Мегрэ говорил с воодушевлением, но не переставая прислушиваться к звукам, доносившимся из конюшни. И следил за движением судов, входивших в шлюз или выходивших из него.
Полковник стоял перед ним с поникшей головой. Потом он поднял ее и впервые за все время посмотрел на Мегрэ с очевидной симпатией, может быть, даже со сдержанным волнением.
— Пойдемте выпьем, — предложил он, указывая на яхту.
Люкас стоял в стороне.
— Вы дадите мне знать, — бросил ему комиссар.
Они понимали друг друга с полуслова. Инспектор остался бродить вокруг конюшни.
«Южный Крест» был в порядке, как будто ничего не произошло. В каюте на переборках из красного дерева — ни пылинки. На столе бутылка виски, сифон и стаканы.
— Оставайтесь на палубе, Владимир.
В отношении Мегрэ к обитателям яхты появилась теплота. Сейчас он пришел на «Южный Крест» не затем только, чтобы окончательно приблизиться к правде. Сам он был теперь не так напорист и груб, как в первый раз.
И полковник обращался с ним так, как недавно с г-ном Клерфонтеном де Ланьи.
— Он скоро умрет, правда?
— С минуты на минуту. Он и сам знает об этом со вчерашнего дня.
Из сифона с шипением брызнула газировка.
Сэр Лэмпсон торжественно произнес:
— Ваше здоровье!
И Мегрэ выпил с не меньшим удовольствием, чем хозяин яхты.
— Почему он ушел из больницы?
Разговор шел в замедленном темпе. Прежде чем ответить, комиссар огляделся, примечая в каюте малейшие детали.
— Потому что…
Пока он искал нужные слова, полковник уже наполнил бокалы.
— Человек, порвавший все нити, связывавшие его с прошлым, со своим прежним «я»… Должен же он привязаться к чему-нибудь! У него была его конюшня, царивший там запах, лошади, горячий кофе, который он глотал в три часа утра, а потом шел с лошадьми до самого вечера. Это был его мир, его нора, полная животного тепла.
Мегрэ в упор посмотрел на полковника. Тот отвернулся.
Комиссар взял свой стакан и добавил:
— Бывают разные норы. Иные пахнут виски, одеколоном, женщинами. В них гоняют пластинки и…
Мегрэ замолчал и выпил. Когда он поднял голову, сэр Лэмпсон уже успел осушить третий стакан и теперь, глядя на гостя мутными большими глазами, протягивал ему бутылку.
— Спасибо, довольно, — запротестовал Мегрэ.
— Прошу вас… Мне это нужно.
Полковник посмотрел на Мегрэ дружески, почти ласково.
— Моя жена… И Вилли…
И тут острая боль пронзила сердце комиссара. Разве сэр Лэмпсон не был так же одинок и растерян, как Жан, умирающий в своей конюшне? А ведь рядом с коноводом его лошади и матерински пекущаяся о нем бельгийка.
— Пейте. Прошу вас… Вы джентльмен…
Англичанин почти умолял. Он смущенно протянул стакан. Было слышно, как Владимир расхаживает по палубе.
Кто-то постучал. За дверью послышался голос Люкаса:
— Комиссар!
И распахнув дверь, инспектор добавил:
— Кончено.
Полковник не шевельнулся. Он мрачно смотрел вслед Мегрэ и Люкасу. Обернувшись, комиссар увидел, как Лэмпсон залпом выпил стакан, который только что подавал Мегрэ, и услышал, как он зовет:
— Владимир!
Перед «Провидением» собрались люди, услышавшие с берега, что на барже кто-то рыдает.
Это была Ортанз-Канель, хозяйка баржи. Она стояла на коленях возле Жана, все еще пытаясь говорить с ним, хотя прошло уже несколько минут, как его не стало.
Муж ее, стоя на палубе, ждал комиссара. Увидев его, он, тощенький, суетливый, подскочил к нему и растерянно проговорил:
— Что мне делать? Он умер. Моя жена… Она с ума сойдет.
Это была картина, которую Мегрэ вряд ли забудет: в конюшне, почти целиком заполненной лошадьми, — скрюченное тело, голова наполовину зарыта в солому. И ярко освещенные солнцем светлые волосы бельгийки, которая тихо стонала, повторяя:
— Бедный мой Жан!
Как будто Жан был ребенок, а не этот твердый как кремень старик, повергший в недоумение врачей.
Никто не заметил всего этого, кроме Мегрэ. Через два часа после смерти Жана, когда тело его несли на носилках к машине, полковник — глаза у него были красные, воспаленные, но держался он вполне достойно — спросил у Мегрэ:
— Вы думаете, мне дадут разрешение похоронить ее?
— Завтра же.
Пять минут спустя Владимир свойственными ему точными движениями снял швартовы.
Перед шлюзом Витри-ле-Франсуа ждали две баржи, следовавшие в Дизи. Первая из них, отталкиваясь шестами, уже направлялась к шлюзовой камере, когда яхта прошла почти вплотную к ней, обошла ее и проникла в открытый шлюз.
Послышались протестующие голоса. Один из речников крикнул смотрителю, что сейчас его очередь, что он будет жаловаться, и наговорил еще всякой всячины.
Но полковник не обернулся. Он стоял у медного штурвального колеса, бесстрастно глядя вперед.
Когда ворота шлюза снова закрылись, Владимир сошел на землю и подал свои бумаги.
— Черт побери! Яхты на все имеют право! — проворчал какой-то коновод. — Еще бы! Они у каждого шлюза дают десять франков в лапу.
В бьефе между шлюзами ниже Витри-ле-Франсуа скопилось много барж. Казалось, между судами, ожидавшими своей очереди, почти невозможно проскользнуть. И все же, как только открылись ворота шлюза, полковник равнодушным движением включил мотор. «Южный Крест», сразу набрав полную скорость, прошел почти вплотную мимо тяжелых шаланд, но не задел ни одну из них.
Две минуты спустя яхта исчезла за поворотом, а Мегрэ бросил сопровождающему его Люкасу:
— Оба в стельку пьяны!
Никому это и в голову не пришло бы. Полковник с огромной кокардой на фуражке был все так же корректен и полон чувства собственного достоинства. Владимир в тельняшке, с беретом на голове, не сделал ни одного неверного движения.
Но если апоплексическая шея сэра Лэмпсона казалась, как всегда, лиловой, с лица его не сходила смертельная бледность, под глазами висели тяжелые мешки и губы совсем обескровились.
Русский мог бы потерять равновесие от малейшего толчка: он спал стоя.
На борту «Провидения» царила тишина. Лошадей привязали к дереву в ста метрах от баржи. Хозяева ушли в город заказывать траурную одежду.
Пространство между шлюзами.
Говяжья тушенка (англ.)
Город на средиземноморском побережье Франции между Марселем и Тулоном.
Каторжная тюрьма во Французской Гвиане.
