Выражение бесконечной грусти.
Дважды Жан пытался что-то сказать. Дважды присутствующие услышали звук, похожий на стон животного, и на губах умирающего вспузырилась розовая пена.
Мегрэ все еще видел тень от ног полковника.
— Когда вас отправили на каторгу, вы были уверены в том, что ваша жена сдержит обещание и приедет к вам. Ее-то вы и убили в Дизи!
Коновод ничем не выдал, что слышит и понимает. Лицо его посерело.
— Она не приехала, и вы отчаялись. Решили забыть все, даже собственное «я».
Теперь Мегрэ говорил быстрее, нетерпеливее. Он торопился закончить. А больше всего он боялся, что Жан умрет во время этого страшного допроса.
— Вы встретили ее случайно, когда стали другим человеком. Это было в Мо. Так ведь?
Комиссару пришлось довольно долго ждать, прежде чем коновод, в знак подтверждения, опустил веки.
Тень полковника колыхнулась. Баржа на мгновение закачалась — мимо прошло моторное судно.
— Она-то осталась прежней. Такой же красивой. И кокетливой. И веселой! На палубе яхты танцевали… Вы сперва и не думали убивать ее. Иначе зачем было везти ее в Дизи?
Она клялась, что последует за вами всюду, и не сделала этого. Вы побывали на каторге. Жили в конюшне. И вам в голову пришла мысль снова овладеть ею, такой, какой она стала — с ее драгоценностями, накрашенным лицом, белым платьем, — и заставить ее делить с вами соломенную подстилку. Так, Даршамбо?
Веки Жана не опустились, зато грудь приподнялась. Он опять захрипел. Люкас, не в силах вынести это, закопошился в своем углу.
— Так оно и было. Я чувствую, — произнес Мегрэ. Он говорил все быстрее, как будто у него вдруг закружилась голова. — При виде бывшей жены у коновода Жана, который уже почти забыл доктора Даршамбо, воскресли воспоминания. И он задумал страшную месть? Нет, вряд ли. Скорее ощутил смутную потребность довести до своего уровня ту, которая обещала всю жизнь принадлежать ему. И Мэри Лэмпсон прожила три дня, спрятанная в этой конюшне почти по своей доброй воле. Она боялась этого восставшего из мертвых человека, этого призрака, который приказал ей следовать за ним. Боялась тем более, что сознавала, какую низость совершила. А вы, Жан, приносили ей мясные консервы, дешевое красное вино. Приходили к ней две ночи подряд, после нескончаемых перегонов вдоль Марны в Дизи…
Умирающий опять заметался. Но у него не было сил. И он снова упал, обмякший и опустошенный.
— Должно быть, она взбунтовалась. Она не могла долго выносить подобную жизнь. Вы пришли в ярость и задушили ее: вам это было легче, чем отпустить ее. Вы отнесли труп в конюшню… Верно я говорю?
Вопрос пришлось несколько раз повторить, пока, наконец, коновод не подтвердил это равнодушным движением век.
С палубы донесся шум. Полковник отстранил бельгийку, которая хотела подойти ближе. Она послушалась, растерявшись при виде столь импозантной фигуры.
— Бечевник… Снова прежняя жизнь на канале. Но вы тревожились. Вы боялись смерти, боялись вторично пойти на каторгу. И особенно боялись, что вам придется покинуть ваших лошадей, конюшню, солому, этот уголок, который стал вашим миром. И вот однажды ночью вы взяли велосипед смотрителя шлюза. Я вас уже допрашивал. Вы тогда догадались о моих подозрениях. Вы стали бродить по Дизи, вам хотелось сделать что-то, все равно что, лишь бы отвести от себя подозрения.
Теперь Жан был спокоен. Могло показаться, что он уже покинул этот мир. Впрочем, веки его еще раз опустились.
— Когда вы пришли туда, на «Южном Кресте» было темно. Вы решили, что все спят. На палубе сушилась морская шапочка. Вы взяли ее и пошли в конюшню, чтобы спрятать в солому. Этим способом вы хотели изменить ход расследования, направить его в сторону обитателей яхты.
Вы не могли знать, что Вилли Марко, который был на берегу, видел, как вы взяли шапочку, и следовал за вами шаг за шагом. Он ждал вас у дверей конюшни и там потерял запонку. Ему хотелось узнать, в чем дело, и он пошел за вами, когда вы вернулись к каменному мосту, где оставили велосипед. Окликнул он вас? Услышали ли вы за спиной какой-то шум? Началась борьба. Вы убили его своими страшными лапами, которыми уже задушили Мэри Лэмпсон. Дотащили тело до канала. Потом, вероятно, пошли по дороге, опустив голову. На бечевнике вы заметили что-то блестящее. Это был значок Яхт-клуба Франции. Вы знали, кому принадлежит этот значок — вероятно, видели на лацкане полковника, — и бросили его там, где происходила борьба. Отвечайте, Даршамбо. Все было так, как я рассказал?
— Эй, «Провидение», у вас что, авария? — снова раздался голос с баржи, прошедшей так близко, что можно было видеть, как на уровне открытой крышки люка мелькнула чья-то голова.
И вдруг глаза Жана наполнились слезами. Это было и странно, и трогательно. Он быстро заморгал, словно признавался во всем, чтобы скорее покончить с допросом. Он слышал, как его хозяйка ответила с кормы:
— Жан у нас поранился!
Мегрэ встал, заключил:
— Вчера вечером, когда я рассматривал ваши сапоги, вы поняли, что я непременно узнаю правду. И вы решили покончить с собой, бросившись в водоворот у шлюза.
Но коновод был так близок к концу, ему так трудно было дышать, что комиссар даже не стал ждать ответа. Он подал знак Люкасу, в последний раз огляделся вокруг.
В тот момент, когда Мегрэ и Люкас выходили — прибавить к допросу было нечего, — Жан еще раз отчаянно, невзирая на боль, попытался заговорить и с безумными глазами приподнялся на своем ложе.
Мегрэ не сразу занялся полковником. Он поманил к себе бельгийку, которая издали наблюдала за ним.
— Ну, что? Как он там? — спросила она.
— Побудьте с ним.
— За ним не приедут?
Она не посмела закончить фразу. Она вся застыла, услышав неясный зов Жана: он боялся умереть в одиночестве.
Она побежала в конюшню.
Владимир, сидевший на лебедке яхты с сигаретой во рту, в белом берете набекрень, скручивал канат.
На набережной комиссара ждал полицейский. Мегрэ, еще не сойдя с баржи, осведомился:
— Есть новости?
— Получен ответ из Мулена.
Он подал Мегрэ конверт. Записка гласила:
«Булочница Мари Дюпен заявляет, что в Этампе у нее была двоюродная сестра по имени Селина Морне».
Мегрэ окинул взглядом полковника. На голове у него была белая фуражка с большим гербом. Глаза были не очень мутны, и это означало, что англичанин выпил сегодня не так уж много виски.
— Вы подозревали кого-то на «Провидении»? — неожиданно спросил комиссар.
Это было так очевидно! Разве сам Мегрэ не понял бы этого сразу, если бы его сомнения не были на короткое время направлены на обитателей яхты.
— Почему вы мне ничего не сказали?
Ответ оказался достойным диалога между сэром Лэмпсоном и следователем в Дизи.
— Я хотел доказать сам, — сказал полковник.
Этого было достаточно, чтобы выразить презрение к полиции.
— Что вы скажете о моей жене?
— Как вы сами сказали, как сказал и Вилли Марко, ваша жена была прелестной женщиной.
Мегрэ говорил без иронии. Он прислушивался к разговору. Из конюшни доносился приглушенный шепот хозяйки, и казалось, что она утешает больного ребенка.
— Когда она вышла замуж за Даршамбо, ей уже хотелось жить в роскоши. И, конечно, из-за нее бедный врач, каковым был тогда Жан, помог умереть своей тетке. Я не хочу сказать, что она была сообщницей. Я говорю, что он сделал это — ради нее. И она знала об этом, почему и поклялась на суде, что поедет вслед за ним. Прелестная женщина! Но это не то же самое, что героиня. Желание жить красиво было сильнее. Вы должны понять это, полковник.
Светило солнце, и одновременно дул ветер. На небе собрались угрожающие облака. С минуты на минуту мог хлынуть теплый весенний ливень.
— С каторги возвращаются редко. А она была красива. Все удовольствия были ей доступны. Стесняла ее только фамилия. И вот на Лазурном берегу, где она в первый раз встретила поклонника, готового жениться на ней, ей пришло в голову потребовать в Мулене выписку о рождении кузины, которую она помнила. Это нетрудно. Настолько нетрудно, что теперь поднимается вопрос о том, чтобы ставить на документах записи гражданского состояния отпечатки пальцев новорожденных. Она развелась с первым мужем. Стала вашей женой. Прелестная женщина! И я уверен, добрая. Иногда в душе ее разгорался огонь и толкал ее на необъяснимые поступки. Я уверен, что она последовала за Жаном не из-за его угроз. Она хотела просить у него прощения. В первый день, укрывшись в конюшне, где стоит неистребимый запах, ей, наверное, было приятно сознавать, что она искупает свою вину. То же испытывала она на суде, когда кричала, что поедет за мужем в Гвиану. Бывают такие прелестные существа, у которых первый порыв души — от доброты. Они сотканы из добрых намерений. Но только жизнь с ее низостями и компромиссами оказывается сильнее.
