Гай вернулся к Платону, но навязчивая надоедливость его визави, ощущение, что тот в любую минуту готов нарушить молчание, мешали сосредоточиться. Гай намеревался сходить в вагон–ресторан, но непонятно почему продолжал сидеть. Поезд затормозил перед очередной остановкой. Когда Бруно приготовился возобновить разговор, Гай поднялся, прошел в соседний вагон и, спустившись по ступенькам, спрыгнул на хрустнувшую под подошвами землю еще до полной остановки поезда.
Воздух — живой, не такой как в вагоне, обремененный ранними сумерками, — навалился на него душной подушкой. Пахло пыльным, прогретым на солнце гравием, нефтью и горячим металлом. Он проголодался и медленно прохаживался взад–вперед вдоль вагона–ресторана, засунув руки в карманы и вдыхая полной грудью, хотя воздух ему и не нравился. Созвездие красно–бело–зеленых огоньков с гудением удалилось по небу на юг. Вчера Анна, возможно, улетела в Мексику этим же рейсом, подумал он. Могла бы и не одна, а с ним вместе. Она хотела, чтобы он долетел с ней до Меткафа. Он мог бы попросить ее на денек задержаться и познакомить с матерью — если б не Мириам. А то и вопреки Мириам, будь сам он другим человеком и не принимай таких вещей близко к сердцу. Он рассказал Анне о Мириам, рассказал почти все, но сама мысль о встрече этих двух женщин была ему ненавистна. Он решил отправиться один, и отправиться поездом, чтобы хорошенько подумать. Ну и до чего он додумался? Разве от размышлений и логики хоть раз был какой–нибудь прок, если дело касалось Мириам?
Кондуктор объявил отправление, но Гай не спешил и лишь в самый последний миг, подтянувшись за поручни, вспрыгнул в вагон за рестораном.
Не успел официант отойти, записав заказ, как в дверях появился все тот же молодой блондин; он покачивался, сигаретный окурок во рту придавал ему грубоватый вид. Гай успел выбросить из головы всякую мысль о нем, и теперь высокая фигура в коричневом костюме оттенка ржавчины возникла перед ним как смутно неприятное воспоминание.
— А я уже думал, вы отстали от поезда, — жизнерадостно заявил Бруно, выдвигая стул.
— Если не возражаете, мистер Бруно, я бы хотел, чтобы меня какое–то время не беспокоили. Мне нужно кое–что обдумать.
— У меня вам не будут мешать. Мы бы там и пообедали. Идет?
— Спасибо, я, пожалуй, останусь здесь.
— Но я настоятельно прошу. Официант! — Бруно хлопнул в ладоши. — Будьте любезны, доставьте заказ этого джентльмена в купе–салон номер три, а мне принесите среднепрожаренный бифштекс с картофелем по–французски и яблочный пирог. Да, еще две порции виски с содовой, и поскорей, ладно? — Он взглянул на Гая с ласково–просительной улыбкой. — Договорились?
Гай подумал, встал и проследовал за ним. В конце–то концов, это не имело никакого значения. И разве собственное общество не успело ему порядком надоесть?
Выпивку можно было и не заказывать, разве что ради стаканов и льда. На чемодане крокодиловой кожи рядком стояли четыре бутылки шотландского виски с желтыми этикетками — единственный аккуратный набор в этом маленьком купе. Чемоданы и дорожные сундуки загромождали проход, оставив свободным небольшой клочок пола в самом центре, как в сердцевине лабиринта, а на них были навалены спортивные костюмы и снаряжение, теннисные ракетки, сумка с клюшками для гольфа, пара фотоаппаратов и плетеная корзина с фруктами и бутылками вина, переложенными красной бумагой. Косая пирамидка свежих журналов, комиксов и романов возвышалась на сиденье у окна. Там же лежала коробка конфет, перевязанная красной лентой.
— Все для спорта, — заметил Бруно почему–то извиняющимся тоном.
— Нормально, — ответил Гай, начиная улыбаться. Купе его забавляло и дарило приятным ощущением уединенности. Улыбка раздвинула его темные брови, и вся его внешность преобразилась. Теперь взгляд его был устремлен вовне. Мягко ступая, он лавировал между чемоданами, разглядывая вещи, как любопытная кошка.
— Новехонькая. Мяча еще не пробовала, — сообщил Бруно, протягивая ему ракетку. — Мама нагружает меня всем этим скарбом в надежде, что спорт отвадит меня от баров. Во всяком случае, его охотно принимают в заклад, когда садишься на мель. Мне нравится пить во время поездок, от этого все становится интересней, правда?
Принесли виски с содовой. Бруно добавил в стаканы из своей бутылки.
— Садитесь. Снимайте пиджак.
Ни тот, ни другой, однако, не сел и пиджак не снял. Несколько томительных минут они не могли подыскать тему для разговора. Гай пригубил из своего стакана — чистое виски — и опустил глаза на захламленный пол. Странные у Бруно ноги, отметил он, а может, все дело в туфлях. В маленьких светло–коричневых с рыжинкой и простым удлиненным носком, чья форма напоминала суженный подбородок Бруно. Какие–то старомодные ноги. И не такой уж он стройный, этот Бруно, как сперва показалось. Длинные ноги тяжеловаты, а тело пухлое.
— Вас, надеюсь, не раздосадовало, — осторожно заметил Бруно, — мое появление в вагоне–ресторане?
— Нет, нет.
— Мне стало одиноко. Вы знаете, как оно бывает.
Гай высказался в том духе, что путешествовать в купе–салоне без спутников одиноко, и едва не упал, зацепившись ногой о ремень от фотоаппарата «Роллейфлекс». По боковой стороне кожаного футляра тянулась свежая глубокая белая царапина. Он ощущал на себе робкий взгляд Бруно. Разумеется, ему будет скучно. И зачем он только сюда пришел? Угрызения совести чуть было не прогнали его назад в вагон–ресторан, но тут появился официант с подносом под оловянной крышкой и раскинул откидной столик. Запах приготовленного на углях мяса взбодрил Гая. Бруно отчаянно требовал, чтобы ему дали оплатить счет, и Гай уступил. Бруно принесли большой бифштекс под слоем грибов, Гаю — рубленый шницель.
— Что вы строите в Меткафе?
— Ничего не строю, — ответил Гай. — Там живет моя мать.
— О, — заинтересовался Бруно. — Едете ее проведать? Вы из тех мест?
— Да. Я там родился.
— Вы мало похожи на техасца. — Бруно щедро полил кетчупом бифштекс и гарнир, осторожно взял с тарелки веточку петрушки и остановился, держа ее в воздухе. — Сколько вы не были на родине?
— Около двух лет.
— Ваш отец тоже там?
— Отец умер.
— А–а. С мамой у вас хорошие отношения?
Гай сказал, что хорошие. Он не был большим любителем виски, однако вкус шотландского ему нравился, потому что напоминал об Анне. Если она решала выпить, то пила только шотландское виски. Подобно Анне, виски отливало золотом, лучилось светом, было плодом заботы и искусства.
— В каком районе Лонг–Айленда вы живете?
— В Грейт–Неке.
Анна жила на другом конце острова.
— В доме, который я окрестил Кизильником, — продолжал Бруно. — У нас там кругом кизиловые деревья, так что все по уши в кизиле, включая шофера. Пакостное местечко.
Он неожиданно рассмеялся с неподдельным удовольствием и снова склонился над тарелкой. Поглядев на него, Гай увидел только темя узкой головки с негустыми волосами и выступающий прыщ. С того раза, как он рассматривал спящего Бруно, Гай забыл про прыщ, но сейчас, снова его заметив, не мог отвести глаз от отвратительного выроста.
— Почему? — спросил Гай.
— Из–за отца. Сука такая. С мамой–то у меня все в ажуре. Кстати, через пару дней она приезжает в Санта–Фе.
— Очень мило.
— Так и есть, — сказал Бруно, словно возражая. — Мы славно проводим время на пару — отдыхаем, играем в гольф. В гости и то ходим вместе. — Он рассмеялся, пристыженно и гордо одновременно, и сразу показался застенчивым и юным. — По–вашему, смешно?
— Нет, — ответил Гай.
— Жалко, что у меня нет своих денег. Понимаете, с этого года я должен был получать доход с капитала, но отец не дает. Переводит деньги на собственный банковский счет. Вы не поверите, но сейчас у меня не больше наличности, чем когда я ходил в школу, где все было оплачено. Время от времени приходится клянчить у мамы сотню–другую.
Он вызывающе улыбнулся.
— Напрасно вы не позволили мне расплатиться.
— О чем вы! — взвился Бруно. — Я что хочу сказать: гнусное это дело — быть ограбленным родным отцом. А деньги–то не его, деньги маминой семьи.
Он замолк, чтобы дать Гаю высказаться.
— Мать ничем вам не может помочь?
— Отец все перевел на свое имя, когда я был маленький! — хрипло воскликнул Бруно.
— Вот как. — Гай подумал о том, скольких встречных Бруно кормил обедом, а потом выкладывал одну и ту же историю про отца. — Зачем он так поступил?
Бруно воздел руки, давая понять, что бессилен что–либо объяснить, и тут же засунул их в карманы.
— Я ведь сказал, что он сука, понятно? Он грабит всех, кого можно, а теперь заявляет, что не хочет давать мне деньги, потому что я не желаю работать, только это вранье. Он считает, что нам с мамой и без того живется слишком вольготно. Только и думает, чем бы напакостить.
