— Бумага изготовлена в Богемии, — сказал я.
— Именно. А писал записку немец. Вы заметили характерное построение фразы: «Такой отзыв о вас мы отовсюду получили»? Француз или русский так не напишет. Только немцы так бесцеремонно обращаются со своими глаголами. Следовательно, остается только узнать, что нужно этому немцу, который пишет на богемской бумаге и предпочитает явиться в маске… А вот и он сам, если не ошибаюсь. Он разрешит все наши сомнения.
Мы услышали стук копыт и скрип колес остановившегося у обочины экипажа. Затем кто-то с силой дернул звонок.
Холмс присвистнул.
— Судя по звуку, парный экипаж… да, — продолжал он, выглянув в окно, — изящная маленькая карета и пара рысаков… по сто пятьдесят гиней. Так или иначе, но это дело пахнет деньгами, Уотсон.
— Может, мне лучше уйти, Холмс?
— Нет, нет, оставайтесь, доктор! Что я стану делать без моего Босуэлла[1]? Дело обещает быть интересным. Жаль, если вы его пропустите…
— Но ваш клиент…
— Ничего, ничего. Мне может понадобиться ваша помощь и ему тоже… Вот он. Садитесь в это кресло, доктор, и внимательно наблюдайте.
Медленные, тяжелые шаги, которые слышались на лестнице и в коридоре, затихли перед самой нашей дверью.
Кто-то громко и внятно постучал.
— Войдите! — сказал Холмс.
Вошел человек геркулесова сложения, не меньше шести футов и шести дюймов ростом. Одет он был роскошно, но эту роскошь в Англии сочли бы дурным вкусом. Рукава и отвороты его двубортного пальто были оторочены толстыми полосами каракуля; темно-синий плащ, накинутый на плечи, подбит огненно-красным шелком и застегнут у шеи пряжкой из сверкающего берилла. Сапоги, доходящие до икр и обшитые сверху дорогим коричневым мехом, дополняли впечатление какой-то варварской пышности. В руке он держал широкополую шляпу, а верхнюю часть лица закрывала черная маска, опускавшаяся ниже скул. Посетитель, очевидно, только что надел маску, потому что рука его была еще поднята. Судя по нижней части лица, это был человек сильной воли: толстая выпяченная губа и длинный прямой подбородок говорили о решительности, граничащей с упрямством.
— Вы получили мою записку? — спросил он низким, хриплым голосом; в речи его слышался сильный немецкий акцент. — Я сообщал, что приеду к вам. — Он переводил взгляд с одного из нас на другого, видимо, не зная, к кому обратиться.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал Холмс. — Это мой друг и коллега, доктор Уотсон, он иногда любезно помогает мне в моей работе. С кем имею честь говорить?
— Можете называть меня графом фон Крамм, богемским дворянином. Полагаю, что этот джентльмен, ваш друг, — человек чести, достойный полного доверия, и я могу посвятить его в дело чрезвычайной важности? В противном случае я предпочел бы беседовать с вами наедине.
Я встал, чтобы уйти, но Холмс схватил меня за руку и усадил обратно в кресло.
— Нет, мы оба выслушаем вас. В присутствии этого джентльмена вы можете говорить все, что сказали бы мне с глазу на глаз.
Граф пожал плечами.
— Хорошо! Прежде всего, я должен взять с вас обоих слово, что дело, о котором я вам сейчас расскажу, останется в тайне два года. По прошествии двух лет оно никого не будет интересовать. В настоящее время, однако, можно без преувеличений сказать: эта история настолько серьезна, что может отразиться на судьбах Европы.
— Даю слово, — сказал Холмс.
— И я тоже.
— Простите, что я в маске, — продолжал странный посетитель. — Августейшее лицо, на службе которого я состою, пожелало, чтобы его доверенный остался неизвестным. Я должен признаться, что титул, который я назвал, не совсем соответствует действительности.
— Это я заметил, — сухо сказал Холмс.
— Обстоятельства весьма щекотливы, и необходимо принять все меры, чтобы предотвратить огромный скандал, который может скомпрометировать одну из царствующих династий Европы. Говоря проще, дело связано с домом Ормштейнов, наследных королей Богемии.
— Так я и думал, — пробормотал Холмс, поудобнее располагаясь в кресле и закрывая глаза.
Посетитель с явным удивлением посмотрел на лениво развалившегося человека, которого ему рекомендовали как самого проницательного и энергичного сыщика в Европе. Холмс медленно приоткрыл глаза и нетерпеливо посмотрел на своего великана-клиента.
— Если бы ваше величество соблаговолили изложить дело, мне было бы легче дать вам совет.
Посетитель вскочил со стула и в сильном возбуждении принялся шагать по комнате. Затем с жестом отчаяния он сорвал с лица маску и швырнул ее на пол.
— Вы правы, — воскликнул он, — я король! Зачем скрывать?
— Действительно, зачем? Ваше величество еще не начали говорить, как я уже знал, что передо мною Вильгельм Готтсрейх Сигизмунд фон Ормштейн, великий князь Кассель-Фельштейнский и наследный король Богемии.
— Но вы понимаете… вы понимаете, что я не привык лично заниматься такими делами! — сказал наш посетитель, снова усевшись и проводя рукой по высокому белому лбу. — Однако вопрос настолько щекотлив, что я не мог доверить его никому, не рискуя оказаться в чьей-то власти. Я приехал из Праги инкогнито специально затем, чтобы посоветоваться с вами.
— Прошу вас, — сказал Холмс, снова закрывая глаза.
— Факты вкратце таковы: лет пять назад, во время продолжительного пребывания в Варшаве, я познакомился с известной авантюристкой Ирен Адлер. Это имя вам, наверное, знакомо?
— Будьте любезны, доктор, посмотрите в моей картотеке, — пробормотал Холмс, не открывая глаз.
Много лет назад он взял за правило регистрировать разные факты, касавшиеся людей и событий, так что трудно было назвать лицо или факт, о которых он не мог бы сразу дать сведения. Биографию Ирен Адлер я обнаружил между биографией еврейского раввина и биографией капитана, написавшего труд о глубоководных рыбах.
— Покажите-ка, — сказал Холмс. — Гм! Родилась в Нью-Джерси в 1858 году. Контральто, гм… Ла Скала, так-так!.. Примадонна императорской оперы в Варшаве… Покинула сцену, ха! Проживает в Лондоне — совершенно верно! Ваше величество, насколько я понимаю, вы попали в сети к этой молодой особе, переписывались с ней и теперь желали бы вернуть эти письма, которые могут вас скомпрометировать.
— Совершенно верно. Но каким образом…
— Вы тайно обвенчались с ней?
— Нет.
— Оставили какие-нибудь документы или свидетельства?
— Ничего.
— В таком случае я не понимаю, ваше величество. Если эта женщина захочет воспользоваться письмами для шантажа или каких-нибудь других целей, как она докажет их подлинность?
— Но мой почерк…
— Пустяки! Почерк легко подделать.
— А почтовая бумага с моим именем?
— Украдена.
— Моя личная печать…
— Снова подделка.
— Моя фотография…
— Куплена.
— Но мы сфотографированы вместе!
— О-о, вот это действительно плохо! Ваше величество допустили большую оплошность.
— Я был без ума от нее.
— Да, фотография — это серьезно.
— Тогда я был кронпринцем. Я был совсем молод. Мне и теперь только тридцать.
— Фотографию необходимо во что бы то ни стало вернуть.
— Мы пытались, но нам не удалось.
— Да, придется расплачиваться. Надо купить фотографию.
— Она не желает ее продавать.
— Тогда ее надо выкрасть.
— Было сделано пять попыток. Я дважды нанимал взломщиков, и они перерыли у нее весь дом. Когда она путешествовала, мы обыскали ее багаж. Дважды пытались заманить ее в ловушку… Никаких результатов.
— Никаких следов?
— Абсолютно никаких.
Холмс усмехнулся:
— Любопытная задачка!
— Но для меня это очень серьезно! — с упреком возразил король.
— Еще бы! А для чего ей нужна фотография?
— Чтобы погубить меня.
— Но каким образом?
— Я собираюсь жениться…
— Об этом я слышал.
— …на Клотильде Лотман фон Саксе-Менинген, второй дочери скандинавского короля. Быть может, вам известно, что эта семья строгих правил. Сама Клотильда — воплощенная чистота. Малейшая тень сомнения относительно моего прошлого повела бы к разрыву.
— А Ирен Адлер?
— Она грозится послать им фотографию. И она непременно это сделает! У нее железный характер. Да-да, лицо обаятельнейшей женщины, а душа — как у самого твердого мужчины. Она ни перед чем не остановится, лишь бы не дать мне жениться на другой.
— Вы уверены, что она еще не отослала фотографию?
— Уверен.
— Почему?
— Она сказала, что пошлет фотографию в тот день, когда будет объявлено о помолвке. А это намечено на ближайший понедельник.
— О, у нас впереди целых три дня! — зевнул Холмс. — Вам повезло, потому что сейчас мне надо заняться кое-какими неотложными делами. Вы, конечно, останетесь пока в Лондоне?
