Стефан опять пошевелился.
— Но ведь Гизела ни на минуту не выходила из комнат Фридриха, — сказал он тихо. — Даже если его и отравили, она из всех была меньше всего способна это сделать. И поверьте, если б вы знали Гизелу, вам бы никогда и в голову не пришло, что она может кого-то просить доставить ей яд. Никогда в жизни она не поставила бы себя в такую роковую зависимость от кого бы то ни было.
— Но ведь все это чудовищно! — жалобно сказал Галлахер. — Надеюсь, вы сделаете все возможное, чтобы разрушить такие мрачные подозрения и, по крайней мере, очистить от них доброе имя несчастной женщины!
— Мы сделаем все возможное, чтобы найти истину и доказать ее, — многозначительно пообещал Монк.
Галлахер в этом нисколько не сомневался. Он встал и схватил руку сыщика.
— Спасибо, сэр! Вы снимаете бремя с моей души. И если я еще могу вам чем-нибудь помочь, то, пожалуйста, скажите. И вы тоже, конечно, барон фон Эмден. Всего хорошего, джентльмены, всего хорошего.
— Ну, вряд ли мы что-то установим, — заметил Стефан, когда они с детективом уселись в коляску и Монк взял в руки вожжи. — Возможно, это был тисовый яд… но Гизела его отравить не могла.
— Да, по всей видимости, это так, — согласился Уильям. — Боюсь, нам еще предстоит проделать довольно длинный путь.
Эстер Лэттерли, о которой недавно вспоминали и Монк, и Рэтбоун, знала об их причастности к судебному делу принцессы Гизелы и графини фон Рюстов и вообще слышала немало всяких толков об этом предмете.
После возвращения из Крыма, где при осаде Севастополя она вместе с Флоренс Найтингейл была сестрой милосердия в госпитале для раненых, мисс Лэттерли продолжала работать сиделкой и няней, но главным образом в частных домах. Сейчас она только что закончила ухаживать за пожилой дамой, выздоравливающей после неудачного падения, и была не у дел. Поэтому женщина с радостью встретила свою приятельницу и бывшую патронессу леди Калландру Дэвьет. Калландре было хорошо за пятьдесят, и она выглядела старше своих лет, что могло не очень понравиться ей самой, если бы она снизошла до беспокойства на этот счет. Лицо у нее было умным и свидетельствовало о твердом характере, но даже самый пылкий поклонник никогда не назвал бы ее красивой. Слишком много силы было во всем ее облике, а еще больше — эксцентричности. У нее была очень приятная горничная, которая много лет назад оставила попытки укладывать волосы леди Калландры в изящную прическу. Если они как-то держались в пределах, ограниченных шпильками и заколками, это уже можно было считать большой победой.
А сегодня миссис Дэвьет была растрепанной даже больше обычного. Она вплыла в дом с охапкой цветов и с очень возбужденным и целеустремленным видом.
— Это для вас, дорогая, — возгласила леди Калландра и положила цветы на столик в маленькой гостиной Эстер. Последняя не нуждалась в более просторном жилище и вряд ли сняла бы такое, даже если б это позволили ее средства, потому что дома, да еще в гостиной, она задерживалась очень редко.
— Хотя и не думаю, что у вас есть частая возможность ими любоваться, я их все-таки принесла, потому что они такие прекрасные, — заявила ее гостья.
Затем Калландра опустилась на ближайший стул, и ее кринолин задрался углом, а юбка легла криво. Она рассеянно хлопнула по ней, но положение юбки осталось прежним.
Эстер села напротив и с непритворным вниманием приготовилась слушать гостью.
— Спасибо, во всяком случае, — кивнула она на цветы.
— Есть один случай, и я была бы очень рада, если б вы могли оказать помощь, — начала Дэвьет. — Это молодой человек, с которым я, однако, очень мало знакома. Он сначала представился как Роберт Оливер — несколько утрированный англицизм, — наверное, по той причине, что он родился в Англии и чувствует себя здесь совершенно как дома. Однако его настоящее имя Олленхайм, и его родители, барон и баронесса, — экспатрианты из Фельцбурга.
— Фельцбурга? — удивленно переспросила молодая медсестра.
Теперь она понимала, откуда проистекает заинтересованность Калландры. Леди Дэвьет покровительствовала Уильяму Монку, помогая ему продержаться в трудные времена, а он в ответ делился с нею самыми сложными или волнующими эпизодами из своей практики частного сыщика.
— Понятно, — кивнула женщина.
— Нет, вы не понимаете, — возразила, улыбаясь, Калландра. — Это не имеет никакого отношения к Гизеле и графине фон Рюстов, насколько мне известно.
Внезапно ее лицо омрачилось и выразило глубочайшее сожаление, и она продолжила рассказывать:
— Молодой Роберт очень серьезно заболел лихорадкой, и, когда кризис прошел, оказалось, что он недвижим от пояса и ниже. Он не встает с постели и нуждается в постоянной заботе сиделки. До сих пор при нем постоянно находятся врач, мать и домашние слуги, но ему требуется и уход профессиональной сиделки. И я взяла на себя смелость предложить вас в силу трех убедительных причин.
Эстер слушала молча, но со все возрастающим интересом.
— Во-первых, и самых главных, — усердно стала перечислять Калландра, — Роберт пострадал и, очевидно, очень серьезно. Он, может быть, никогда не встанет на ноги. И если так, то ему будет крайне тяжело с этим примириться. Ему потребуется вся помощь, которую может оказать мудрый человек. А у вас, моя дорогая, большой опыт, как у сестры милосердия на войне, ухаживавшей за молодыми людьми с самыми ужасающими увечьями. И вы знаете лучше других, как ему помочь. Вторая причина — это то, что Роберт знаком с Викторией Стэнхоуп. Некоторое время, когда мы расследовали убийство бедняжки Пруденс Бэрримор, — лицо миссис Дэвьет исказилось от боли и незабытой любви, — я провела некоторое время с Викторией и узнала, что она стала жертвой инцеста и неудачно сделанного аборта, в результате которого навсегда получила неизлечимую физическую травму. Она испытывает почти постоянные боли, иногда очень сильные, и не имеет перспективы выйти замуж, потому что будет не в силах исполнять супружеские обязанности[4].
Калландра подняла руку, чтобы Эстер ее не перебивала, и заговорила быстрее:
— Я была с нею, когда она познакомилась с Робертом, и их сразу же потянуло друг к другу. Разумеется, я поспешила удалить Викторию, чтобы предупредить трагедию. Но теперь положение изменилось. Роберт тоже пострадал. И мужество и порядочность этой женщины способны помочь ему примириться с этим изменившимся положением.
— А если он выздоровеет? — быстро спросила медсестра. — А она полюбит его, но сама навсегда останется ущербной? Что тогда?
— Не знаю, — согласилась с ней Калландра, — но если он не выздоровеет, то она как раз тот человек, который может спасти его от отчаяния, и, таким образом, она сама поверит в собственную ценность и благое предназначение. И как ужасно будет, если мы со своими страхами помешаем этому!
Эстер колебалась, разрываемая надвое этими противоречиями.
Ее подруга гораздо прозорливее взвешивала последствия, и в ее глазах не было нерешительности.
— Я истинно верю, что хуже сожалеть о том, что можно было сделать, но это не было сделано, чем о принятом решении, которое оказалось неудачным, — сказала она убежденно. — Вы, по крайней мере, согласны попробовать?
Мисс Лэттерли улыбнулась.
— А ваш третий довод? — вспомнила она.
— Вам нужно место, — бесхитростно заключила Калландра.
Да, это было верно. После разорения и смерти отца у Эстер не осталось собственных средств. Не желая зависеть от брата, она, следовательно, должна была сама содержать себя, используя способности, отпущенные ей природой. Нельзя сказать, что женщину очень расстраивала такая необходимость. Работа давала ей независимость и делала ее жизнь более интересной, а она высоко ценила и то и другое. Конечно, стесненность в средствах была ей меньше по вкусу, но ведь так живет большинство людей…
— Буду очень рада сделать все, что в моих силах, — искренно ответила Эстер, — если барон и баронесса Олленхайм согласятся меня взять на работу.
— А я уже об этом позаботилась, — ответила решительная Каллендра. — И чем скорее вы займете это место, тем лучше.
Мисс Лэттерли встала.
— О, — прибавила ее гостья, сверкая глазами. — Между прочим, Оливер Рэтбоун принял к защите дело графини фон Рюстов.
— Что?! — отпрянула медсестра и застыла на месте. — Извините, что вы сказали?
Калландра повторила.
Мисс Лэттерли круто повернулась и пристально взглянула на нее.
— Тогда, значит, это дело важнее, чем может показаться на первый взгляд. И надо молиться за его успех, — сказала она.
— А Уильям, по просьбе Оливера, расследует это дело. Поэтому я обо всем и узнала, — прибавила леди Дэвьет.
— Понимаю. — На самом деле Эстер совсем ничего не понимала. — Так, значит, если вы уверены, что барон и баронесса Олленхайм меня ждут, я должна собрать саквояж и явиться к ним, — сменила она тему.
