повернулась к нам. — Он хотел как лучше.
— Ничего страшного. Жаль, что мы лишились удовольствия познакомиться с вашей матерью, — жизнерадостно отозвался Холмс. — Сейчас нам пора, но мы с нетерпением ждем воскресной игры. Пойдемте, Ватсон.
Мы вышли на площадь, придерживая шляпы, чтобы уберечь их от неистовства ветра. Несколько минут мы молчали, не без труда продвигаясь вперед.
— Что вы думаете об этой мелодраматической сцене? — вскоре поинтересовался Холмс.
— Она показалась мне весьма странной. Но мы теперь хотя бы знаем, что леди Эбернетти жива, и можем успокоить миссис Бертрам.
Мой друг фыркнул.
— А вас ничего не поразило в комнате больной?
— Я подумал, что в ней необычайно холодно.
— В ней мороз, точно в покойницкой. Ни огня в камине, ни чайника для подогрева воды, а я уверен, что страдающим легочной конгестией рекомендуют и то и другое.
— Так и есть. И вы предполагаете, что за ней плохо ухаживают?
— А что еще вас удивило? Ну же, дружище, вы побывали на своем веку в десятках комнат, где лежат больные. Запашок, свойственный всем таким помещениям…
— …в данном случае отсутствовал. Вы правы, Холмс. Карболкой совершенно не пахло. На что это указывает?
— Думаю, мы получим от наших милых Эбернетти записку, где они с извинениями сообщат, что не смогут принять нас в ближайшее воскресенье. — Таков был единственный ответ моего друга.
Холмса редко удается смутить, но событие, о котором я сейчас расскажу, привело его именно в такое состояние.
В тот же вечер после ужина мы сидели у камина, когда услышали чьи-то легкие шаги. Кто-то взбежал по лестнице и громко постучал в дверь.
— Кто бы это мог быть? — удивленно проговорил я.
— Предлагаю вам открыть, — отозвался Холмс тем язвительным тоном, к которому иногда так любил прибегать.
В дверном проеме стояла женщина, закутанная в длинный шерстяной плащ с капюшоном. Едва не оттолкнув меня, она прошла в комнату и откинула капюшон. Мы увидели лицо Сабины Эбернетти.
Холмс поднялся с кресла и подошел к ней. С минуту они изучающе смотрели друг на друга.
— Вот я вас и выследила, мистер Шерлок Холмс, знаменитый сыщик, — злобно процедила она.
— С чем вас и поздравляю. — Голос Холмса слегка дрогнул.
— Зачем вы устраивали этот маскарад, чтобы познакомиться с моим братом? Зачем вы улещивали и обманывали его, зачем проникли к нам в дом? Похоже, я знаю ответ. Вас наняла эта мерзкая женщина, Мейбл Бертрам, чтобы вы за нами шпионили. Что она вам сказала?
— Она беспокоится о здоровье вашей матери, вот и все.
— О нет, мистер Холмс. Это далеко не все.
Смирив свой гневный порыв, она умолкла. Я воспользовался тишиной, чтобы выразить и собственное беспокойство.
— Надеюсь, вы не совершали это вечернее путешествие в одиночку, мисс Эбернетти.
— Минтер ждет внизу, в коляске, — коротко бросила она.
— А где ваш брат?
— На собрании своего актерского общества. — Она в ярости повернулась к Холмсу: — Какого ответа вы хотите? Что нужно сделать, чтобы покончить с этим допросом?
Меня поразила враждебность ее слов, однако Холмс тотчас же отозвался:
— Что сделать? Дать нам возможность убедиться, что леди Эбернетти жива и относительно здорова.
— Прекрасно. Вы встретитесь с ней в воскресенье днем. — Она проследовала к двери, но обернулась на пороге и, кривя губы, произнесла: — Я вас презираю.
Она опустила капюшон и заспешила вниз по лестнице.
— Не так-то просто заслужить презрение этой дамы. — Холмс попытался рассмеяться, но голос его по-прежнему дрожал.
— Серьезный противник, — заметил я.
— Я не считаю ее своим противником, — негромко возразил Холмс. — Она — мой враг. Или, точнее, это я ее враг. — Он прошел к окну. — Ага, они уезжают. Будьте так добры, Ватсон, свистните кэб, а я быстренько надену кепку и ольстер. Немного развеюсь.
— Хотите, чтобы я вас сопровождал?
— Нет, лучше мне съездить одному.
Похоже, Холмса немало потрясло это происшествие, однако на лице у него отражалась мрачная решимость, и я знал, что лучше ему не перечить.
На другой день его настроение то и дело менялось, он часами напролет пиликал на своей верной скрипке, пока я не счел нужным заявить протест.
— Как вы смотрите на то, чтобы провести вечер в театре? — спросил Холмс, внезапно оживляясь. — В Друри-Лейн выступает Дэн Лено. Но сначала пообедаем в городе.
Меня удивил такой выбор развлечений: обычно он предпочитал скрипичные концерты в Альберт-холле.
Как всегда, он прочел мои мысли.
— Ну же, Ватсон. Самый прославленный чечеточник нашего времени, звезда пантомимы. Настоящий художник, истинный гений в своей области.
Дэн Лено в тот вечер явно пребывал в ударе. Он убедительнейшим образом перевоплощался в самых разных людей, демонстрируя несравненный юмор кокни, широчайшую гамму чувств, париков и нарядов.
Зрители вокруг нас буквально корчились в креслах от хохота, но Холмс в своем вечернем костюме сидел молча, сложив пальцы перед грудью и сонно взирая на представление из-под полуопущенных век. Однако у меня сложилось впечатление, что он внимательно наблюдает за кривляньями и ужимками коротышки.
На другой день, к моему немалому удивлению, он оделся для визита к Эбернетти уже безо всякого маскарада.
— Игры кончились, Ватсон, — ответил он на мой недоуменный взгляд. — Думаю, теперь обе стороны знают о том, кто я такой и что меня интересует.
— Думаете, нас представят их матери?
— Не сомневаюсь.
Туман окутал Лондон. Церковные колокола звучали приглушенно и меланхолично. Поздним утром туман не рассеялся, и я поразился, когда Холмс предложил нам прогуляться до Гровнер-сквер пешком.
— В этой мгле? Да вы с ума сошли, Холмс! Чего ради…
— Я хочу прибыть на Гровнер-сквер в определенном состоянии ума, и в этом мне способен помочь лишь туман. Если не желаете сопровождать меня, оставайтесь у своего уютного камелька, но если вам хочется пережить одно из наиболее странных приключений, какие вам доводилось заносить на бумагу, а я-то знаю, как вы любите протоколировать наши небольшие расследования, — тогда надевайте шляпу, пальто, самый теплый из ваших шарфов, берите самую прочную вашу трость… ах да, и ваш армейский револьвер.
— Мой револьвер, Холмс? Уж не думаете ли вы, что эта парочка представляет для нас угрозу?
— Будет разумно приготовиться к любой неожиданности.
Следующие полчаса не принесли мне решительно никакого удовольствия. Я льщу себе мыслью, что не отношусь к числу впечатлительных натур с чрезмерно развитым воображением, но я буквально чувствовал, как туман ощупывает меня своими призрачными пальцами. Фонарные столбы высились как маяки: к ним приближались с радостью, а удалялись от них с неохотой. Палая листва на тротуарах шуршала, словно за нами кто-то бежал. Мне поминутно хотелось обернуться, и я с трудом удерживал себя от этого. Когда мы пересекали Оксфорд-стрит, из мглы, подобно экипажу-призраку, зловеще выдвинулась коляска. Я вздрогнул.
— А мы ведь почти у цели, Ватсон, — усмехнулся Холмс.
— Мейфэр, можно сказать, вымер. Все разумные люди сидят дома.
Чарльз Эбернетти не проявил ни малейшего удивления или любопытства, увидев, что его новый знакомый подстригся и сбрил усы. Он с прежним радушием встретил нас и проводил в маленькую гостиную, прямо к камину.
